актер смехов кто по национальности
ЖУРНАЛ АНАТОЛИЯ ГЛАЗУНОВА ( БЛОКАДНИКА)
Re: Сборник. «Дискриминация русских в Телеящике». Составители Анатолий Глазунов (Блокадник) и др.
Родился Вениамин Борисович Смехов в 1940 в Москве. Они многие в Москве рождаются. Кто бы подсчитал, сколько их рождалось и рождается в Москве.
Из Википедии.
Мать: Мария Львовна Шварцбург — врач-терапевт, заведующая отделением в московской поликлинике. Отец: Борис Моисеевич Смехов — профессор, доктор экономических наук. Откуда у жидовина фамилия Смехов – я не выяснил. Дед — врач Лев Аронович Шварцбург — был начальником военного госпиталя.
То есть Вениамин Смехов – жидовин и по матери, и по отцу.
Он сам откровенно признался в своём жидовском происхождении.
Вениамин Смехов:
Всю жизнь я уверенно врал, что живу без комплексов. Нету никаких комплексов: я сильный, независимый, высокий, здоровый, я нравлюсь людям, и я ни разу не слышал призывов бить меня, чтобы спасать Россию… На эту же милую тему помню свой собственный крик-скандал, который поднял на бывшую жену 21 год назад… Собрали в школе родителей: дочь шла в первый класс, и вот учитель-старичок просит заполнять анкеты… Ясно даже младенцу, что советский народ завтра откажется строить свой любимый коммунизм, если я сегодня откажусь назвать национальность моего ребенка. Скандал я поднял из-за жены. Она требовала писать “русская”, хотя наши родители, кроме ее мамы, были евреи. Мне стыдно не того, что мы написали неправду. Мне стыдно сегодня, что я не настоял на своем 21 год назад, потому что я втайне радовался за дочку. Как говорили истинно верующие: “Не мы, так хоть дети детей наших”…
* Отец рассказывает… “В 1952 году, в разгар “дела врачей”, – срочное собрание в издательстве. Директор по-деловому опрашивает всех завредов: сколько у нас евреев? “Наверху” требуют отчета, вы понимаете. И я, единственный еврей из зав. редакциями, тоже киваю. Тоже понимаю. И спокойно отвечаю: 33 и 3 десятых процента евреев в моей редакции. А представь себе, что я, как честный человек, стал бы кричать, возмущаться, вышел бы из партии, вышел бы из себя – глупо, самоубийство! Что было делать. ” Что было делать…
* Мы все, повязаны особым видом независимости: мы не зависим от культуры. А чем выше забрался – тем больше независимости. А если уж начальник – скрытый еврей… пиши пропало. В киностудии “Экран”, где делали телефильмы, все сотни, тысячи работников знали, что главный редактор – скрытый еврей. Фамилия вроде на “ин” кончается, но с этого все и начинается… Вдвойне подхалим перед высшими чинами, вдвойне суров со своими, вдвойне хитер и осторожен, а уж как бдителен в национальном вопросе – это я и на своей шкуре познал. Режиссеры жаловались по секрету: лопнул наш роман, не дают мне тебя на главную роль, говорят, главный запретил… ты меня не выдавай, но это не мы зарубили твое участие в фильме (то есть не киногруппы в Москве, в Киеве, в Молдове, в Свердловске) это он, главный… но если ты меня выдать – сам знаешь, что мне будет… Вдвойне советским был А. Чаковский – особенно когда его газета “Литературка” выступала против мифологического “сионизма” или утопической “израильской агрессии”. Прелестный анекдот был на тему лицемерия евреев-начальников. Валентин Зорин как-то в Вашингтоне, отдыхая от гневных трудов по разоблачению дяди Сэма, беседует с большим человеком – Генри Киссинджером. Слово за слово, заговорили о национальном вопросе в СССР. “А вы кто по национальности?” – спрашивает Киссинджер у Зорина. “Я – русский. А вы?” – “А я – американский”, – ответил нескрытный госсекретарь. … Была зима застойного времени. Где-то 75 – 77-й год, допустим. В Переделкине – огромные белые сугробы. Мы гуляем по узкой тропинке. Андрей Вознесенский полушутя перечисляет великих поэтов XX века и подводит весело итог: мол, из настоящих гениев России чистокровных осталось только двое я и Володя Высоцкий. Тут он услышал мое возражение (“огорчу тебя, Андрей, – ты в полном одиночестве”) и от изумления упал в сугроб.
Я рассказал тогда же этот анекдот Высоцкому, он не засмеялся, только улыбнулся… Но всерьез выразился абсолютно согласно и с моим тогдашним правилом: я не могу себя считать никем другим, я только русский – по языку, по чувствам, по работе, по мыслям и по всему. Если бы мы жили в нормальной стране, а не в “стране рабов, стране господ”, вопрос этот считался бы идиотским или сволочным: “Кто вы по национальности?”…
* Я искренне, до глубины души ощущал себя до недавнего времени русским (а если и евреем, то примерно настолько же, насколько и татарином, армянином, цыганом). Но вот мой приятель физик Саша Филиппов из-за своих смуглых черт лица и из-за повышенной нервозности строителей коммунизма в Обнинске был кем-то назван евреем. И Саша, зависимый от культуры человек, устыдился отрицать заведомую неправду. “Да, я еврей. А что?” И Виктор Некрасов, истинно русский интеллигент, не отрицал, когда его “обвиняли” в еврействе. “Зачем, Виктор Платонович, – спросил я еще в Киеве в 1971 году, – ведь это неправда?” (По известной традиции диаспоры, я втайне льстил себя надеждой прибавить к “нашему полку” еще одного великого человека.) “А при чем здесь, скажи мне, правда или неправда, если я еврей для них за мою речь у Бабьего Яра? Если они евреем называют любого, кто против них? Любого, кто на них не похож?”
И Виктор Платонович был тысячу раз прав, ибо когда антисемитизм вылез из подтекста в речи наших самодеятельных фашистов, там сразу зазвенели имена приговоренных к еврейству Сахарова, Лихачева, Евтушенко, Черниченко, Карякина, Старовойтовой… Видный советский антисемит С. Лапин, самодержец телевидения, удивлял “интеллигентов” своим многолетним пристрастием к режиссеру А. Эфросу. “Как это так – Лапин, и вдруг такая любовь к еврею?” Но в этой паршивой игре Эфрос для Лапина не был евреем, для него как раз Любимов, Высоцкий, Визбор, Окуджава, Галич – эти да, эти евреи, “невзирая на лица”… Георгий Товстоногов отлично знал, по каким случаям он был для них “евреем”, а по каким – “русским”. И Олег Ефремов знал, за что и когда впадал в “еврейство”, а за что – подымался до “высокого” звания “свой”… Мой друг, художник, в тяжкие дни таганской сумятицы, выразил свое потрясение А. В. Эфросом особым образом: “Как же он мог, будучи евреем, дать себя так провести? Ведь он кинул кость антисемитам!” И я лишний раз поразился мудрости художника, когда через месяц после моей мрачной речи в день “коронации” нового главрежа мне пришло вдруг по почте письмо. Авторы письма в грязных выражениях, хотя и белым доморощенным стихом, сообщали, что я – герой ордена Георгия Победоносца, чтобы я ничего не боялся отныне, ибо Бог Руси Великой – с нами, и он поможет нам в борьбе с… жидовским поросенком… топчущим своими… словом, мерзейшая галиматья. Так сомкнулись верхний и нижний уровни. Властители партии и народа даровали, кому хотели, титулы “своих” и “чужих”, а теперь и самые низы черносотенного дна объявляли “чужого” меня – “своим”, по прихоти паршивых игрищ.
* Мне стыдно за мой стыд – называть имена дедов: Моисей Яковлевич и Лев Аронович. Я был рад услышать от коллеги коего отца, что, когда в институте, на совете, кто-то из кураторов “сверху” подчеркнуто произнес одобрение “профессору Смехову Борису Михайловивичу”, отец резко отозвался с места: “Моисеевичу!” Я помню, на закрытом обсуждении караемого спектакля “Послушайте” начальство испытывало затруднения ввиду внепрограммного присутствия на стороне обвиняемого маститых писателей В. Шкловского, С. Кирсанова, Л. Кассиля. И два ляпсуса в речах того дня. Первый. Лев Кассиль, забыв, с кем имеет дело, вместо принятого за правило условия – только хвалить, только оборонять, оставляя критику для “своего круга”, вдруг к 2000 слов в защиту спектакля прибавил два слова сожаления: мол, а вот тут бы лучше не в темных красках, а посветлее… Боже, что случилось с начальниками! Один за другим вставали и кляли, поносили премьеру – уже не от своего, а от имени “классика советской литературы”… И тут вскипела, вскочила Зина Славина, импульсивная актриса: “Эх-х. ” И все замолкли от трагического вскрика. “Эх! – повторила Зинаида и прожгла взглядом классика. – Эх, Лев Абрамович, Лев Абрамович! А я думала, вы – Кассиль… ” На эту игру слов ответить было нечем, поэтому объявили перерыв. А второй ляпсус случился после перекура, когда, призывая себе в помощники писателей, круглая, бодрая начальница обратилась было с нежностью к Кирсанову: “Ну вот вы скажите, вас ведь так уважают советские читатели, Семен Александрович… ” Ее перебил не крик, а визг Кирсанова: “Исаакович! Исаакович я, гражданка!” И “гражданку” выбросил, подчеркнуто картавя, и сдвоенное “а” в отчестве раскатил, как учетверенное – тут и села чиновница, потеряв надежду сделать “чужого” – “своим”.
Теперь мне не страшно – и молю Бога, что навсегда: теперь я могу громко сообщить, что бабушку мою звали Рахиль Яковлевна. И когда в 1949 – 1950 годах вся семья теснилась за столом у деда и все старшие переходили на шепот или на идиш, и мы с двоюродным братцем раздражались на их чересчур активные перебранки, совсем не вникая в секретные глупости взрослых, из этих времен врезается в память громкая фраза бабушки: “Господи! Дети мои, будем молиться за несчастных идн! Я не верю, чтобы после Гитлера опять такое повторилось! Будем молиться, у нас есть один, на кого надо молиться: это Сталин. Нет, он не даст нас в обиду, он услышит, что нас опять хотят уничтожить, он узнает, он накажет, другого у нас нет: он любит идн, у него Лазарь – из самых близких друзей… ” Для непонявших: это был пик “космополитизма”, то есть “борьба с инородцами”, слово “идн” (так я его слышал) – означает как раз этих инородцев: а слово Лазарь – не из Библии, а из преисподней, ибо так звали Кагановича. Каганович, Сталин, Берия, Суслов, Маленков, Жданов – все они одной национальности – бандиты, а кем по вероисповеданию были их предки, глупо и смешно брать в расчет. Впрочем, все равно берут, но не из соображений интернациональных, а исключительно – из антисемитских. “Евреи, евреи – кругом одни евреи… ”
Это очень непростой для меня вопрос. С одной стороны, меня лично это долгое время не касалось, поскольку (как мне объяснили совсем недавно) для слуха антисемитов моя фамилия звучала как-то ублажающе. С другой стороны, бьют не по паспорту, а по морде. Потому носом меня попрекали тоже. Но чего-то острого и страшного все же не было — Б-г наше семейство миловал.
Мой папа, которому 10 января будет 92 года, работал в Госплане, был ученым — экономистом и математиком. Ему. В этой связи очень и очень интересным представляется его обращение к иудаизму — он даже написал книгу «Коль нидрей» [молитва, с которой начинается Йом Кипур и которая позволяет грешникам молиться вместе с праведниками, — А.З.], само название которой во многом символизирует и объясняет его возвращение к вере отцов. А начиналось все в Гомеле — почти все Смеховы оттуда. Вокруг было религиозное еврейство и хедер, который отец посещал в раннем детстве. Потом закрутился сюжет уже советской истории, и отец оказался вписанным в заглавные строчки этого сюжета: Госплан СССР, война, возвращение с войны, должность заведующего сектором Госплана… а в это время уводят в ссылку людей даже с нашего этажа на 2-й Мещанской… И все это — еврейский вопрос. Но его все время, когда мудро, а когда наивно, старшие заглушали перед младшими.
Потом уже, когда стал постарше, стал свидетелем самостоятельных «разборок». Мой собственный характер, наверное, не шибко защищен премудростью, знанием и умом, и потому я как-то воспринимал происходящее в благополучном свете. То есть то, что я видел в театре на Таганке (казалось бы, в таком театре!) и, по идее, должно было меня ранить, будто бы и не замечалось мною. Понимал я это только задним умом. Абсолютно русская черта — быть крепким задним умом. Вот и я каким-то образом подцепил эту «бациллу». И то, что меня окружали антисемиты, понял гораздо позже. Ведь предполагалось, что это культурное заведение…
Особенность репертуара и могучий дар любимовской школы собирали людей не по национальному признаку. И любимыми друзьями театра были, в равной мере, и Карякин, и Давид Самойлов. Высоций и Окуджава тоже различий не видели. Как и мы. Антисемитизм существовал, но в неком приглушенном виде. Разумеется, я знаю кто есть кто, но почему-то на этом не зацикливаюсь. Недавно я поздравил в газете одного замечательного артиста с юбилеем. А когда на одном застолье предложил выпить за его здоровье, половина стола отказалась. Эти отказавшиеся, среди которых были и русские, сказали: «Мы знаем, что он — антисемит». А в наших с ним отношениях это никогда не сквозило… Не знаю… Еврейский вопрос — это масса слухов, обилие поворотов и буйство красок. Существует и такая огромная составляющая этой проблемы, как «еврейский антисемитизм». Но это уже тема для другой беседы. (Из выступления на творческом вечере в израильском культурном центре 2.12. 2003 – А.З.)
****
Я осознавал себя, понимал себя, когда в 47 – 48 году вся семья, все детишки собирались на еврейские праздники, и мой дед Лев Аронович Шварцберг делал вид, что не видит, как я ворую мацу. И я выпивал кагор, который использовали как вино для кидуша. Все это мое, со мной. А потом, когда слушали новости по радио, бабушка громко говорила дедушке: «Лазарь Каганович не даст нам пропасть!» Потом выяснилось, что надежды на злодея были напрасны. Я – еврей, и это пожизненно. Мое образование в области антисемитизма все время развивается. Оно не ослабевает, не останавливается. Антисемитизм – большой университет. Я хорошо знаю, что в старом кавказском анекдоте про «берегите евреев» есть большой смысл. И еще знаю, что антисемитизм может приглушать свой звук, но никогда не остынет, не иссякнет окончательно. Он бывает немодным, но забыть о нем нам не дадут. Вернут его с того света. Дадут нам его почувствовать. Один знаменитый режиссер, когда в Москву приехала израильская делегация, сказал: «Мы же с вами родные». А я ответил: «Пожалуйста, не примазывайтесь! Я – коренной еврей, вы – коренной антисемит!» Я многому научился. Оголтелый антисемитизм «половинок», наполовину евреев, – вот еще одна ступень образования, еще одна классная комната, еще один феномен… Я дважды изгой – как актер театра на Таганке и как еврей! (Из интервью на сайте Jewish.ru 30.03.2009 – А.З.)
P.S. Читает Вениамин Смехов. http://www.youtube.com/watch?v=zXWvWRZ7IOg
http://zelikm.com/news/2010/03/04/%D1%81%D0%BC%D0%B5%D1%85%D0%BE%D0%B2-%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B0%D0%BC%D0%B8%D0%BD-%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D1%80-1940-%D1%80%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B9%D1%81/
Употребляет здесь Вениамин Смехов, как видим, по недомыслию или хитрости термин «антисемитизм», а не «антижидизм». Типично по-жидовски. И под антисемитизмом понимает – нелюбовь к жидам, Но ведь жиды, например, преследовали и преследуют палестинцев-семитов. Это тоже антисемитизм? И про дискриминацию русских в России жидовин Вениамин Смехов не говорит ни слова. Как и все остальные жиды. По недомыслию или хитрости. Про свои страдания жиды очень любят говорить, против антисемитов любят говорить, а про большой скачок жидов во власть после 1917 – ни слова. И про большой скачок жидов во власть после 1991 – ни слова.
Работал Смехов в Театре на Таганке у жида Любимова, в театре «Современник». Снимался в кино. Обрёл популярность после исполнения роли Атоса в знаменитом фильме «Д’Артаньян и три мушкетера» (Одесская киностудия, 1978). Все три мушкетера были жидовины. Дико, но факт. Снялся также и во всех продолжениях этого фильма.
С 1967 года работает внештатным режиссером на телевидении (Главная редакция литературно-драматических программ Гостелерадио СССР). Первая работа — телевизионный спектакль «День Маяковского» в цикле «Поэтический театр» по собственному сценарию. С 1990 года в качестве режиссёра ставит драматические спектакли, телеспектакли и оперы в России и за рубежом. В настоящее время ведёт несколько программ на телевидении.
Актриса, эстрадная певица, телеведущая
Алика Смехова – тоже жидовинка.
Таким образом по национальности Алика Смехова – жидовинка.
И она это не скрывает.
Из блога жидовина Анатолия Зеликмана (Anatoliy Zelikman).
С 1985 года Алика снимается в кино, создаёт музыкальные альбомы.
Алика Вениаминовна Смехова — участница телешоу: «Танцы со звездами» на канале Россия и «Две звезды» (1-й Канал). В разное время ведущая телешоу «Агентство одиноких сердец» (Россия), «Женщины не прощают» (телеканал «Домашний»), «Раньше всех» (1-й Канал), «Женская жизнь» (ТВ Центр).
Атос о еврействе и Израиле
Герой кинофильма «Д’Артаньян и три мушкетёра». Атос– королевский мушкетёр, старший среди друзей д’Артаньяна и, безусловно, самый мудрый из них. 
Актеры Игорь Старыгин (Арамис), Валентин Смирнитский (Портос), Вениамин Смехов (Атос) и Михаил Боярский (Д’Артаньян) (слева направо) на съемочной площадке картины режиссера Георгия Юнгвальда-Хилькевича «Возвращение мушкетеров». Фото — «Планета Информ».
Вениамин Смехов о себе, о евреях и еврействе.
Всю жизнь я уверенно врал, что живу без комплексов. Нету никаких комплексов: я сильный, независимый, высокий, здоровый, я нравлюсь людям, и я ни разу не слышал призывов бить меня, чтобы спасать Россию… На эту же милую тему помню свой собственный крик-скандал, который поднял на бывшую жену 21 год назад… Собрали в школе родителей: дочь шла в первый класс, и вот учитель-старичок просит заполнять анкеты… Ясно даже младенцу, что советский народ завтра откажется строить свой любимый коммунизм, если я сегодня откажусь назвать национальность моего ребенка. Скандал я поднял из-за жены. Она требовала писать “русская”, хотя наши родители, кроме ее мамы, были евреи. Мне стыдно не того, что мы написали неправду. Мне стыдно сегодня, что я не настоял на своем 21 год назад, потому что я втайне радовался за дочку. Как говорили истинно верующие: “Не мы, так хоть дети детей наших”…
* Отец рассказывает… “В 1952 году, в разгар “дела врачей”, – срочное собрание в издательстве. Директор по-деловому опрашивает всех завредов: сколько у нас евреев? “Наверху” требуют отчета, вы понимаете. И я, единственный еврей из зав. редакциями, тоже киваю. Тоже понимаю. И спокойно отвечаю: 33 и 3 десятых процента евреев в моей редакции. А представь себе, что я, как честный человек, стал бы кричать, возмущаться, вышел бы из партии, вышел бы из себя – глупо, самоубийство! Что было делать. ” Что было делать…
* Мы все, повязаны особым видом независимости: мы не зависим от культуры. А чем выше забрался – тем больше независимости. А если уж начальник – скрытый еврей… пиши пропало. В киностудии “Экран”, где делали телефильмы, все сотни, тысячи работников знали, что главный редактор – скрытый еврей. Фамилия вроде на “ин” кончается, но с этого все и начинается… Вдвойне подхалим перед высшими чинами, вдвойне суров со своими, вдвойне хитер и осторожен, а уж как бдителен в национальном вопросе – это я и на своей шкуре познал. Режиссеры жаловались по секрету: лопнул наш роман, не дают мне тебя на главную роль, говорят, главный запретил… ты меня не выдавай, но это не мы зарубили твое участие в фильме (то есть не киногруппы в Москве, в Киеве, в Молдове, в Свердловске) это он, главный… но если ты меня выдать – сам знаешь, что мне будет… Вдвойне советским был А. Чаковский – особенно когда его газета “Литературка” выступала против мифологического “сионизма” или утопической “израильской агрессии”. Прелестный анекдот был на тему лицемерия евреев-начальников. Валентин Зорин как-то в Вашингтоне, отдыхая от гневных трудов по разоблачению дяди Сэма, беседует с большим человеком – Генри Киссинджером. Слово за слово, заговорили о национальном вопросе в СССР. “А вы кто по национальности?” – спрашивает Киссинджер у Зорина. “Я – русский. А вы?” – “А я – американский”, – ответил нескрытный госсекретарь. … Была зима застойного времени. Где-то 75 – 77-й год, допустим. В Переделкине – огромные белые сугробы. Мы гуляем по узкой тропинке. Андрей Вознесенский полушутя перечисляет великих поэтов XX века и подводит весело итог: мол, из настоящих гениев России чистокровных осталось только двое я и Володя Высоцкий. Тут он услышал мое возражение (“огорчу тебя, Андрей, – ты в полном одиночестве”) и от изумления упал в сугроб. Я рассказал тогда же этот анекдот Высоцкому, он не засмеялся, только улыбнулся… Но всерьез выразился абсолютно согласно и с моим тогдашним правилом: я не могу себя считать никем другим, я только русский – по языку, по чувствам, по работе, по мыслям и по всему. Если бы мы жили в нормальной стране, а не в “стране рабов, стране господ”, вопрос этот считался бы идиотским или сволочным: “Кто вы по национальности?”…
* Я искренне, до глубины души ощущал себя до недавнего времени русским (а если и евреем, то примерно настолько же, насколько и татарином, армянином, цыганом). Но вот мой приятель физик Саша Филиппов из-за своих смуглых черт лица и из-за повышенной нервозности строителей коммунизма в Обнинске был кем-то назван евреем. И Саша, зависимый от культуры человек, устыдился отрицать заведомую неправду. “Да, я еврей. А что?” И Виктор Некрасов, истинно русский интеллигент, не отрицал, когда его “обвиняли” в еврействе. “Зачем, Виктор Платонович, – спросил я еще в Киеве в 1971 году, – ведь это неправда?” (По известной традиции диаспоры, я втайне льстил себя надеждой прибавить к “нашему полку” еще одного великого человека.) “А при чем здесь, скажи мне, правда или неправда, если я еврей для них за мою речь у Бабьего Яра? Если они евреем называют любого, кто против них? Любого, кто на них не похож?” И Виктор Платонович был тысячу раз прав, ибо когда антисемитизм вылез из подтекста в речи наших самодеятельных фашистов, там сразу зазвенели имена приговоренных к еврейству Сахарова, Лихачева, Евтушенко, Черниченко, Карякина, Старовойтовой… Видный советский антисемит С. Лапин, самодержец телевидения, удивлял “интеллигентов” своим многолетним пристрастием к режиссеру А. Эфросу. “Как это так – Лапин, и вдруг такая любовь к еврею?” Но в этой паршивой игре Эфрос для Лапина не был евреем, для него как раз Любимов, Высоцкий, Визбор, Окуджава, Галич – эти да, эти евреи, “невзирая на лица”… Георгий Товстоногов отлично знал, по каким случаям он был для них “евреем”, а по каким – “русским”. И Олег Ефремов знал, за что и когда впадал в “еврейство”, а за что – подымался до “высокого” звания “свой”… Мой друг, художник, в тяжкие дни таганской сумятицы, выразил свое потрясение А. В. Эфросом особым образом: “Как же он мог, будучи евреем, дать себя так провести? Ведь он кинул кость антисемитам!” И я лишний раз поразился мудрости художника, когда через месяц после моей мрачной речи в день “коронации” нового главрежа мне пришло вдруг по почте письмо. Авторы письма в грязных выражениях, хотя и белым доморощенным стихом, сообщали, что я – герой ордена Георгия Победоносца, чтобы я ничего не боялся отныне, ибо Бог Руси Великой – с нами, и он поможет нам в борьбе с… жидовским поросенком… топчущим своими… словом, мерзейшая галиматья. Так сомкнулись верхний и нижний уровни. Властители партии и народа даровали, кому хотели, титулы “своих” и “чужих”, а теперь и самые низы черносотенного дна объявляли “чужого” меня – “своим”, по прихоти паршивых игрищ.
* Мне стыдно за мой стыд – называть имена дедов: Моисей Яковлевич и Лев Аронович. Я был рад услышать от коллеги коего отца, что, когда в институте, на совете, кто-то из кураторов “сверху” подчеркнуто произнес одобрение “профессору Смехову Борису Михайловивичу”, отец резко отозвался с места: “Моисеевичу!” Я помню, на закрытом обсуждении караемого спектакля “Послушайте” начальство испытывало затруднения ввиду внепрограммного присутствия на стороне обвиняемого маститых писателей В. Шкловского, С. Кирсанова, Л. Кассиля. И два ляпсуса в речах того дня. Первый. Лев Кассиль, забыв, с кем имеет дело, вместо принятого за правило условия – только хвалить, только оборонять, оставляя критику для “своего круга”, вдруг к 2000 слов в защиту спектакля прибавил два слова сожаления: мол, а вот тут бы лучше не в темных красках, а посветлее… Боже, что случилось с начальниками! Один за другим вставали и кляли, поносили премьеру – уже не от своего, а от имени “классика советской литературы”… И тут вскипела, вскочила Зина Славина, импульсивная актриса: “Эх-х. ” И все замолкли от трагического вскрика. “Эх! – повторила Зинаида и прожгла взглядом классика. – Эх, Лев Абрамович, Лев Абрамович! А я думала, вы – Кассиль… ” На эту игру слов ответить было нечем, поэтому объявили перерыв. А второй ляпсус случился после перекура, когда, призывая себе в помощники писателей, круглая, бодрая начальница обратилась было с нежностью к Кирсанову: “Ну вот вы скажите, вас ведь так уважают советские читатели, Семен Александрович… ” Ее перебил не крик, а визг Кирсанова: “Исаакович! Исаакович я, гражданка!” И “гражданку” выбросил, подчеркнуто картавя, и сдвоенное “а” в отчестве раскатил, как учетверенное – тут и села чиновница, потеряв надежду сделать “чужого” – “своим”. Теперь мне не страшно – и молю Бога, что навсегда: теперь я могу громко сообщить, что бабушку мою звали Рахиль Яковлевна. И когда в 1949 – 1950 годах вся семья теснилась за столом у деда и все старшие переходили на шепот или на идиш, и мы с двоюродным братцем раздражались на их чересчур активные перебранки, совсем не вникая в секретные глупости взрослых, из этих времен врезается в память громкая фраза бабушки: “Господи! Дети мои, будем молиться за несчастных идн! Я не верю, чтобы после Гитлера опять такое повторилось! Будем молиться, у нас есть один, на кого надо молиться: это Сталин. Нет, он не даст нас в обиду, он услышит, что нас опять хотят уничтожить, он узнает, он накажет, другого у нас нет: он любит идн, у него Лазарь – из самых близких друзей… ” Для непонявших: это был пик “космополитизма”, то есть “борьба с инородцами”, слово “идн” (так я его слышал) – означает как раз этих инородцев: а слово Лазарь – не из Библии, а из преисподней, ибо так звали Кагановича. Каганович, Сталин, Берия, Суслов, Маленков, Жданов – все они одной национальности – бандиты, а кем по вероисповеданию были их предки, глупо и смешно брать в расчет. Впрочем, все равно берут, но не из соображений интернациональных, а исключительно – из антисемитских. “Евреи, евреи – кругом одни евреи… ”
Это очень непростой для меня вопрос. С одной стороны, меня лично это долгое время не касалось, поскольку (как мне объяснили совсем недавно) для слуха антисемитов моя фамилия звучала как-то ублажающе. С другой стороны, бьют не по паспорту, а по морде. Потому носом меня попрекали тоже. Но чего-то острого и страшного все же не было — Б-г наше семейство миловал.
Мой папа, которому 10 января будет 92 года, работал в Госплане, был ученым — экономистом и математиком. Ему. В этой связи очень и очень интересным представляется его обращение к иудаизму — он даже написал книгу «Коль нидрей» [молитва, с которой начинается Йом Кипур и которая позволяет грешникам молиться вместе с праведниками, — А.З.], само название которой во многом символизирует и объясняет его возвращение к вере отцов. А начиналось все в Гомеле — почти все Смеховы оттуда. Вокруг было религиозное еврейство и хедер, который отец посещал в раннем детстве. Потом закрутился сюжет уже советской истории, и отец оказался вписанным в заглавные строчки этого сюжета: Госплан СССР, война, возвращение с войны, должность заведующего сектором Госплана… а в это время уводят в ссылку людей даже с нашего этажа на 2-й Мещанской… И все это — еврейский вопрос. Но его все время, когда мудро, а когда наивно, старшие заглушали перед младшими.
Потом уже, когда стал постарше, стал свидетелем самостоятельных «разборок». Мой собственный характер, наверное, не шибко защищен премудростью, знанием и умом, и потому я как-то воспринимал происходящее в благополучном свете. То есть то, что я видел в театре на Таганке (казалось бы, в таком театре!) и, по идее, должно было меня ранить, будто бы и не замечалось мною. Понимал я это только задним умом. Абсолютно русская черта — быть крепким задним умом. Вот и я каким-то образом подцепил эту «бациллу». И то, что меня окружали антисемиты, понял гораздо позже. Ведь предполагалось, что это культурное заведение…
Особенность репертуара и могучий дар любимовской школы собирали людей не по национальному признаку. И любимыми друзьями театра были, в равной мере, и Карякин, и Давид Самойлов. Высоций и Окуджава тоже различий не видели. Как и мы. Антисемитизм существовал, но в неком приглушенном виде. Разумеется, я знаю кто есть кто, но почему-то на этом не зацикливаюсь. Недавно я поздравил в газете одного замечательного артиста с юбилеем. А когда на одном застолье предложил выпить за его здоровье, половина стола отказалась. Эти отказавшиеся, среди которых были и русские, сказали: «Мы знаем, что он — антисемит». А в наших с ним отношениях это никогда не сквозило… Не знаю… Еврейский вопрос — это масса слухов, обилие поворотов и буйство красок. Существует и такая огромная составляющая этой проблемы, как «еврейский антисемитизм». Но это уже тема для другой беседы. (Из выступления на творческом вечере в израильском культурном центре 2.12. 2003 – А.З.)
Я осознавал себя, понимал себя, когда в 47 – 48 году вся семья, все детишки собирались на еврейские праздники, и мой дед Лев Аронович Шварцберг делал вид, что не видит, как я ворую мацу. И я выпивал кагор, который использовали как вино для кидуша. Все это мое, со мной. А потом, когда слушали новости по радио, бабушка громко говорила дедушке: «Лазарь Каганович не даст нам пропасть!» Потом выяснилось, что надежды на злодея были напрасны. Я – еврей, и это пожизненно. Мое образование в области антисемитизма все время развивается. Оно не ослабевает, не останавливается. Антисемитизм – большой университет. Я хорошо знаю, что в старом кавказском анекдоте про «берегите евреев» есть большой смысл. И еще знаю, что антисемитизм может приглушать свой звук, но никогда не остынет, не иссякнет окончательно. Он бывает немодным, но забыть о нем нам не дадут. Вернут его с того света. Дадут нам его почувствовать. Один знаменитый режиссер, когда в Москву приехала израильская делегация, сказал: «Мы же с вами родные». А я ответил: «Пожалуйста, не примазывайтесь! Я – коренной еврей, вы – коренной антисемит!» Я многому научился. Оголтелый антисемитизм «половинок», наполовину евреев, – вот еще одна ступень образования, еще одна классная комната, еще один феномен… Я дважды изгой – как актер театра на Таганке и как еврей! (Из интервью на сайте Jewish.ru 30.03.2009 – А.З.)
Вениамин Смехов: Атос с Таганки
Немногим довелось увидеть артиста Вениамина Смехова в роли Воланда в легендарном любимовском спектакле «Мастер и Маргарита» в театре на Таганке, несмотря на то, что Смехов выходил в этом спектакле на сцену 21 год подряд — такой фантастический был аншлаг! Зато Атоса в его исполнении в знаменитом телефильме «Д’Артаньян и три мушкетера» смотрит уже, наверное, четвертое поколение зрителей, многие из которых давно проживают вне России. Так Вениамина Смехова и называют его верные поклонники — «Атос с Таганки».
Вот уже скоро десять лет, как Вениамин Смехов «не служит» на Таганке и нечасто появляется на кино- и телеэкране — а все потому, что стал «вольным художником» и путешествует по свету с любимой женой, кино- и театроведом Галиной Аксеновой. Смехов ставит в России и за ее границами спектакли, пишет книги, преподает актерское мастерство и выступает с концертными программами перед бывшими соотечественниками: это лирика, это юмор, это воспоминания о том лучшем, что было и остается у него в жизни — о любви и о Таганке, о Высоцком и о мушкетерах. Скоро Вениамин Смехов приедет в Израиль на осенние гастроли, хотя и не подходит это слово к тому, что ждет зрителей на этих задушевных вечерах.
— Что нас ждет на встречах с вами, Вениамин Борисович?
— Я проехал с концертами много городов — в России и в Израиле, в Германии и в Америке, в Австралии и Франции, Бельгии… Род моих выступлений и камерный жанр стихотворно-прозаических композиций, новелл и парадоксов — он адресуется к старомодной, по-хорошему, аудитории, которая не исключает, кстати, и совсем молодых людей. Недавно я выступал в Монреале, где живет очень большая русская, украинская, еврейская — словом, экс-советская колония, — и там снова убедился, что такие вечера должны посещать люди, чья родина — русский язык.
— У вас недавно была круглая дата? Примите поздравления.
Я из любого места снимаю сообщения с моего московского телефона. Так вот, если обычно их бывает 4-5, то в день рождения только с утра было уже 22 сообщения. Мне это было очень приятно, особенно когда кто-то из старых друзей поздравлял. Точно так же и я поздравляю своих друзей.
— День рождения — все равно праздник, не важно, сколько тебе стукнуло. Вы его отмечали?
— Я его отметил наилучшим образом — с самым лучшим человеком в моей жизни. Это моя жена. Мы были вдвоем в огромном доме наших близких друзей в Бостоне. Это очень добрый дом надежных друзей, здесь бывали и Дина Рубина, и Городницкий, и Губерман, и Юлий Ким, и Миша Козаков, чудесная Люся Улицкая…
— Я так и представляю себе стол, за которым сидят ваши друзья-мушкетеры. Их с вами не было?
— Их с нами было, еще как было! Правда, по другую сторону стола и океана. «Виртуально» — за столом были все мои друзья, мои дети, внуки, семейство любимой сестренки и мой замечательный отец — профессор экономики, 94 лет от роду. За этим воображаемым столом были и те мои близкие, которых, увы, уже нет на свете.
— Я считаю, вам крупно повезло, что Таганка стала главным театром вашей актерской жизни. Как вы теперь относитесь к ней?
— В моей жизни было много всего замечательного, чего я совершенно не заслужил. И конечно, как у актера, у меня был и остается единственный театр — это театр на Таганке, который родился у меня на глазах, в стенах моего училища. Когда я заканчивал курс Владимира Этуша в 1961 году, другие ребята только начинали учиться и закончили курс ослепительным спектаклем «Добрый человек из Сезуана». Да, Таганка — это лучший театр в моей жизни. Никто не думал об успехе, думали только о том, как удивить зрителя, как придумать что-то новое. Все были одержимы искусством так, как это бывает в студенчестве. Этот студийный дух с возрастом выветрился — тогда закончилась и та «необычайная» Таганка.
— А потом актер Смехов стал режиссером — это логично. Лучше быть ведущим, чем ведомым, так?
— До сегодняшнего дня прежде всего я — актер. И только потом — и режиссер, и литератор, и путешественник… Я много написал — и публицистику, и беллетристику, и мемуарные книжки.
— А от какой своей деятельности вы испытываете самое больше удовольствие?
— Я оказался хитрым евреем. Когда я устаю от актерской профессии, я легко ее меняю на режиссуру. Силенки надорвутся либо станет тошно от какой-то актерской халтуры или от того, что актеры дурно воспитаны в своем ремесле…
— Что значит — дурно воспитаны?
— У каждой профессии есть свои правила ремесла. Актер — это человек, который должен хорошо слышать то, что ему говорит режиссер, и потом наилучшим образом передавать это на сцене. Достоинство в профессии не зависит от уровня дарования. Это как у музыкантов: есть партитура, которую мастерски исполняет малоодаренный пианист, и ту же партитуру исполняет великий Рихтер. Но партитуру в театре сочиняет режиссер — по тексту автора. За мной, режиссером, идут актеры. Так, по крайней мере, я понимаю театр. Может быть, исходя из своего многообразного опыта. Если актеры профессиональны, они не дискутируют с режиссером, они — исполняют… Режиссер обязан «обслужить» актера так, чтобы тот понял, чтобы ему было соблазнительно поступать по режиссерскому указанию. Но очень многие мои коллеги-актеры не исполняют этих старых профессиональных заветов. Не умеют слышать режиссера. Считают, что их «непослушание», амбиция репетировать наперекор — это и есть признак таланта. На самом деле — это неумение работать на сцене.
— А не «чешутся руки» встать и самому показать, как это надо играть?
— Нет. Может, я излишне романтизирую, но — таков мой режиссерский опыт встреч с мастерами, и среди них, например, Юрский, Филатов, Джигарханян, Тенякова, Ульянова, Невинный…
У меня в Израиле был просто роскошный актер, который в «Дон Кихоте» играл Санчо Пансу, — Моти Кац. Он — один из лучших комедиантов Израиля. Он тащил за собой всех актеров. Но были актеры, которые просто халтурили. Я взывал к их профсовести, а они отвечали, как ленивцы в любой стране: «Ну, Моти Кац — у него же роль хорошая, поэтому он так старается». Вот это и есть неблагонадежность в ремесле.
— У вас было много знаменитых ролей на Таганке, но мне сразу вспоминается «Мастер и Маргарита», где вы играли Воланда. Что эта роль для вас значит?
— «Мастер и Маргарита» остается для меня одним из самых значительных. Я даже написал книгу — «Мастер и Маргарита» в стране чудес». Это произошло так: меня пригласили в Гарвардский университет, на славянское отделение, с докладом «Мастер и Маргарита» — книга, спектакль Любимова и моя роль». А потом я написал книгу по канве моего доклада.
Я приходил и играл в «Мастере и Маргарите» до 1998 года. Я возвращался в этот спектакль из Израиля, Америки, Франции, — отовсюду, где я бывал по контрактам. А потом Юрий Петрович Любимов попросил, чтобы я сильно заранее извещал его… Я догадался: ему не очень приятно, что публика…
— …публика устраивала из этого какой-то праздник. Я — первый исполнитель роли Воланда, но я очень ценю Севу Соболева, который достойно играет эту роль. Я люблю и Борю Хмельницкого, который довел эту роль до генеральной репетиции (это потом Любимов распорядился по-своему). Но, повторяю, Таганка — это узаконенный вид монархии, всем распоряжается Любимов. А тут ему не было, скорее всего, приятно, что очень большой урожай цветов собирал — «наездом» — исполнитель роли Воланда. Мне это тоже не сильно нравилось. У меня вполне скромное отношение к своей персоне.
— Давайте закроем тему Таганки одним именем, без которого, наверное, не обходится ни одно из ваших интервью, — это Высоцкий. Как вы его вспоминаете?
— Повторюсь, что я незаслуженно счастливый человек. Это касается знакомства, общения, профессиональных контактов с необыкновенными людьми. Это было предметом книги «Театр моей памяти», которую увидят зрители моих концертов в Израиле. В основном это рассказы-портреты: Николай Эрдман, Лиля Брик, Владимир Высоцкий, Владимир Тендряков, Юрий Визбор… И каждый день я так или иначе возвращаюсь почти к каждому из них.
Высоцкий — один из таких людей для меня, один из моих «добрых гениев». Нам казалось, что мы о нем все знаем, и никто не мог бы предвидеть, что сказать «я знал Высоцкого» станет почти как «с Пушкиным на дружеской ноге».
— Вы себя можете назвать романтиком?
— Я бы хотел себя назвать реалистом, но это не получается. Голова кружится иногда от удовольствий и счастья жизни…
— Вы еще раз счастливый человек — вам в земной жизни удалось встретить свою половинку, свою любимую женщину.
— Это — одно из самых больших везений в моей жизни.
— Кстати, вот что сказала ваша жена Галина в одном из интервью: «За 25 лет в нашей жизни бывало всякое. Но мы никогда друг другу не врали. Помимо того что мы муж и жена, мы — любовники, друзья… На сегодняшний день ближе Вени у меня друга нет».
— Даже в Израиле живет много людей, которые являются давнишними свидетелями моего абсолютного счастья. Иногда мне кажется, что это Бог по рассеянности поцеловал меня, подарив такую жену.
Галя на моих глазах сделала важные шаги в педагогике, в журналистике, в саморазвитии. Кстати, она начинала, как журналист, именно в Израиле, благодаря изумительному человеку — Анне Исаковой. В Москве, в издательстве журнала «Огонек», вышла ее первая книга, а за серию статей в журнале «Советская женщина» она была премирована. Ну, а сегодняшний день? Она начинает преподавать в школе-студии при МХТ — и по-русски, и по-английски — историю русского и мирового кино. Кроме того, она вот уже восемь лет является заместителем директора летней русской школы в Мидлберийском колледже интенсивного изучения языка и культуры девяти стран! Галя там преподает в аспирантуре историю русского кино и драмы, а я исполняю роль носителя языка и… санаторного жителя. Это знаменитая школа в Вермонте, куда на лето съезжается много людей из разных стран и культур.
— Как вы считаете, талант человеку дается как награда — или как испытание?
— Если причина, по которой мне так много раз было хорошо и интересно на сцене и столько радости и благодарности я получил от зрителей и читателей, связана с талантом, то, наверное, все-таки — это испытание, оплаченное восторгом! Это касается и моей актерской профессии, и моих книг, и моих работ в студии звукозаписи — я имею в виду современные «книги вслух».
— Это — ваше творческое сегодня?
— Это — моя большая актерская радость. Это называется — большой успех в мировом русскоговорящем пространстве.
— За которым стоят «невидимые миру слезы»?
— Конечно, записывая эти тексты, я иногда проклинал свою профессию и дотошность моего режиссера, которым чаще всего была Галя. А когда это было издано и я вдруг услышал реакции достойнейших людей — за такой радостью любые трудности мельчают…
— Что вам самому больше всего нравится из ваших последних работ?
— Две серьезные новинки: в серии «Книга вслух» вышла комедия Николая Эрдмана «Самоубийца», начитанная мною в манере автора; а в Российском академическом молодежном театре в Москве я поставил «Самоубийцу», и превосходные актеры и благодарная публика сделали счастливой реальностью мою мечту об успехе любимой пьесы.
А премьеру мы готовили вместе с замечательными художниками и друзьями Марией Даниловой и Станиславом Морозовым, с российским хореографом, живущим в Чикаго, — Сергеем Козадаевым, с Владом Фроловым — мастером по свету… А лучше любой награды мне был телефонный звонок: мой главный учитель в режиссуре Петр Фоменко в течение 40 минут объяснял мне, почему я имею право быть довольным премьерой, и как мне повезло с артистами, и как ему повезло увидеть этот спектакль!
Жми «Нравится» и получай только лучшие посты в Facebook ↓