актер петя по дороге в царствие небесное
Егор Павлов: сниматься в кино больше не хочу
Актер фильма «Петя по дороге в царствие небесное» мечтает о кузнице
— Егор, твоя семья имеет отношение к миру кино?
Я сам окончил музыкальную школу по классу фортепьяно. Сейчас параллельно театру играю в рок-группе «Эхоус». Осваиваю гитару и барабаны. Мы выступаем в московских клубах, играем рок 60-70 годов. Ну и свой материал.
— Ты пошел по стопам родителей сознательно?
— Когда я окончил школу, Юрий Погребничко как раз набирал первый курс в «Щуку».
— Наверное, да. Но я готовился, вместе со всеми сдавал экзамены. И во время обучения ко мне относились придирчивей из-за театральной родни. В 2008 году я окончился обучение у Погребничко и уже провел свой первый театральный сезон.
— А как ты попал в «Петю…»?
— Как воссоздавали сталинскую эпоху?
— Твой самый трудный съемочный день?
— Когда моего убитого героя катили на санках в поселок. Это финальный эпизод фильма. Сначала было 17 репетиций, а потом еще столько же снимали. Вот и представьте: более тридцати раз с горки съехать, и непременно чтобы голову в сугроб засунуть!
— Гонорар большой получил?
— Деньги большие. За несколько съемочных дней я получил месячную зарплату в театре.
— Мне сказали знакомые, что картину выставили на конкурс. А я, к моему сожалению, не знал о важности этого фестиваля. Поэтому мой первый вопрос был такой: «А это здорово, да?» Когда фильм выиграл гран-при, началась странная шумиха. Мне тут же позвонили с сообщением о пресс-конференции. Все это было так непривычно. Я не очень это люблю.
— Наверное, придется привыкать. Теперь-то после триумфа у тебя отбоя не будет от новых предложений сниматься.
— Если честно, у меня нет большого желания сниматься в кино. Мне больше интересней музыка. Хочу свою группу создать, английский выучить.
— Что у тебя в ближайших планах?
— Сейчас я опять уеду в деревню Угольское в Костромской области, откуда меня выдернули. Родители там обычный деревенский дом купили. Угольское расположено в трех километрах от усадьбы Щелыково, где драматург Островский придумал свою «Снегурочку». Буду кинжал делать. Купил клинок норвежский. Рукоять будет из кости и бересты. У меня товарищ есть, которым этим занимается. Хочу сделать небольшую кузницу. Достаточно кусок рельса и небольшой домны.
— А что насчет личной жизни?
— Подруги у меня нет. На кинофестивале в Светлогорске я познакомился с актрисой Оксаной Сташенко (сериал «Возвращение Мухтара») и с немецкой актрисой Аньйоркой Штрехель.
«Петя по дороге в Царствие Небесное»: благие намерения
В основе фильма – повесть Михаила Кураева, известного и хорошего писателя, его «Капитан Дикштейн» памятен тем, кто умел читать вдумчивое двадцать лет назад. Примерно тогда же Кураев написал повесть «Петя по дороге в Царствие Небесное» – во многом автобиографическую вещь о житье-бытье в начале 50-х поселка строителей первой в мире подземной электростанции в Заполярье под Кандалакшей. Отец Кураева был начальником строительства, и, выступая перед премьерой фильма в питерском кинотеатре, Михаил Николаевич говорил о том, что сохранилось отцово кожаное пальто. «Оно настоящее», – подчеркивал автор сценария. Даже так: «Единственное настоящее в картине».
За этой фразой ох как много чего кроется. Вечная – родовая – боль писателей и драматургов, порожденная «режиссерским самоуправством». Таким (кажется) бесцеремонным: ведь нередко в фильме изменяются даже причинно-следственные связи, не то что исчезают целые линии и эпизоды. И таким необходимым: все же, автор фильма – режиссер, и он должен приспособить драматургическую основу под себя, иначе работать не получится.
Экранизация хрестоматийной вещи – одно, экранизация не такой уж популярной – другое, посвободнее, что ли. Но и в этом случае нам с вами обычно гарантированно достаются от писателя (если он хороший) настоящие характеры и отличные диалоги, что уже много в нынешнюю эпоху падения профессионализма в кино, а также изменения самого его стиля во многом на комиксово-«эффектный».
И публике фильма «Петя по дороге…» в этом смысле грех жаловаться. И реплики хороши, и все персонажи смачные, типические, а если и узнаваемые с полвзгляда, так это входит в кинематограф Николая Досталя – режиссера профессионального, добросовестного, опытного и, что называется, зрительского. Он прежде всего хочет, чтобы человек в зале правильно понял показываемое, а значит – ни в коем случае не усложняет картину ничем сложноопределенным или, не дай бог, авангардным каким.
Досталь закончил факультет журналистики МГУ в 1971-м, а спустя десять лет – мастерскую Георгия Данелии на Высших режиссерских курсах, дебютировал в режиссуре дипломной короткометражкой «Ожидается похолодание и снег» (1982). Известен своими сериалами «Штрафбат» (2004) и «Завещание Ленина» (2007), в которых проявилась, насколько это возможно в наши дни, его гражданская позиция. А также фильмами «Облако-рай» (1990; много раз награжден, сделал имя Досталя «звучащим») и «Коля – Перекати поле» (2007), составившими дилогию про одного чудика, который не отвечает за последствия своих действий.
Главным достоинством этих картин, кроме достаточно нового для современного экрана характера, был четко выдержанный стиль – комедия с нравоучением и мягко-абсурдистскими обертонами. Окружающая действительность просто оказывалась сильнее Коли, она утягивала его в какую-то свою воронку, но все герои ловко выворачивались из сложившихся ситуаций, и последствия были не так чтобы очень тяжелы. Хотя и заставляли добросердечного зрителя недоумевать: «Как же так вышло-то. «
В новой работе для большого экрана Николай Досталь совмещает все свои достоинства: недвусмысленно высказывается относительно сталинских времен и делает это в художественной форме, сохраняя чистый стиль и жанр ненавязчивой комедии периода системного советского кошмара. Правда, теперь трагичен финал. Не хотелось бы, по обыкновению, о нем говорить, да само название фильма подсказывает – Петя попадет в Царствие Небесное по молодости лет, не став Петром, допустим, Иванычем…
И отрегулировать здесь ничего нельзя – уж извините игру слов, поскольку речь идет об очень молодом человеке, который вообразил себя инспектором дорожного движения. В том самом заполярном поселке он, вооруженный полосатой палкой, останавливает все машины, кроме самой начальственной бежевой «Победы», требует путевой лист и заглядывает в салон/кузов. Закавыка в том, что Петя, говоря по-нынешнему, тормоз – у него задержка развития (или даже отказ от него, как формулирует докторша, называя диагноз – синдром Корсакова).
Вот здесь приходится сказать о первом проколе картины, в котором она, впрочем, не виновата. Зритель не должен заранее знать, что Петя – великовозрастное дитя (а не блаженный, кстати, не юродивый; сам выбор на эту роль румяного ясноглазого Егора Павлова – тому свидетельство, и дебютант точно выполнил режиссерскую задачу). Фильм начинается как история о совершенно нормальном герое: молодость Пети для должности не вызывает недоумения (послевоенное время, дефицит мужчин), реакция окружающих совершенно обыкновенная, «податливая», и лишь постепенно режиссер мастерски вводит и усиливает вопросительные ноты, которые складываются в узор совершеннейшей метафорической тихой фантасмагории. И к концу экспозиции эти ноты начинают играть нам мелодию подспудной тревоги.
Она усиливается другими персонажами, которые, как мы понимаем, рано или поздно волей авторов свяжутся с Петиной судьбой. Это прежде всего еврей-доктор в местной поликлинике (Евгений Редько), это начальник лагеря (Роман Мадянов), его жена-провокаторша (Светлана Тимофеева), а также начальник строительства (Александр Коршунов). И – зеки, которые прибывают в фильм колоннами, поскольку очередной лагерь, разумеется, достроен, несмотря на то, что часть колючки украдена.
Все же не скажу, чем дело закончилось, – картину имеет смысл посмотреть тем, кто уважает достойную работу и хочет альтернативы всему другому на экранах. Только не ожидайте завершения историй в лагере, поликлинике и на стройке, – они окажутся без конца. Что удивительно в фильме, который представлял себя как выстроенный по драматургическому киноканону. Вот и оставляет ощутимое чувство разочарования.
И последнее о благих намерениях. В июне картина «Петя по дороге в Царствие Небесное» получила гран-при Московского кинофестиваля. Может, у председателя жюри Павла Лунгина было какое-нибудь подспудное желание, о котором я не знаю. Ну, вдруг, – прекраснодушное – помочь «Пете…» в прокате. Но в итоге все зря. И фильму этим нынче серьезно не поможешь, и авторитет фестиваля никак не укрепишь.
Все же Михаил Николаевич Кураев прав насчет «настоящести» картины – по самому, самому высокому счету. А Святой Георгий Победоносец скачет на коне и попирает диавола, ассоциируясь с выигранной битвой, а не с должностью привратника у врат Царствия Небесного.
Рецензия на фильм «Петя по дороге в Царствие Небесное»
Воссозданный в деталях микрокосмос места, не столь отдаленного в пространстве, сколько во времени и ощущениях – первое, чем «Петя по дороге в Царствие Небесное» (2009) Николая Досталя умасливает взгляд разборчивого зрителя, умеющего отделять мух от котлет. Немалое достижение по нынешним фальшивым временам, когда каждый российский фильм, действие которого происходит до развала СССР, норовит скатится в шабаш ряженных, устроивших распродажу реквизиторской. У Досталя же каждая вещица той эпохи похожа на саму себя, готова предъявить документ с пропиской и живет настоящей советской жизнью, начиная с шахтерского телефона из литого чугуна, в который кричит команду Коршунов, продолжая избирательным участком с красным кумачом и заледеневшей на лагерном ветру тельняшкой, до сих пор, наверное, сохнущей где-то там на спертой у начальника колючей проволоке. В общем, оказавшись, не приведи Господь, в тех местах зимой 1953 года, отыскать нужный леспромхоз, и пункт, где выдают бесплатно ватники и валенки, у вас получится даже с завязанными глазами, это точно.
Почему так важна подобного рода достоверность времени и места становится ясно по ходу действия, так как ничего важного по этому ходу как раз не происходит. До самого финала теплится надежда, что вот сейчас режиссер, намекающий там и сям на что-то вроде саспенса, склеит напрашивающийся ребус из гэбиста, инженера, врача-вредителя и блондинки с формами, замкнув решающее звено деревянным пистолетом. Но ларчик открывался проще, и все обозначенные лица оказались всего лишь пособниками глбавного героя, уковылявшего на лыжах в края, откуда никто не возвращался, по дороге, обозначенной в названии фильма. Получается, что единственным, кто не хотел подталкивать ивана-дурака к этому невеселому исходу, оказался, как ни парадоксально, полковник ГБ, в чьем мироздании уже пробита брешь неизвестным злом, использующим для хозяйственных нужд лагерную проволоку.
Помнится, в «Облаке-рае» (1990), одном из ключевых фильмов русских 90-х, Николай Досталь уже провожал в далекие края героя, тоскующего по лучшей доле (и, кстати, где-то в тех же местах – в Петрозаводске). Но если в начале 90-х райское облако еще тешило душу призрачной надеждой, то своим Петей, совсем уже человеком божьим,
Досталь надежду отменил, проставив в получившемся диптихе (а фильмы и впрямь удивительно похожи) замыкающую скобку-приговор: мечтающим о лучшей доле по эту сторону Царствия здесь не место. Поэтому «Золотой Георгий», врученный автору на последнем ММКФ, решение хоть и правильное, но не утешительное вовсе.
Рецензия на фильм «Петя по дороге в царствие небесное»
Петя живет в Кандалакше в 1953-м. Для того чтобы узнать время действия не нужен титр — в середине фильма радио доносит известие о смерти Сталина: местная баба воет от горя, ковыляющие строем заключенные радуются в предвкушении перемен. Даже Петя и тот почувствовал смутное беспокойство, возможно, просто связанное с тем, что привычный миропорядок нарушился. Петя — идиот. Может, и не в клиническом смысле, хотя за его наивностью скрывается медицинский диагноз, а в социальном. Он деревенский Мышкин или, если хотите, отечественный Форрест Гамп: то есть тот, кого язык не поворачивается называть «ненормальным» — всего лишь доброе честное существо, мало приспособленное для обитания среди обычных людей.
У Пети имеется заскок: он мнит себя стражем порядка, но горожане опекают его как ребенка и все как один включены в странноватый спектакль.
При обсуждении фильма Николая Досталя «Петя по дороге в царствие небесное» подмывает вспомнить не только Достоевского, но и традиционного в русском эпосе героя, Иванушку-дурачка. Или поговорить о материях более абстрактных и патетических: например о том, что юродивых вроде Пети не нужно жалеть, им стоит завидовать. В скованном ли стальной хваткой СССР, или еще в какой клетке или тюрьме — они остаются вольными птицами, потому что свобода для них не мучительная борьба с собой и окружающим миром, а естественное состояние, «то, что внутри».
Но обратить внимание хочется совсем на другое. На прошедшем Московском кинофестивале «Петя по дороге в царствие небесное» получил главный приз, причем духоподъемность фильма была особо отмечена представлявшим победителя председателем жюри Павлом Лунгиным. По сути, «Петя» явился в своем роде альтернативой современному фестивальному кино, в том числе и отечественному, для которого старый перестроечный термин «чернуха» стал, пожалуй, чересчур слабым, и о котором с таким презрением отзываются «старожилы». Вспомните, как во время думских слушаний Станислав Говорухин набросился на молодых режиссеров за то, что они снимают неправду, извращая человеческую жизнь до фантастических низостей: особенно Говорухина шокировала картина Мезгирева «Бубен, барабан», где — только подумайте — милая с виду женщина-библиотекарша ворует книги и торгует ими на вокзале.
Мягкостью и благостной верой в лучшее «Петя» и вправду выбивается из общей массы, точнее, из того кино новой волны, что показывали в столь возмутившей Станислава Говорухина программе «Кинотавра».
Да и не просто выбивается, а представляет другую крайность: он — как негатив.
С одной стороны, нельзя не отметить, что Досталю удается достоверно воссоздать эпоху на одних лишь мелких деталях и нюансах, не прибегая к драматическому утрированию и вымыслу. С другой, в этих довольно точных декорациях обитают необычайные персонажи. Необычность их состоит в том, что все жители города сплошь душки и молодцы. Вот, к примеру, благородный начальник «Невагэсстроя» отчитывает сына за проявленное к Пете неуважение. Мрачный доктор-еврей запуган, но тоже хороший, а потому не спешит исполнять просьбу гебиста и доносить на его жену. Женщина добра к Пете и, может, немного развратна, но и она неплохая — сложно жить с полковником КГБ. Да и сам полковник, единственный отрицательный персонаж на весь фильм, чересчур карикатурен, чтобы сойти за злодея, и слишком трепетно любит жену, чтобы его можно было счесть бессердечным.
Сдается, что в плане достоверности подобный оптимизм так же далек от правды, как пресловутая чернуха. А ведь действие не случайно происходит в СССР: картину Досталя, конечно, не назовешь антисоветской, но симпатии и ностальгии по тем временам режиссер не испытывает точно. Духоподъемность не мешает выставить счет: неправильно, что гебисту все позволено, неправильно, что строится очередной лагерь, неправильно, что из-за него в конечном итоге несчастье постигает и Петю. За это кто-то несет ответственность — очевидно, то самое, что принято называть таинственным словом «система». Вот только вопрос о том, и из кого же она состоит, коли вокруг одни гуманисты, остается, таким образом, без ответа.
«Я самый скверный зритель этого фильма. «
Российская газета: Когда к фильму приходит успех, его делят режиссер и актеры. При этом порой забывают, кто создал «материал» для фильма. Вам не обидно?
Михаил Кураев: Победа на ММКФ для меня полная неожиданность. После конкурсного показа в кинотеатре «Октябрь» я уехал к себе в Питер, не дожидаясь итогов конкурса, потому что никаких, как говорится, видов на «лавровый» урожай не было. И на тебе! Успех режиссера и актеров очевиден, и я тому искренне рад. Но имейте в виду, что я самый худой, исключительно скверный зритель именно этого фильма. Те, кто читал мою повесть, могут сравнивать фильм с повестью, но я, глядя на оживших героев, а история-то подлинная, вспоминаю живых людей, невольно сравниваю, и все сравнения. Но оставлю это при себе. Зрителю до этого дела нет. Я вижу искренние слезы на глазах мужчин. Слышу от своих друзей, как важны для общества в любые времена такие, как мой Петя. Они смягчают нравы, делают людей человечней. Кто-то видит в фильме трагикомическую притчу о самоубийственной силе любой власти. Значит, фильм и повесть делают общее дело.
Когда в статьях о фильме не упоминается ни повесть, ни сценарий, конечно, обидно. Но не за себя, а за уровень культуры критики. То, что естественно для бабушек на завалинке, судачащих про кино, для профессиональной критики не позволительно. Не представляю рецензию на спектакль без упоминания автора пьесы. А у пишущих про кино это запросто.
РГ: Когда и как была написана повесть? Какова ее литературная судьба? И что вы делали в Кандалакше?
Кураев: Отвечая на эти вопросы, надо рассказать половину биографии. Повесть писалась легко, потому что ничего не надо было выдумывать. Петя Макаров жил в том же, что и наша семья, поселке строителей первой в мире подземной электростанции в Заполярье, неподалеку от Кандалакши. Я был школьником, сыном начальника строительства, а двадцатилетний Петя Макаров был малый, как говорится, не от мира сего. Вообразил себя инспектором ГАИ. В поселке шофера и работники гаража и даже милиция, по-человечески сочувствуя, подыгрывали ему. И фуражку ему выдали форменную, и портупея у него была с деревянным наганом в кобуре. Он таскал из-за реки огромные вязанки березовых веток на корм козам, и пел из-под этой вязанки песню собственного изготовления: «Я Петя, Петя, Петя, я Петя молодой. «
Повесть была напечатана во втором номере журнала «Знамя» за 1992 год и весьма одобрительно встречена критикой. Тут же на Ленфильме предложили сделать сценарий. Сделал. Началась подготовка к съемкам. Нашли натуру 1953 года, актеров, совпадающих с моим представлением о прототипах. Но достойного исполнителя на роль Пети режиссер не нашел. Фильм, с моего согласия, закрыли. Но вещь, как выяснилось, не устарела. В 2007 году сценарием заинтересовался режиссер Николай Досталь.
РГ: Что вас связывает с Досталем: хорошие личные отношения, интерес к недавней советской истории, общие литературные и киноинтересы? И откуда у вас обоих такой стойкий интерес к людям не от мира сего: блаженным, дурачкам?
Кураев: Николай Николаевич Досталь еще лет двадцать назад «положил глаз» на мою повесть «Капитан Дикштейн», тогда и познакомились. После фильма «Завещание Ленина» по рассказам Шаламова он вернулся к мысли экранизировать «Дикштейна». Я сделал сценарий. Но не нашли ни денег, ни кораблей. «А нет ли у вас чего-то, с чем можно было бы сразу войти в производство?» Я вспомнил о «Пете». Сразу и пошли в производство.
РГ: Сейчас в издательстве «Голос-пресс» готовится ваш двухтомник. Там есть плутовской роман «Похождения Кукуева» и пронзительные очерки о блокаде Ленинграда. Как вы совмещаете в голове эти жанры? Как можно одновременно быть ироническим писателем и рассказывать о блокаде? Вы переключатесь? Что-то «щелкает» в голове?
Кураев: Жанры совмещаются не в голове. Жанр диктует материал. За Кукуевым стоит реальная историческая личность, большой сукин сын. Если в похождениях Чичикова рассказывалось, как предприимчивый человек «нового времени» скупает мертвые души, то, вглядываясь в биографию моего героя, я, как мне кажется, увидел ответ на вопрос, кто «умерщвляет души». Со всех сторон слышишь: «Ах, бездуховность! Ах, какое бездушие! Ах, что с нами стало?» А можно ли капитал приобрести и невинность соблюсти? Чтобы ответить, достаточно выглянуть в окно или посмотреть телевизор. Ирония? Она возникает, когда срабатывает защитный инстинкт. Иронические интонации в повествовании о Кукуеве это способ выдержать дистанцию между собой и предприимчивой сволочью. Заодно и удержаться от того, чтобы так вот прямо о нем в романе и сказать. Это все-таки не фельетон, не статья. Здесь надо довериться сукину сыну, веря в то, что, вглядываясь в его реальную историю, вы придете к ответам, подсказанным самой жизнью, а не вымыслом сочинителя.
РГ: Николай Досталь не доволен молодым кинематографом из-за его деструктивности. Как вы относитесь к молодой литературе?
Кураев: К «молодой литературе», с которой знакомлюсь на семинарах и конкурсах, отношусь с интересом и надеждой. Им в тысячу раз трудней, чем нашему поколению. К нам была ближе настоящая большая литература. Классика была нашей школой. Я почти до пятидесяти лет не решался печататься, потому что боязно было вступить в литературу, где мой читатель воспитан Пушкиным, Гоголем, Чеховым, Шолоховым, Астафьевым. Сегодня читателя и писателя воспитывает не литература, а рынок. На Ленфильме была расхожей шутка: подавить внутреннего милиционера! Сегодня молодым надо подавить внутреннего лавочника.
РГ: Что вы думаете о возвращении Петербургу звания столицы?
РГ: Вы жаворонок или сова (пишете по утрам, как Толстой, или по ночам, как Достоевский)? Пытаюсь угадать: сова.
Кураев: Ответ правильный! В пору почти тридцатилетней службы на Ленфильме ни о какой работе (на себя) утром или днем и речи быть не могло. И это не только привычка. Ночью ты принадлежишь себе больше, чем днем.