актриса сыгравшая дочь кочегара в фильме кочегар
Дочь кочегара. Аида Тумутова
КИНОПЕКЛО
Аида, а ты, наверное, смелая девушка?
Вот так взяла и пошла на кастинг к самому Балабанову. Или ты не смотрела его фильм «Груз-200», где Агнию Кузнецову маньяк мучает?
– Я с самого начала расскажу, хорошо? Я уже полгода работаю в модельном агентстве «Скай модал» в Питере и учусь в Университете культуры и искусства, у нас там полкурса моделей и еще половина гламурных фэшн-тусовщиков – это они мне все уши прожужжали, чтобы я в модельное агентство пошла: «Аида, ты такая красивая, как такая красота даром может пропадать?» Я и пошла, туда всех брали. И вот в один прекрасный день мне позвонил наш агент и сказал, что режиссер Балабанов устраивает кастинг: зарплата такая-то, делать то-то. Я до этого Алексея Октябриновича в глаза никогда не видела…
А фильмы хоть смотрела?
– Фильмы смотрела: «Брат», «Брат-2», «Жмурки», «Груз-200», «Морфий», но я не знала, что это Алексей Октябринович их снимал.
Какой же из них тебе больше нравится?
– «Жмурки» и «Брат». «Жмурки» – это вообще! Очень прикольный. А «Морфий» мне смотреть было тяжело, потому что он реалистичный, мне жалко этих морфинистов, неприятная тема. Я на кинофестивале еще посмотрела наш фильм «Кочегар» и стала плакать. Очень душепотрясающая драма получилась. Я играю дочь кочегара – хорошую, невинную, добрую девушку по имени Саша, которая страдает ни за что. Судьба у нее тяжелая.
Удивительное дело: сотни начинающих и уже известных актрис мечтают сняться у классика нашего кино Алексея Балабанова, унижаются, просят роли, ходят на пробы, и вдруг пришла Аида, можно сказать, с улицы, и режиссер тут же взял тебя на главную женскую роль. Расскажи, как это было?
– Когда я пришла к Алексею Октябриновичу на кастинг, он первым делом дал почитать сценарий. Я смотрю: героиню зовут Сашей, говорю: «О! Я же Саша!» До шести лет я была Аидой, а потом мама, которая была буддисткой, решила принять православие и заодно крестила меня. Но в православии имени Аида нет, и батюшка посоветовал маме назвать меня Александрой, и все близкие зовут меня просто Саша. Через два дня мне позвонили и пригласили на съемки. Уже потом я узнала, что кастинг два месяца шел, к нам прилетали девочки из Якутии, из Москвы, но режиссер выбрал меня.
Алексей Балабанов не самый простой для актеров режиссер. Тебе сложно было с ним работать?
– Он необыкновенный. Алексей Октябринович учил меня ходить. Когда ему сказали, что я в модельном агентстве работаю – все! Я говорю: «Я не модель, я только в двух показах поучаствовала и на две презентации сходила, какая модель?» – «Нет, модель!» Как клеймо. Алексей Октябринович показывал мне, как правильно ходить, и я ему подражала. Ни с чем больше проблем не было, только с походкой. Даже когда все мои проходы отсняли, он успокоиться никак не мог: «Весь день за тобой наблюдаю: ну как ты можешь так ходить?» – «Я так всегда хожу». – «Нет, нормальные люди так не ходят».
Тяжелее было только в кочегарке. Вот это жесть! Больше всего, конечно, досталось оператору – он находился там целыми днями. Я удивлялась ему, это мегачеловек, ему памятник поставить надо – Симонов Александр. Он и «Груз-200» снимал, и «Морфий». Потому что мы сцену сыграли – и отдыхаем, можем пойти чай или кофе попить, а оператор все время в кочегарке, с камерой не вылезает оттуда ни на минуту. Это, наверное, как у вас в Москве этим летом, когда торфяники горели. Нам респираторы давали, но невозможно весь день в респираторе ходить, дышать неудобно. Это была настоящая кочегарка в Кронштадте, на военной базе, там все проволокой огорожено. Она не работала, но ради фильма ее запустили, и печка в ней тоже настоящая, в которую меня в мешке погружали, а что не влезало, кочергой вталкивали. Сначала манекен хотели снимать, но у него коленки не так торчали, как надо, и засунули меня. Но я с радостью согласилась: ребята носили меня в мешке – интересные довольно ощущения. А когда снимали в квартире, там была дикая жара. Я говорю там такую фразу: «Все-таки я дочь кочегара, я пока печку растоплю»; снимали восьмерку, было много дублей. Вот я дрова в печку подкладывала-подкладывала – под конец рабочего дня все красные были, как будто живьем сварили.
А что для тебя труднее было: болтаться в мешке, жариться у раскаленной печки или изображать близость с малознакомым актером на глазах у всей съемочной группы?
– О! Это было не трудно, это было смешно. Я спрашивала режиссера: «Что мне делать?» – а он: «Ничего не делать». У него всегда так. Я спрашиваю у ассистента: «Что мне делать?» – «Делайте, что Алексей Октябринович сказал». – «Да он ничего не сказал!» Что делать? Куда идти? Непонятно же вообще. Все выясняется по ходу дела. Я не то чтобы стеснялась, просто надо было войти в то состояние, раскрепоститься. Когда мы с Юрой, моим партнером по фильму, устали смеяться, сняли все с одного дубля.
Что сказал Алексей Октябринович?
Ты похожа на свою героиню из фильма?
– Думаю, что похожа, поэтому мне не тяжело было ее играть. В фильме я владею якутским магазином, в 1995 году хожу в модных унтах, в фирменных джинсах, которые мне мама присылает из Америки, короче, выделяюсь из общей массы. А моя подруга мне завидует.
А ты что, правда владеешь якутским магазином?
– Нет, но многие все равно мне завидуют. Завидуют моей внешности и что у меня характер такой легкий, веселый и непринужденный. Подружка мне говорит всегда: «Вот общаюсь с тобой – у тебя все всегда хорошо». А она сама по себе ворчливый человек, пессимистичный. Ждем с ней маршрутку, она причитает: «Маршрутка сломалась, не приедет», а я говорю: «Сейчас приедет». Она говорит: «Мы не сядем», я говорю: «Сто процентов сядем». В университете мне все говорят: «Аида, ты, наверное, все время улыбаешься, ни дня не было, чтобы ты не пришла и не улыбалась». А я так считаю: улыбайтесь, и все в жизни у вас будет прекрасно! С улыбкой жить проще. Идешь где-нибудь, наступят тебе на ногу, начнешь орать – а что толку? Только нервы свои тратить, надо на шутку свести это дело.
А что в жизни тебя огорчает?
– В фильме мой папа Герой Советского Союза, которого все бросили, он никому не нужен, работает в кочегарке. На самом деле и в жизни так происходит, и это очень печально. Герои, которые носят ордена и медали, живут в таких условиях, что мама не горюй. И это правда. Меня это огорчает.
 | Печка тоже настоящая, в которую меня в мешке погружали, а что не влезало, кочергой вталкивали |
ОТ БУДДЫ ДО ХРИСТА
А где живут твои настоящие родители? Чем занимаются?
– Мама родилась в Чите, все детство жила с родителями в Улан-Удэ, в Бурятии. Она бурятка, папа русский, коренной петербуржец. Мама поступала здесь в университет, где и познакомилась с папой. И потом появилась я. Мама училась на юриста, бегала-ловила на Невском карманных воров – такая у них практика была, ей хотелось быть именно следователем. Но потом она поняла, что это не ее, что в милиции тоже несправедливости много, и решила поступать на дирижера хорового отделения. У нее хорошие вокальные данные, она пела в церковном хоре какое-то время на клиросе и выступала на радио, потом ударилась в религию. Кем только она не была! И кришнаиткой, и баптисткой, и протестанткой, и свидетелем Иеговы, и остановилась несколько лет назад на православии, поняла, что это истина. Папа учился на психолога, но с психологией у него что-то не заладилось, теперь он работает инструктором по фитнесу.
Интересно, а поиски Бога твоей мамы, все ее метания как-то отразились на твоем воспитании?
– На мне отразилось только православие. Все, что было до этого, я плохо помню, потому что была очень маленькая. Мама крестила меня в шесть лет в Улан-Удэ. Это город, где озеро Байкал. Она меня не спрашивала, да и я была не против, если честно. Она крестила не только меня, но и бабушку, и двух маленьких племяшек, пока ее родная сестра была на работе. Представляешь: сестра приезжает домой – вообще человек неверующий, – а у нее на столе свидетельство о крещении ее детей. Они после этого три года, наверное, не разговаривали. Но сейчас сестра эта тоже крестилась. Мама в общей сложности покрестила почти полсемьи. В шесть лет я уже помню, как мы ходили в церковь, мне там очень нравилось, меня любили монахини, батюшки. В буддийском храме – дацан он называется – я была, когда мне было совсем мало лет. У нас Питере есть дацан – большой, красивый. Там и мечеть, и дацан, но я хожу в церковь.
А в Бурятии у тебя остались родственники?
– Да. У меня там бабушка, а у бабушки одиннадцать детей. У нее медаль есть матери-героини. Я один раз ездила к ней, когда мне было лет девять, наверное. Ну как она живет? Молится каждый день. Живет, как все бабушки. Особых каких-то семейных традиций у нас нет – собираемся на дни рождения все вместе. У бабушки большой дом в Сибири, она сейчас одна там живет. Все дети разъехались: кто в Финляндии, кто в Швейцарии, кто в Сибири, кто в Питере, кто в Москве, кто где. Двоих уже нет. Праздники все вместе отмечают. Но я в этом близком родственном кругу, честно говоря, не участвую. Я со всеми встречаюсь по отдельности.
А у тебя сколько братьев-сестер?
– Когда меня спрашивают о родне, я говорю, что одна в семье, а потом вспоминаю, что еще брат есть. У мамы два года назад сын родился, у нас с ним семнадцать лет разницы. Маме скучно стало одной, когда я четыре года назад ушла из дома, вот она и решила родить себе еще одного ребенка.
А родители не возражали, что в пятнадцать лет ты ушла из дома?
И где ты нашла такого?
– В ресторане. Я там официанткой после уроков подрабатывала, а он после крещения зашел к нам кофе попить. Я думаю: «Вот молодец какой!» Поговорили пять минут, он телефон свой оставил, стали созваниваться. А после Нового года Миша пригласил меня в гости. Я на всякий случай взяла подругу с собой. Она спросила: «Ты хорошо его знаешь?» – «Конечно!» А в маршрутке уже призналась, что знаю его пять минут. Приехали. Она спрашивает: «А ты помнишь, как он выглядит?» – «Нет». Мы стоим и гадаем: этот, не этот? Ну если страшненький окажется – убежим. Миша прибежал такой в спортивном костюмчике, смотрю: вроде ничего. Пошли к нему, а у него там шкуры, шаман с бубном, ножички на стенах. Ну все, думаю, маньяк, как в «Грузе-200», сейчас к кровати привяжет – и конец, или чучело из меня сделает и рядом с шаманом этим поставит. А потом посидели, поговорили, и я осталась с ним.
А что можно за пять минут узнать о человеке? Что такого должен сказать мужчина, чтобы ты согласилась поехать к нему в гости за город?
– Ну я же вижу, человек из церкви пришел, принял крещение. Даже после такого короткого общения у меня от Миши осталось ощущение, что он очень надежный человек. Он не предаст, не бросит, он привык все решать сам. Он не будет, как некоторые, спрашивать: «Подарить ли тебе это?» Меня всегда это удивляло: а что ты спрашиваешь? Возьми и подари. Миша меня не спрашивал: переедешь – не переедешь, разрешение моей мамы, а просто объявил: «Сегодня ты живешь у меня». И все. И никаких вопросов. С ним чувствуешь себя как за каменной стеной. Я точно знаю: если на меня кто-нибудь нападет, Миша не убежит, как некоторые делают, а будет меня защищать. А по мне, так даже если ты мегамегаолигарх, но трус в душе, я не буду с таким встречаться.
Ну олигарх охрану может нанять…
– Это понятно. Но олигарх хорош, пока у него есть деньги, пока есть охрана, а если увести человека в горы? Как он себя там поведет? Он свою шкуру побежит спасать или все-таки тебя попытается спасти? Я знаю, что если на корабле мы будем тонуть с Мишей, то он меня будет спасать в первую очередь, а не себя. А другой, я не уверена, что будет так делать. Это важно знать. Потому что сегодня он олигарх, а завтра он банкрот.
Ваши отношения как-то изменились, когда ты стала сниматься в кино?
– Да нет, вообще никак. Все как было, так и осталось: посуду как били, так и бьем. Посуду, компьютеры, мониторы, колонки, шифоньеры, шкафы. Мы сначала делаем ремонт, а потом все это дело дружно рушим. В фильме Алексея Октябриновича есть такая фраза: «Якутам пить нельзя. Потому что нет фермента в крови, расщепляющего алкоголь». Вот если я выпью чуть-чуть – это нормально, а если много, то берегись! Я не якутка, но кровь-то восточная, бурятская, и намешано еще немало. Одним словом, от алкоголя крышу сносит у меня по полной программе. И у Миши. А если мы вместе что-то празднуем – крышу сносит у нашего дома. Про машину и говорить нечего. Я ему как-то раз в машине иммобилайзер с ноги выбила – это такой датчик в зеркале, и у него ключи наполовину сломались, так что мы не могли дальше ехать. Но он то же самое делает с моими вещами. Мы живем как на вулкане. Иногда хочется спокойной жизни. Но как только мы начинаем жить спокойно, становится скучно.
Может, вам детей завести: они бы с удовольствием вместо вас погромы дома устраивали. Одиннадцать, как у твоей бабушки?
– Нет, я бы с ума сошла. Я не уверена, что всех их смогу хорошо воспитать и всем хватит моей любви. Одиннадцать детей – это ж не так просто. Представляешь, сколько времени на них надо. Если вот раздать их нянечкам, и пусть нянчат, как хотят, так можно и двадцать родить, пусть разбираются. А если сама воспитывать собираешься, то на данном этапе я бы только с одним справилась. И то с ним бы бабушки сидели.
