а мне остается целая жизнь чтобы любить тебя
забытые поэты
Цитируется по:
Борисова Майя Ивановна(1932-96)
Избранная лирика. М., “Молодая гвардия”,
1965. 32 с. “Б-чка избранной лирики”
Поезд последние вёрсты мчит.
Тревожен рокот колёс.
Выйдем в тамбур и помолчим:
Не надо ни слов, ни слёз.
Леса полосою летят на нас,
Рябины бегут рябя.
И мне остаётся всего лишь час,
Чтобы глядеть на тебя.
Станции — чаще, и небо — темней.
Фабричные трубы вразброс.
Город в мерцанье ранних огней
Бросается под откос.
Многоэтажные корпуса
Вдоль шпал начинают плыть.
И мне остаётся лишь полчаса,
Чтоб рядом с тобою быть.
Пойдём в вагон.
Собираться пора.
Минуты в пропасть летят.
Грозно грохнули буфера
На привокзальных путях.
Толчок.
Остановка.
Окончен маршрут.
Вокзальной толпы прибой.
И мне остаётся десять минут,
Чтобы проститься с тобой.
В десятках разлук и в десятках встреч
Мы будем эти минуты беречь.
Паровоз,остывая, мелко дрожит,
Под сводами пар клубя.
Мне остается целая жизнь,
Чтобы любить тебя.
Всем знакомым было известно,
И теперь душой не кривлю:
Я всегда говорила честно —
Этот город я не люблю.
Не люблю унылой пылищи,
Палисадников без травы.
Не люблю назойливых нищих
И расхлябанных мостовых.
Но, отметив мою победу,
Паровозный взвился гудок!
Я сейчас навсегда уеду,
Брошу этот вот городок.
Так блаженно, неодолимо,
Всё в клочкастых седых дымах,
Проплывают поспешно мимо
Нелюбимые мной дома.
Только что ж это
я не рада?
Я из города прочь лечу.
Мне б от счастья смеяться надо!
А смеяться я
не хочу…
Мне сейчас обидно до боли,
Что клочок родимой земли
Мы пытались обжить с тобою
И обжить его не смогли.
Было всё: работа, квартира,
Город не к чему обвинять.
Может, нам души не хватило,
Чтоб его красоту
понять?
В репродукторе скрипка ноет…
Нет, не дай мне бог никогда
Оставлять за своей спиною
Нелюбимые города.
А доски — бряк! А доски — бряк!
Бракёр — он не дурак…
И эта брак,
и эта брак,
И эта тоже брак.
Ты весь усталостью набряк,
Ты их к станку таскал.
Но снова брак, и снова — бряк! —
Проклятая доска.
А может, доски — это дни,
Что тоже в дело не годны?
Вон с трещиною — это день
Пустых и глупых ссор.
А тот с гнильцой:
украла лень
В нём несколько часов.
А этот день, тебе в укор,
Растрачен на пустяк.
И совесть — строгий твой бракёр —
Их списывает в брак.
Первый дождик —
первый вестник лета.
Был он очень слаб и робок очень:
Побоялся солнечного света,
Постучал в окно глубокой ночью.
Ветер шуганул его со смехом.
И тогда,
лукав и переменчив,
Первый дождик стал последним снегом:
Всё-таки ответственности меньше.
* * *
Человек на ходу задумался.
Не толкайте его, пожалуйста.
Он ведь скромница, он ведь умница:
Никому не пойдёт не пожалуется.
Не толкайте его локтями.
И не попрекайте ломтями.
Потерпите совсем немного,
Не тревожьте зелёным светом,
Не кричите, что он не в ногу
Поспешает за быстрым веком.
Вы бурлите, как кружки с пивом.
Вас событья берут за локоть.
Но ему вы глядите в спину:
Он далёко от вас,
далёко…
Радий греет земное темя.
Штурман курс берёт на звезду.
Будьте, люди, вежливы с теми,
Кто задумывается на ходу.
* * *
Запоминайте красоту движений —
Обыденных, несложных, неприметных,
Они уже почти несовременны,
Они уже почти анахроничны,
Но так прекрасны…
Вам случалось видеть,
Как бабы управляются с бельём?
Движенье рук и женственно и сильно,
А эти напряжённые запястья
И пальцы, что охватывают крепко
Тяжёлый и упругий мокрый жгут…
Запоминайте красоту движений,
Старинных, исчезающих движений:
Усталых жниц короткие наклоны
И косарей сноровистую поступь,
И дровосека ахающий взмах.
Движенья эти — отголосок детства,
Большого человеческого детства,
Когда дремали в будущих столетьях
И гул моторов,
и полёт трансмиссий,
И пультов электрическая мудрость,
А человек и труд для вечной битвы
Лицом к лицу сходились на земле.
Труд приносил отчаянье и радость,
Калечил слабых, пестовал могучих,
И мускулам он диктовал движенья
И позы, точно скульптор, высекал.
Запечатляйте красоту движений,
Простых, нелёгких, трудовых движений, —
Они достойны кисти и резца.
Минуют годы,
и века минуют.
И мальчики с глазами мудрецов,
Одетые в нейлоновые тоги,
Придут в музеи древнего искусства
И поглядят с почтеньем и восторгом
На тех — чугунных, мраморных, стальных, —
На тех, что труд умели петь, как песню,
И завещали стойкую надёжность
Их чистым, тренированным телам.
А мне остается целая жизнь чтобы любить тебя
Я иду, иду, иду, и путь держу на север, До чего ж хорошо мне с тобой идти, До чего ж я люблю под ногами землю, А над головой люблю млечные пути. Что ж ты смотришь на меня, золотая, рыжая, Все равно я прочту правду по глазам, Я с тобой не умру, я с тобою выживу, Я с тобою пройду по любым путям. Так целуй меня, целуй, зацелуй до боли. Все равно завтра ты скажешь уходи, Я уйду от тебя в голубое поле, Ты меня сохрани навсегда в груди. Колеса по рельсам стучат, говорят на ходу. Месяц за тучи ушел, Как я хочу рассказать, но сказать не могу, Как мне с тобой хорошо. А искра улетают из топки паровоза, И тихо замирая г аснут у столбов, А в глазах твоих тревожных вспыхивают слезы, А губы шепчут: Что же делать нам с тобой. Нa тиxoм полустанке сойду через 20 минут. Поезд умчится с тобой, И лишь огоньки, огоньки на прощанье мелькнут, А в сердце останется боль. А может быть, вместе сойти нам вот в этой глуши, Дороги, через радости и туман. Дороги, сколько видели горьких слез, Сколько било в вас диких гроз, Словно шрамы вы на лице земли. Дороги, уходящие в зной и снег Вам легко на любой вопрос, Не стараясь найти простой ответ. Дороги, запыленные города, Дороги, вы уходите в никуда, Дороги вы уносите нас с собой, За неясной еще судьбой, В те края, где дел a большие ждут. letter-spacing:.6pt’>Дороги, через радости и туман. Дороги, и какая б на вас беда, Пусть скрываются как всегда, Ваши ленты за пыльный горизонт. Ты не пришла провожать, Поезд устал тебя ждать. С детства знакомый перрон, Только тебя нет на нем. Стук монотонный колес, Будет мне петь до зари, Песню утраченных грез, Песню надежд и любви. Робок был твой поцелуй, Как первый шаг малыша. Нежное слово люблю, Ты мне сказала тогда. Я не заставлю любить. Только такую, как ты, Мне никогда не забыть Поезд последние версты мчит, Тревожен рокот колес. Выйдем в тамбур и помолчим, Не надо ни слез, ни слов. Березы проносятся мимо нас, А мне остается только час. Чтобы смотреть на тебя. Станции чаще и небо темней, Фабричные трубы вразброс. И город в мерцанье ночных огней, Бросается под откос. Многоэтажные корпуса вдолъ шпал, А ме остается полчаса, Чтоб рядом с тобою быть. Пойдем в вагон, собираться пора, Минуты, в былое летят. Грозно грохнули буфера На привокзальных путях,. Толчок, остановка, окончен маршрут, Рожок играет отбой. А мне остается 5 минут. Чтобы проститься с тобой. Дай руку друг, не надо грустить. Не надо сутулить плеч, Еще будет в жизни немало разлук, И много хороших встреч. Наш паровоз, остывая, дрожит, А мне остается целая жизнь, А в тайге по утрам туман. Если хочешь сойти с ума, Поезд длинный смешной чудак, Извиваясь, твердит вопрос, Что-же, что-же не так, не так, Заблудилась моя печаль Между пихт и берез, И не действует по ночам >Расставаясь, твердил: «Пустяк» Ведь не видишь же ты насквозь, Просто что-то не так, не так, Ариэлем хотел взлететь, Или в горы, как Алитет, Уходишь каждый год. Вбей в колено тоску – кулак, Удержись от ненужных слез, Просто что-то не так, не так, А поезд длинный смешной чудак Знак рисуя, твердит вопрос: Что-же, что-же не так, не так, Понимаешь, это странно, очень странно, Но такой уж я законченный чудак: Я гоняюсь, за туманом, за туманом, И с собою мне не справиться никак. Люди сосланы делами, люди едут за деньгами, Убегают от обиды, от тоски. А я еду, а я еду за мечтами, За туманом и за запахом тайги. Понимаешь, это просто, очень просто, Для того, кто хоть однажды уходил. Ты представь, что это остро, очень остро: Горы, солнце, пихты, песни и дожди. И пусть полным-полно набиты мне в дорогу чемоданы: Имя на поэтической поверке. Майя БорисоваМайя Ивановна Борисова (21.05.1932.Ленинград – февраль,1996.Петербург) – прекрасная, к сожалению, многими уже забытая, а кому-то и вовсе неизвестная советская, российская поэтесса, переводчица, 1960-80 годов. Он появился в Питере подростком с двумя младшими сестрёнками, убежав от холеры из Смоленской губернии… А другой прадед Григорий Иванович явился в Северную Пальмиру, снявшись с малоплодородных вологодских земель… И стал заниматься, если можно так выразиться, конным бурлачеством, таская по Неве гружённые баржи». Майя Ивановна, всегда гордилась, что она в Петербурге в пятом поколении. Мама, Майи происходила уже из дворян, и оказалась «чуждым элементом» для молодой Советской Республики, и хотя не попала под каток репрессий, но на факультете журналистики её всё-таки не пустили. «Отцепили» даже после того, как она блестяще сдала все экзамены. Когда началась война, мать с Майей и братом Алексеем эвакуировались из Ленинграда в маленький городок на Волге, Богородск. В 1942 году туда привезли детей из блокадного Ленинграда. Они мало говорили, часто плакали и прятали еду на чёрный день. А когда детям дали карандаши и бумагу, многие из них стали рисовать золотой шпиль, увенчанный корабликом. Майя запомнила это и отразила позднее в своём запоминающемся стихотворении «Ленинград». Так что сразу после войны, когда Майя Борисова стала студенткой Ленинградского Университета, будущей журналисткой, она училась и за себя, и за маму… Конечно, Майи Ивановне повезло, будучи студенткой, она встретила на своём творческом пути Анну Ахматову, которая много дала начинающему поэту (слово «поэтесса» Майя, как и её наставница, на дух не переносила). Анна Андреевна не унижалась тем, чтобы переписывать за девушку её стихи. Она умела придать мысли своей литературной ученице широту, размах и особую выпуклость. И надо сказать, что Майя Борисова оказалась достойной ученицей. В 1955 году, окончив отделение журналистики. Майя Ивановна уехала в Абакан, где работала сотрудником и заведующей в отделе культуры и быта в редакции газеты «Советская Хакасия». Первое стихотворение «Начало пути» опубликовано было в газете «Советская Хакасия» в 1955 году под псевдонимом М.Майская. Псевдоним не прижился, возможно, из-за своей подчёркнутой красивости, но, скорее всего, из-за рано проявившейся в Майи Борисовой тяги к достоверности, в том числе по отношению к себе: Из сумок вынуты платочки, Её поколение, сдававшее первый гражданский экзамен в середине 50-х годов, оно не только в енисейскую тайгу и скалы – оно и в поэзию вламывались напористо, громко, талантливо: Майя Ивановна говорила. Я хотела стать журналистом. Таким, как Джон Рид. Как Илья Эренбург. Как Михаил Кольцов. Как Константин Симонов. Я шла к этой цели, трудно было поступать на отделение журналистики, сразу не удалось, потом всё-таки поступила. Некоторые стихи, стали популярными песнями, как стихотворение «Дорожное», опубликованное в «Комсомольской правде» 8 июля 1958 года, и ставшее лейтмотивом повести В. Аграновского «Нам – восемнадцать». «Дорожное» («Поезд последние вёрсты мчит…) Поезд последние вёрсты мчит, Станции чаще и небо плотней, Пойдём в вагон – собираться пора. Ну что же, дай руку – не надо грустить, Позже, Майя Борисова писала: «Моё счастье и удача в том. что личная молодость совпала с молодостью целинных совхозов, Дивногорска, с резким «омоложением» поэзии наконец…». Тогда, в конце 1950-х и 1960-е годы, возникло целое поколение поэтов, окрылённых « оттепелью», очевидностью перемен в общественной жизни и в душах, поведении людей. Публицистическое начало, отзывчивость на тревоги и запросы дня роднит Майю Борисову с поколением Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Беллы Ахмадулиной. У Майи Ивановны немало стихов, проникнутых глубокими и неторопливыми раздумьями а есть замечательные сродни философским. В город Канск был переведён на работу, корреспондент Краевого радио, гражданский муж Майи Борисовой – Юрий Чернышов. С ним в Канск приехала и Майя Ивановна. В штате радио она не состояла и два месяца в Канске работала на большом лесозаводе, там её запомнили как молодую весёлую девчушку. «Во всём, что ждёт нас…» Во всём, что ждёт нас: Затем Майя Ивановна рассказывает о работе в цехе. Я пока сама не поработала на лесозаводе, относилась к нормам и процентам довольно-таки пренебрежительно. Мне казалось, люди говорят о них потому, что думают, будто газетчику именно это и надо. А мне газетчику, нужно совсем другое, мне нужно понять душу рабочего человека, его настроение. Его мечты, как говорится и чаянья. И когда мы с тётей Надей, бригадиром, выполнили норму на 180%, то я надутая и важная, как индюк, ходила возле Доски показателей, и настроение у меня, именно по причине этих самых процентов, было прекрасным. А мечты и чаянья воплотились в желания, чтобы нас всегда ставили на траверзный брус, и мы не вылезали бы из ударниц. Траверзный брус – это – знаете что такое? Когда окажитесь возле линии высоковольтной злектропередачи, задерите голову, поглядите вверх. Трёхметровые поперечины, на которых держатся провода, и есть траверзный брус. Главным было войти в ритм и согласовать движение, тогда неуклюжая длинная деревяха как бы сама взлетала на станину сверлильного станка. Двигалась и вертелась там, а ты лишь поправлял и подталкивал её. Бригадир через два месяца посоветовала: «Хватит тебе уродоваться. Чего хотела увидеть, на производстве увидела. А здоровье тратить на забаву – куда годиться. Ты грамотная, культурная. Ты нам в своём кровном деле покажись, в журналистике, в стихах?». Проработав на заводе два месяца, Майя Борисова делает для себя важные, значительные выводы, человек, делающий хорошо своё дело, в физическом труде или умственном, сам хорошеет внутренне, духовно. Воспевая романтику комсомольских строек, Майя Ивановна, одна жила и работала в Абакане, затем с 1958 года, в Красноярске работала в газете «Красноярский комсомолец» разъездным корреспондентом, результатом которой стали многочисленные статьи, очерки, но всегда мечтала вернуться в «город над тихой Невой». Об этом сильном чувстве любви к своему городу детства, написано отменное стихотворение: Мне часто снится этот город. Мне часто снится этот город… И эта мечта у Майи Борисовой осуществилась, в 1962 году она вернулась в Ленинград. Смогла многое сделать в творческой и общественной жизни, начиная с тридцатилетнего возраста. Будучи известной и признанной поэтессой, начала писать прозу: рассказы, публицистику, рецензии, издавала книжки для детей. Много занималась переводами: Яна Райниса-с латышского, Низами-с азербайджанского, Алымкан Дегенбаеву-с киргизского, Василия Леукова-с ненецкого. А ещё она хотела большого женского счастья, но оно не случилось. Зная независимый, размашистый, почти мужской характер Майи Ивановны, далеко не каждый представитель сильного пола решался вообще подойти к ней для того, чтобы завязать серьёзные отношения. И она очень переживала своё одиночество, невозможность разделить свою жизненную ношу с сильным, понимающим мужчиной. Нести разлуку тяжело, Майя Борисова была три раза замужем. В 1976 году она ушла от своего третьего мужа, последнего мужа – философа, профессора, доктора наук. Далее, Майя Ивановна, двадцать лет была одна, семейная жизнь не слаживалась, после не было никого. Близ Ленинграда,10- го марта, 1966 года, на кладбище в посёлке Комарово, при пятитысячном стечении народа на похоронах Анны Андреевны Ахматовой, на траурном митинге выступила Ольга Берггольц- Голос блокадного Ленинграда и Майя Борисова, высказала добрые слова о своей землячке и наставнице. Слово прощания произнёсли поэты-фронтовики Лев Озеров, Арсений Тарковский и другие питерские литераторы. В 1975 году, литературная общественность Ленинграда понесла ещё одну тяжёлую потерю, 13 ноября не стало Ольги Фёдоровны Берггольц. Друзья и соратники Ольги Берггольц и Майя Борисова, простились с выдающейся и мужественной поэтессой, символом Ленинграда, на Литературных мостках Волковского кладбища. Всех присутствующих, на проводах Ольги Фёдоровны Берггольц, в последний путь, огорчил тот скорбный факт, что, несмотря на прижизненную просьбу поэтессы похоронить её на Пискарёвском кладбище, где высечены в граните её слова: «Никто не забыт, ничто не забыто», тогдашний первый секретарь Ленинградского обкома КПСС (1970-1983) Григорий Васильевич Романов, в просьбе наотрез отказал. Напечатали повесть впервые, в журнале «Нева» №4, за 1998 год, после ухода автора из жизни. В последние годы Майя Борисова, талантливая, самодостаточная, жизнелюбивая, бодрая, с огромным интересом к людям и жизни – начала пить. Наверное, наложилось всё сразу – одиночество, проблемы с квартирой, разочарование в том, что творилось в стране, в период перестройки. Майя Ивановна боролась, с этой пагубным влечением к спиртному, о чём убедительно и честно сказано в её стихотворении: А главное – не надо пить с утра. К тому же Майя Борисова очень любила детей и остро переживала то, что ей самой Бог детей не послал, своих детей заменяли племянники, дети брата Алексея. Моих детей не будет никогда. Устав от волхований, от стыда С тех пор прошло довольно много лет. Когда вы мне бросаете упрёк, Когда же прохожу я стороной Мне говорят: не велика беда… Жила Майя Борисова во времена, про которые говорят «бывают хуже времена, но не было подлей…» Умерла Майя Ивановна Борисова в феврале 1996 года (точная дата смерти не установлена, Майя Борисова жила одиноко, и её тело было обнаружено через много дней после её ухода из жизни). Поэзия Майи Борисовой трагична. Она полна скрытого страдания, в стихах часто присутствует чувство бездомности, разлуки, одиночества. Но вместе с тем, самые сильные стихи Майи Борисовой – о женской судьбе, об одиночестве, о невозможности материнства, о любви, пусть и не разделённой, о любви к родному Ленинграду. За свою жизнь Майя Борисова выпустила 29-ть книг поэзии и прозы. Десятилетие спустя, после её кончины, был выпущен сборник «Тридцать три стихотворения и три рассказа о Ленинграде-Петербурге». Меня подвигло, написать повествование, о жизненном и творческом пути Майи Ивановны Борисовой, то обстоятельство, что в дни своей юности, пришедшей на 60-е и 70 года, прошлого столетия, часто в журнале «Юность», были помещены её стихи, романтические и неповторимые, светлые и грустные. Конечно, она поэт не первого ряда, и в «Антологию» к Е.Евтушенко не попала, и в один ряд с Цветаевой и Ахматовой её не поставишь, но её творчество, несомненно, заслуживает внимания читателей, любителей русской поэзии. Из поэтического наследия Майи Борисовой. «Ночной шёпот Галатеи, обращённый к ученику Пигмалиона» Перелепи лицо моё, скульптор! Твоя каморка так темна, милый, Он будет ласков, а потом – бешен, Все говорят: Пигмалион – мастер, Пигмалион сиял, как грош медный, В легенде холодно мне, как в склепе. Растрёпан факел молодым ветром, «Уходят не тогда, когда уходят» Вот и случилось, наконец Пиши по три письма на дню, Грей в кулаке блестящий ключ Спеши не взять, спеши отдать Прими восторг, и боль, и срам И воспарит, и заслонит P. S. Во сне я вижу:
|