актеры фильма неоконченная пьеса для механического пианино
За кадром фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино»: Жертвы ради роли и роман на съемках
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Этот фильм был снят по мотивам нескольких произведений Чехова. Соавтором Никиты Михалкова во время работы над сценарием стал Александр Адабашьян. Обоим на тот момент было по 32 года, исполнителю главной роли Александру Калягину – 35, как и его герою, Михаилу Платонову. Возможно, это сыграло не последнюю роль в таком убедительном изображении сложного периода жизни главного героя, что сейчас бы назвали «кризисом среднего возраста».
Съемки проходили в Подмосковье, на берегу Оки в Пущино, где была заброшенная усадьба с каменным домом и парком. Сценарий изначально писали именно под это место. Для того, чтобы актеры смогли максимально вжиться в образы, режиссер поставил перед ними непростую задачу: все лето жить в Пущино, никуда не уезжать, на съемки ходить пешком, не суетиться и общаться так, как их герои, – на «вы» и по имени-отчеству. Совместные вечерние чаепития превращались в обсуждения образов и в репетиции отдельных сцен.
Со многими актерами Михалков уже работал в фильмах «Свой среди чужих, чужой среди своих» и «Раба любви» и заранее знал о том, что хочет продолжать с ними сотрудничать. У Олега Табакова, Юрия Богатырева, Александра Калягина не было конкурентов – они получили свои роли сразу, так как еще во время работы над сценарием в этих образах Михалков и Адабашьян представляли только их.
Елену Соловей тоже называли «михалковской актрисой» – она снялась в нескольких его фильмах и действительно пользовалась его особым расположением. Но на главную роль в этом фильме претендовали очень сильные конкурентки – Наталья Гундарева и Ирина Муравьева. К тому же Елена Соловей незадолго до этого родила второго ребенка, и ей было не до съемок. На эту роль утвердили Наталью Лебле, но тут начали происходить какие-то мистические вещи. Актер Сергей Никоненко рассказывал: « Снимаем на «Кодак» Лебле – разложение эмульсии. Как будто бы это проклятье какое-то! Снимаем Пастухова, проходы его – всё нормально. Тут же начинаем снимать Лебле – ничего не получается… ».
В результате Михалкову удалось уговорить Елену Соловей приехать в Пущино вместе с малышом. Актриса вспоминала: « Ко мне приехала наша помреж с письмом огромным от Никиты Сергеевича. Если я хочу ехать с мамой, с няньками, с папой, детьми, всё будет для меня создано. Только приезжай. И мы дома решили, что, наверное, я поеду сниматься ».
В роли Трилецкого зрители должны были увидеть Евгения Стеблова, но актер накануне попал в ДТП и оказался в больнице с множественными переломами руки. Сценаристы уж было придумали, что их герой будет появляться в кадре в гипсе, но врачи были категоричны: « Если вы хотите, чтобы ему руку ампутировали, тогда везите! ». И от этой идеи пришлось отказаться. Костюмы на него уже были сшиты, а поскольку Михалков оказался с ним одного роста, Адабашьян убедил режиссера самому сыграть эту роль. На роль Анны Петровны пробы проходили Людмила Гурченко, Людмила Максакова и еще несколько актрис. Изначально в этой роли Михалков видел только Гурченко, однако она не смогла сниматься, о чем позже очень жалела. Дело в том, что во время съемок в предыдущем фильме – «Мама» – актриса сломала ногу. В результате на эту роль утвердили Антонину Шуранову.
Этот фильм за рубежом называли жемчужиной мирового кинематографа и лучшей картиной о русской интеллигенции. Он был удостоен нескольких кинонаград, в том числе Специального приза жюри на МКФ в Картахене (Испания) и премии «Золотой Хьюго» на МКФ в Чикаго (США).
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Почему Людмила Гурченко отказалась от съемок в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино»
Главные роли в фильме авторы прописывали под Людмилу Гурченко и Евгения Стеблова, но в картине они не снялись. Подробности — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости».
О чем кино
Доктора Трилецкого, господина Петринина, соседей Платоновых — Михаила Васильевича с женой Сашенькой — приглашают в усадьбу генеральской вдовы Анны Петровны Войницевой. Неожиданно пасынок генеральши Серж представляет гостям жену Софью, в которой Платонов узнает свою прежнюю любовь.
Все бесцельно проводят время, хохмят, играют в фанты, а Платонов, потрясенный встречей с Софьей, анализирует себя и приходит к выводу, что прожил 35 лет бесполезно. Он сокрушается, хочет утопиться в реке, бросается в воду с обрыва, но место оказывается мелким, воды по колено. Видя страдания Платонова, Софья решает уйти от супруга к нему. Но Михаил Васильевич не готов к такому повороту событий.
Немного о кризисе
В 17 лет Антон Чехов написал свою первую пьесу — «Безотцовщина». Занес ее в театр, но произведение молча вернули. Будущий классик бросил его в ящик стола и забыл. Оно не публиковалось при жизни. Но копия сохранилась. Пьесу напечатали в СССР небольшой брошюрой. Кто-то подарил ее Никите Михалкову. К этому моменту молодой режиссер снял два кассовых фильма — «Свой среди чужих, чужой среди своих» (1974) и «Раба любви» (1975), которые сразу были признаны зрителями и специалистами уникальными. Он решил, что вправе теперь поработать не над зрительским, а над элитарным кино, которое не соберет полные залы, но будет оценено интеллектуалами. Заявку на картину по пьесе Чехова на «Мосфильме» отвергли. Потом выяснилось, что для выполнения годового плана студии не хватает одной ленты. Михалкову выдали малый бюджет — 300 тыс. рублей — и благословили на съемки.
Александр Адабашьян
Никита Сергеевич и его друг Александр Адабашьян закрылись в гостинице и писали сценарий по мотивам произведения. Он заметно отличается от первоисточника, но Чехов у каждого свой. Для дополнительных драматургических линий использовали более поздние творения писателя — рассказ «Учитель словесности», повести «Три года», «Моя жизнь». Через месяц сценарий был готов и получился в том числе о кризисе среднего возраста. Создатели фильма и исполнители главных ролей находились примерно в тех же летах, что и герой Платонов. Поэтому материал был понятен всем. А вот как смог разобраться в этом 17-летний Чехов, остается загадкой.
Хотелось есть
После предыдущих картин у Михалкова сложилась актерская команда. Режиссер знал, что Александр Калягин безупречно справится с ролью Платонова. Но препятствием была его тучность. На фотографии актера Никита Сергеевич фломастером обвел контур щек, дав понять, на сколько лицо Калягина должно стать меньше к началу съемок. Актер приложил усилия и сбросил 25 кг. Он считал плохой приметой рассказывать о съемках до их начала, поэтому в МХАТе, где тот работал, глядя на его истощение, думали, он заболел. Потом шутили, что Александр ходил злым, нетерпимым, потому что всё время хотел есть! Как он изменился, легко понять, взглянув на Калягина в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя», снятом в тот же период. Незадолго до этих событий у него умерла супруга. Лента стала для него судьбоносной. На съемках он встретил Евгению Глушенко, сыгравшую его жену Сашеньку. Потом они поженились в реальной жизни и живут до сих пор.
Генеральскую вдову Анну Петровну сыграла ленинградская актриса Антонина Шуранова, хотя роль писалась для Л. Гурченко. Говорили, будто она сломала ногу. На деле второй режиссер фильма Максаков рассказывал, что актрисе поступило параллельное предложение — главная роль мамы-Козы в советско-румынско-французском фильме «Мама» со съемками за рубежом. Пытались как-то развести графики, но это оказалось невозможным. Людмиле Марковне пришлось делать выбор. Командировки в Европу показались ей привлекательнее. Впоследствии она жалела о выборе.
Юрий Богатырев
Пасынком Анны Петровны на экране стал постоянный актер из михалковской обоймы Юрий Богатырев. Сам Никита Сергеевич не собирался выступать в качестве актера. На роль доктора Трилецкого был назначен его приятель со времен ленты «Я шагаю по Москве» Е. Стеблов. Но накануне съемок он попал в автомобильную аварию, восстанавливался после полученных травм. Уже сшитый костюм был Михалкову впору. И он вошел в кадр.
Николай Пастухов
Наш земляк, уроженец Гомельской губернии, фронтовик Николай Пастухов с первого фильма оказался в команде Никиты Сергеевича. Позже снимался во всех его картинах. Здесь ему досталась роль Порфирия Семеновича Глагольева, обожателя Анны Петровны.
Если попробовать описать действия каждого персонажа сюжетно, то получится белиберда. Один кривляется, другой тренькает на гитаре и бегает под зонтом. Но все вместе они создают атмосферу грусти, нелепости мира, в котором живут. Мира, где звучат возвышенные речи, но никто ничего путного не делает. Бездеятельная жизнь. Принято было под впечатлением от литературы представлять себе русскую интеллигенцию прошлого как загнивавшую от безделья. Но сложно поспорить с тем, что интеллигенция была разной…
Не все очарованы
Актеры вспоминают съемочный период этой картины как счастливое время в их жизни. В качестве усадьбы генеральши Анны Петровны выбрали дом XVIII века, принадлежавший некогда дворянскому роду Арцыбашевых, — в Пущино недалеко от Москвы, на берегу Оки. В усадьбе долгий период находилась больница. Потом для нее построили новое здание, а памятник архитектуры остался заброшенным. Киногруппа жила в 150 м от усадьбы в новой гостинице. По договоренности вне кадра все называли друг друга по имени-отчеству и на вы, чтобы поддерживать атмосферу произведения и времени, в котором происходят события, а это конец ХIХ века. Каждая сцена подолгу репетировалась, что редко бывает в кино. Режиссер использовал театральный подход. Это не было похоже на кинопроизводство с его ритмом и нервотрепкой. Потом пошли дальше: все актеры привезли в Пущино свои семьи. Вместе купались в Оке, играли в футбол и вновь возвращались к съемкам. Единственный, кто приехал на один день, снялся и уехал, — Олег Табаков. Рассиживаться в мирке, созданном Никитой Сергеевичем, ему было некогда. Раздражало это сектантство и Анатолия Ромашина. Однажды он отказался идти на репетицию. Сцена для него была банальная: на фоне спора других персонажей он читает газету. Чего репетировать? Михалков догнал актера у лифта. Они проехали два этажа, а выйдя, уже спорили: «Ах вот о чем он думает, читая!»
Анатолий Ромашин
Атмосферное кино оценили не только на родине. В 1977 году специальный приз жюри за исполнение роли Платонова на МКФ в Картахене (Испания) получил Александр Калягин. Он же стал обладателем «Большой золотой раковины» на фестивале в Сан-Себастьяне (Испания). Была премия «Золотой Хьюго» на МКФ в Чикаго (США) и итальянская национальная кинематографическая премия «Давид ди Донателло». И кто после этого скажет, что советское кино не признавали в мире?
Смотрите также:
Моё кино / CinEmotions
Friday, 11 January 2008
«Ничего и никогда не бывает потом»: Неоконченная пьеса для механического пианино (1977)/ Unfinished Piece for the Player Piano
Сценарий написан Александром Адабашьяном и Никитой Михалковым по пьесе Чехова «Платонов», а также по мотивам чеховских рассказов «Безотцовщина», «В усадьбе», «Учитель словесности», «Три года», «Моя жизнь».
В саду накрыт стол, доктор Трилецкий играет в шахматы с Войницевой.
Рядом с Порфирием Семенычем – пасынок Анны Петровны, Серж Войницев (Юрий Богатырёв). Он пребывает в постоянно приподнято-восхищенном настроении. С лица почти не сходит добродушная и глуповатая улыбка.
Он сентиментален и готов расплакаться, глядя на мужика – будущее нашей России. Не может сдержать слез, признаваясь жене: “Вольтер, ты и маман – всё, что мне нужно. Впрочем, еще Глинка”.
На террасе дремлет старик Трилецкий (Павел Кадочников). “Папенька всё время спит, никого не слушает, потому всех и любит”, – говорит о нём его зять Михаил Платонов.
Ждут визита четы Платоновых – Михаила и его жены Сашеньки, сестры доктора Трилецкого, и соседа-помещика Щербука с дочерьми и племянником.
Вопреки аннотациям к фильму, далеко не все «герои фильма-драмы осознают никчемность, бесцельность своего существования; мучительно переживают свою несостоятельность, не в силах что-либо изменить. ”
Единственный, кто видит всех насквозь и страдает от собственной несостоятельности, это Платонов. Подобно Чацкому, он «раздаёт оплеухи» – резко и чуть нелепо, – всем собравшимся. Он задыхается среди лжи, лени, бессмысленных рассуждений и бездарного времяпрепровождения. И осознаёт, что является частью этого. Старается дистанциироваться от остальных, оправдаться, что “не стал чем-то бóльшим”, обвиняя окружающих:
“Мне 35 лет! А я ничего в вашей проклятой жизни не сделал!… Лермонтов восемь лет как лежал в могиле! Наполеон был генералом! Я ничтожество по вашей милости!”
Но Платонов неглуп и честен с собой, ему достает проницательности понять, что на самом деле он вовсе не жертва обстоятельств. Во всем виновен он сам. Но в чем его вина? В том, что всё сложилось, как сложилось? В пассивном следовании «по течению»? В том, что не стал великим?
Ведь разве в этом счастье? Его можно обрести в очень простом и обыденном.
Сильнейшая сцена молитвы Платонова в поле: “Господи, Господи. Вот счастье: ехать в поезде, пить чай и говорить со случайным попутчиком о хорошем. Оставлять позади всю эту череду пустых лет и поступков. «
Но это настроение минуты. Едва ли мятущаяся душа Платонова была бы счастлива. Он чует невозможность счастья и той новой жизни, о которой мечтается. «Всех перебудил! Всем мешаю!» В порыве отчаяния он несется к обрыву, прыгает. И оказывается по колено в воде. Трагедия превратилась в фарс.
Но настроение тут же меняется. К Платонову бежит жена. Несколько минут назад он кричал ей: “И ты здесь, хранительница очага, в котором давно ничего не тлеет! Как я ненавижу тебя с твоими борщами и канарейками! Тебе, как и мне, просто деваться некуда!”
А она мчится за ним, чтобы удержать, спасти:
“Мишенька, Мишенька! Слава Богу, ты жив. Значит, и я жива. Я так люблю тебя. Я всё могу стерпеть, всё могу вынести, если ты со мной. Потому что я знаю, что никто не сможет любить тебя так, как я…”
И тут же слова Софьи из “Дяди Вани”:
“Мы отдохнем. Мы увидим жизнь новую, светлую. Мы встретим хороших людей, которые поймут и простят нас. Мы будем жить долго и счастливо. Только надо любить, Мишенька. Надо любить”.
Una furtiva lagrima
Negli occhi suoi spunto:
Quelle festose giovani
Invidiar sembro.
Che piu cercando io vo?
Che piu cercando io vo?
M’ama! Sì, m’ama, lo vedo, lo vedo.
Un solo instante i palpiti
Del suo bel cor sentir!
I miei sospir, confondere
Per poco a’ suoi sospir!
I palpiti, i palpiti sentir,
Confondere i miei coi suoi sospir
Cielo, si puo morir!
Di piu non chiedo, non chiedo.
Ah! Cielo, si puo, si puo morir,
Di piu non chiedo, non chiedo.
Si puo morir, si puo morir d’amor.
**
Александр Калягин о работе над фильмом:
Из дневника:
«Сегодня 10 сентября. В театре идут спектакли, репетиции, а я мотаюсь по маршруту Москва — Пущино. Не высыпаюсь, устаю, а настроение хорошее. Особенно когда прихожу на съемочную площадку. Веселюсь, дурачусь, смешу других, сам себя завожу. Не даю себе заземлиться и киснуть. Как можно веселее! Только так надо!»
Сейчас, перелистывая тетрадь, вижу сплошные вопросительные знаки. Что с ним, с Платоновым, стряслось? Может ли он покончить с собой? Из-за чего? Из-за кого? Кого он любит? Поступок ли это? Естественнее и даже разумнее оставить их для себя вопросами.
Раскручивая все назад, я понимаю, как важно во время работы над ролью задавать себе вопросы. Самые разные: и логичные, и нелогичные, и совершенно сторонние. И совсем необязательно все вопросы найти какой-то однозначный ответ.
И все дальнейшее определилось Платоновым. Даже Эфрос открыл меня как актера именно в «Механическом пианино». Вот что он писал в своей книге: «Попадались фотографии Калягина в „Механическом пианино“, и лицо его казалось все более и более привлекательным. И я издали проникался к нему все большим доверием. Но это у него произошел какой-то скачок, а не у меня. Ведь у него был когда-то совсем другой облик, другое лицо. Так мне кажется. Он совершенно преобразился за несколько лет. В нем проступило то, что где-то таилось, но было совсем незаметно».
Мы мало сейчас общаемся с Никитой Михалковым, и встречи получаются довольно официальные. Но та наша юность, которая нас сблизила и в чем-то породнила, дала успех, та наша юность помнится пронзительно. Мы встретились в какой-то правильный момент, начинающими, нащупывающими свой путь. Мы пытались встать на ноги, понять свои возможности и соотнести их со своими амбициями. Михалков — жесткий режиссер, который настаивает, чтобы делали так, как он видит, но при этом он обожает актеров, с которыми работает, а это не каждому дано. Ведь актеру нужно, чтобы его любили. Актер — существо нервное, самолюбивое, ранимое, даже если делает что-то неверно. Как сказал один философ, актер — это не профессия, это болезнь. Приглашая актера на роль, Никита Михалков в него влюбляется, форменным образом влюбляется. Он понимает твои нервы, чувствует тебя, твои слабые и сильные стороны и самое, может быть, главное — твои потенциальные возможности, то, что заложено, но пока не выражено.
Великий случай, великая смелость Никиты Михалкова, что я играл Платонова. Ведь если бы сорвался, все бы обвинили режиссера: не надо было брать на Платонова характерного артиста!
На «Рабе любви» практически сложился кинематограф Михалкова, сформировалась команда: Паша Лебешев, Саша Адабашьян, Лена Соловей, Юра Богатырев, Коля Пастухов — талантливые, замечательные люди, которые работали с ним, обожали его. Всё это потом перенеслось в «Неоконченную пьесу для механического пианино»… Недаром мысль о постановке Чехова пришла в голову Михалкову и Адабашьяну во время съемок «Рабы любви». Они не знали, что именно выбрать, но говорили о потребности поставить именно Чехова. В «Рабе любви», мне кажется, ощутимо это чеховское настроение: растворенность персонажей в природе, плавность перетекания настроений, сложная вязь взаимоотношений персонажей, кружево интонаций. «Раба любви» была прологом к «Неоконченной пьесе», и своего Платонова я считаю главной ролью, сыгранной у Михалкова.
В предыдущих фильмах мы как-то «открывали» друг друга, а в этом фильме работали, уже зная друг друга, но еще не надоев, еще не устав, еще удивляя друг друга неожиданностями. Михалков — отличный педагог, а это редкое и драгоценное сочетание — режиссер и педагог в одном человеке.
Предложив мне роль Платонова в «Неоконченной пьесе для механического пианино», он обозначил на моей фотографии контур: вот так надо похудеть для этой роли. И я похудел почти на 20 килограммов, что показывает, как я относился к этой роли. Когда мне прислали сценарий, он меня поразил, прежде всего, как замечательное литературное произведение. Я даже решил, что, если меня не утвердят на роль Платонова, буду читать его в своих программах. А потом чем больше вчитывался, тем больше «заболевал» ролью. Когда услышал требование «похудеть» — для меня страшное, — сначала закапризничал, уперся. Но Михалков жестко сказал: «Надо, не хочешь — будем пробовать Мягкова». Так что деваться было некуда.
Это «похудение» вовсе не было каким-то трюком вроде переодеваний тетки Чарлея. Худые руки, поджарая фигура изменили пластику: походка, жесты — все стало заостреннее и резче. А вслед за этим стали происходить изменения внутренние. Я даже испугался, когда заметил, что в моем характере появилась не свойственная мне раньше жесткость. Я стал другим, а может, просто проступило что-то ранее незаметное.
У Никиты всегда была заветная мечта, чтобы актеры еще до съемок, во время подготовительного периода, жили вместе, много и долго репетировали. После чего за месяц съемочного периода вся картина снимается, потому что все готовы.
На съемках «Неоконченной пьесы» мы все жили в одной гостинице в Пущине, на Оке. Никита всех заранее предупредил, что мы должны жить там, никаких прилетов и отлетов, параллельных съемок и срочных дел. Мы должны были полностью сосредоточиться на нашем фильме — такой театральный способ существования в условиях съемок. Мы жили сообща, бок о бок, два месяца подряд, с утра до вечера все вместе. Обычно съемочная группа: прилет-отлет. «Где тут моя страница? Что снимаем? Двадцатую? А девятнадцатую отсняли?» На этих съемках все другое. Всё делаем вместе: чай пьем, читаем, говорим. Это были бесконечные разговоры — вечерами, ночами, когда гуляли. Мы стали друг другу родными: вместе праздновали дни рождения, вместе играли в футбол и дурачились.
Чтобы я казался выше ростом в сцене с генеральшей, которую играла Тоня Шуранова, на съемочной площадке была положена такая дорожка из плиток, по которой мог ходить только Платонов. Адабашьян меня звал Марлоном Брандо, на каждой плитке было подписано: Марлон, Марлон. Ирония, юмор, самоирония — это было, действительно, что-то такое родное, мы в этом купались и ощущали себя не то чтобы командой, но «одной компанией».
Была идеальная группа: операторов, художников, сценаристов. Всё вдруг сошлось: само место Пущино, компания людей, форма, в которой находятся эти люди. И то, что главным исполнителям — мне, Юре Богатыреву, Тоне Шурановой — было по 30 — 35 лет, то есть наш возраст чисто биологически совпадал с возрастом чеховских героев.
Мы проживали тот самый промежуток жизни, о котором писал Чехов. 30 — 35 лет — критический возраст, особенно для мужчины. У тебя уже есть семья, есть ответственность за кого-то, ты уже вкусил первого успеха, ты уже встретил какого-то учителя, научился чему-то, ты уже к этой жизни относишься не потребительски, ты чуть-чуть научился терпению, но еще не определился, не проявился окончательно. Мы понимали своих героев не умозрительно и даже не интуицией, а нутром, чисто биологически.
Полжизни унес мой Платонов. Полжизни… Платонов мой меня обжег. И мимо бесследно для меня не пройдет. Может, оттого, что он тоже тот человек, который боится «быть у воды»? Боится остаться в кордебалете. Помните: «Мне 35 лет, а я ни черта в вашей жизни не сделал!»? Я это мог крикнуть и в двадцать, и в двадцать пять, и в тридцать пять. Мне всегда было страшно подвести людей, которые в меня верили.
Я очень наглядно себя представлял, как это происходит. Студентами мы бегали смотреть спектакли в Вахтанговский театр, а потом обсуждали увиденное с педагогами: как можно было взять этого актера! Он же бездарно играет! А они нам рассказывали, что, когда его брали, он считался просто «№ 1». А вот в той актрисе, на которую сейчас смотреть тошно, видели чуть ли не будущую Стрепетову… То есть «способности», «талант» не спасали. Мельтешение будней засасывало и лишало всего: сил, таланта, энергии. Вот этот крик, что «я ни черта не сделал», всегда был во мне. Беременность этим воплем. Не дай Бог, жизнь тебя подомнет, засосет, и наступят чеховские серые будни, которые топят любые надежды, любые стремления. Ужас серых будней, когда просыпаться не хочется, когда мы солнцу радуемся, как будто выиграли билеты в вечность…
Почему мне кажется, что эта картина — особая и отдельная? Дело не в мастерстве (хотя работали мастера), не в удаче, но именно в каком-то биологическом совпадении с материалом. А это самое редкое совпадение. Когда его нет, надо что-то придумывать, чем-то прикрывать: наблюдательностью, обаянием и т. д. А когда оно есть — это счастье.
Можно сказать по-иному: мы все были в идеальной форме для этого конкретного фильма. Идеальной — не в смысле лучшей, а самой подходящей. В какой-то детской книжке, чтобы получить приз, надо было весить 7 килограммов 500 граммов. Не больше, не меньше. Вот мы все «весили», сколько нужно. Все — 7 килограммов и 500 граммов. Даже Кадочников, легенда советского кино. Он до этого долго не снимался, его практически забыли. И вдруг Никита его вызвал. Кадочников жил с нами в гостинице, его все любили, вся труппа к нему относилась именно как к легенде советского кино. Наблюдали за ним на съемочной площадке и вне ее. Потрясающим было то, что он практически так же нервничал, как и мы, начинающие. И тоже был в чудесной форме.
Я, признаться, никогда не мог понять расхожих выражений: «Это его роль», «Это не его роль», «Это его роль, но он ее провалил» или «Не его роль, но сыграл замечательно». Белиберда какая-то. Мне кажется, правильнее говорить о «форме» актера. Как говорят о форме спортсмена. Он подошел к соревнованиям на пике формы и оптимально пробежал дистанцию. Или «взял» вес. Актер может или не может сыграть роль в зависимости от формы, в которой он находится: физической, интеллектуальной, эмоциональной. Почему режиссер — это еще и тренер? Он может понять «форму» актера, может помочь ее поддержать или даже привести актера в нужную форму.
А атмосфера Пущино! Грязь, осень, дождь. И взрывчатая смесь юмора, почти до цинизма, и тут же рядом ощущение и присутствие чего-то высокого, заветного, святого. Счастливое состояние предчувствия: удачи, судьбы, открытия. Чего-то, что случится. Все это относилось не только к картине, но и к жизни тоже. Уверен, что не только я, но все мы, там бывшие, тоскуем по тому времени. По этому недостижимому, прошедшему, невозвратному состоянию, когда внутри звенела какая-то натянутая струна.
Там, на съемках, я впервые услышал о Маркесе, который стал моим любимым, самым необходимым писателем. Мы закончили репетировать сцену в поместье… Стоим внизу с Адабашьяном, а наверху — Сережа Никоненко с книгой: «Слушайте, потрясающий текст», — и он улыбается, читая что-то из книги Маркеса. Я слушаю, а сам думаю: серьезно он или издевается? Что за бред? Словесные навороты? Что это за писатель? Он говорит: «Маркес». — «Хороший?» — «По-моему, очень». И вот это «по-моему, очень» и ощущение бреда, наворота… Двадцать лет прошло, а помню, кто как стоял, выражения лиц, все интонации, собственную сумятицу…
Актерская профессия, она — «множительная» профессия, чем больше множишь, тем результат сильнее. Жизнь множишь на роль, то есть на текст, на автора. Множь на свой опыт, множь дальше на опыт друзей, на опыт того, что ты увидел вчера, что ты поел, как ты себя чувствуешь, что ты читаешь… Чем больше этого множительного, тем сильнее результат. Если ты по-настоящему хочешь перевоплотиться, для этого надо много-много-много множить. И попробовать самые полярные состояния: гнева и радости, усталости и взрыва. Но в то же время надо держать в знаменателе роль, режиссера, свой опыт, и все это войдет в создаваемый тобою образ, неведомыми путями, но войдет.
Мне кажется, что в «Неоконченную пьесу» вошло ощущение какой-то полноты бытия, которое было в нас, снимавших этот фильм. Он и тяжелый, и трагический, и безысходный, но в нем есть полнота и острота чувственного восприятия жизни, этого места, этого поместья, этих деревьев. Мы шалили и хулиганили, но это шло, прежде всего, от ощущения полноты, радости, собственных сил. И интуитивно мы пользовались в этой работе техникой переключения: с веселого, озорного общения с партнерами — на драматическую сцену. Переключение. Это не бездумное в работе. Наоборот — сознательное. Моментально переключиться с одного состояния на другое…
Михалков предложил нам замечательный способ репетиций. Очень часто мы проигрывали ту или иную сцену на татарском языке, на узбекском… Звукоподражание достигало той степени, когда посторонний человек был бы твердо уверен, что слышит чужой язык, на котором мы свободно разговариваем. На деле это была тарабарщина, которая давала возможность снять «зажим» перед текстом, прожить сцену вне и помимо слов, вскрывая ее ритм, ее смысловое ядро… Ну, и помимо всего прочего, это было необыкновенно смешно. А смеялись мы много, часто и охотно.
Мы не упускали буквально ни одного случая, чтобы не «отсмеять» его. Помню, как долго снимали сцену объяснения Платонова и Софьи. Уже была осень, мы стояли у дерева. Мой герой вопрошал: «Зачем вы любите этого пигмея, Софья?! Вы же такая…» И в это время появлялся Богатырев со своим: «Софи, я принес вашу тальму». И Софья ломала руки: «Ах, как пошло!» Черно-белое изображение. Она ломает руки. Надо снимать следующий дубль. И тут кто-то: «Ах, как пошло. Ах, как пошло. Ах, как пошло. » И всё, Леночка Соловей сниматься не может. А потом собирается, продолжаем, но этот момент смеховой остановки каким-то образом входит в сцену, или это я его там угадываю.
Из книги Натальи Бобровой «Юрий Богатырёв: не такой, как все» (Издательство «Центрполиграф», 2001 г.), источник
Я помню, была такая картина «Неоконченная пьеса для механического пианино», вся история которой — это цепь случайностей, как она состоялась, как она делалась.
В общем, когда мы запустились, и когда все это началось, помню, что Павел Тимофеевич Лебешев, оператор, ходил и всё время ныл: что-то очень хорошо всё идет, ой, плохо всё кончится! Все на него орали: Паша, перестань ныть, слава Богу, что так.
И точно. Буквально за несколько дней до начала съемок сначала сломала ногу Гурченко Людмила Марковна, которая должна была там сниматься. А потом, уже едучи к нам из Праги с одних съемок на другие, разбился в машине, очень сильно повредил руку Женя Стеблов, который должен был играть ту роль, которую по этому несчастью играл Михалков.
— А кого должна была играть Гурченко?
Генеральшу. И вот все пришлось срочно перекраивать, в последний день, потом еще какие-то были событие. Ну и когда, в общем, мы набрали весь комплект мыслимых и немыслимых всех несчастий, которые полагаются для всякого нормального дела, тогда Лебешев ходил, радостно потирая руки, и говорил: ну, теперь все пойдет! И действительно, все покатилось.