аль капоне аудиокнига биография
Мистер Капоне
Эта и ещё 2 книги
за 299 ₽
Биография всемирно известного американского гангстера Аль Капоне в коллекционном оформлении. От простого итальянского мальчика из семьи бедных иммигрантов до легенды, от дьявола во плоти до филантропа. Книга о том, каким на самом деле был легендарный криминальный босс и чему у него стоит поучиться тем, кто мечтает стать выдающимся лидером.
MR.CAPONE. Copyright © 1992 by Robert J. Schoenberg. All rights reserved. Printed in the United States of America. No part of this book may be used or reproduced in any manner whatsoever without written permission except in the case of brief quotations embodied in critical articles and reviews. For information address HarperCollins Publishers Inc., 10 East 53rd Street, New York, NY 10022.
© Перевод. Соков В.Ю., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Аните Кейн, Дорас Шварц, а также памяти Сэма Кейна (1904–1981) и Фила Шварца (1910–1975)
Всю жизнь я продавал пиво и виски хорошим людям, предлагая товар, на который есть спрос.
Бизнес держится на людях, трезвонящих обо мне на каждом углу. Самые ярые недоброжелатели не прочь разок-другой продегустировать мою продукцию.
Когда я продаю алкоголь, это называется бутлегерством. Когда мои клиенты подают алкоголь на серебряных подносах на Лейк-Шор-Драйв – это называется приемом гостей.
Роберт Шёнберг
Мистер Капоне
Предисловие
В фильме «Состоят в браке» [1] 1948 года персонаж Спенсера Трейси сетует, что предал свои принципы: «Я был уверен, что смогу пробиться среди республиканцев. Я, как Аль Капоне, – только в политике»
Капоне умер более года назад, до этого сидел в тюрьме, затем прозябал во Флориде. Тем не менее режиссер Фрэнк Капра решил зрителям не нужно объяснять, что именно имел в виду персонаж Спенсера.
Так рассуждал и автор статьи в газете New York Times, опубликованной в июне 1989 года. Он писал, что просьба Дэна Куэйла [3] к видному сальвадорскому военному деятелю того времени Роберто Д’Обюссону [4] не мешать новому президенту Сальвадора Альфредо Кристиани [5] – все равно что «просьба к Аль Капоне заплатить налоги».
Автор гневной статьи в Los Angeles Times выразил недовольство, что арестованный убийца сумел завладеть личными данными и адресами присяжных и написал им письма в стиле «теней Аль Капоне».
Множество журналистов и писателей до сих пор продолжают упоминать в работах человека, который не делал ничего, что могло бы привлечь внимание к нему за пределами Чикаго до 1926-го или после 1931 года.
Чикагский адвокат Джулиус Люциус Эчелес комментировал это так: «Удивительно, как часто его имя используется, чтобы оживить историю». Аль Капоне – больше, чем человек; он стал некой аллюзией.
Бесспорно, Аль Капоне один из самых знаменитых гангстеров в мире – и, пожалуй, один из самых известных американцев. Не нужно объяснять, ни кто он, ни что собой представляет.
Администрация города Сисеро [6] в штате Иллинойс задумывается об изменении названия города на Хоторн: жителям порядочно поднадоели презрительные ухмылки, преследовавшие их везде, куда бы они ни попали, – и все из-за того, что Аль Капоне выбрал Сисеро в качестве своей штаб-квартиры.
Тем не менее, кроме зловещих событий, которые фигурировали в нескольких фильмах, например, в «Бойне в День святого Валентина» [7] – настоящая жизнь Аль Капоне настолько малоизвестна, что многие режиссеры нагло жонглируют фактами, уверенные, что зрители все равно не знают, как было на самом деле.
(Власти Сисеро, например, очевидно не имеют никакого понятия, как тесно Аль Капоне связан с названием Хоторн [8] ).
Личность Аль Капоне покрыта таким количеством тайн и предположений, что правда окончательно похоронена под вымыслом. Его биография требует не приукрашивания, а серьезного пересмотра. Книга показывает, почему Капоне делал то, что делал, его видение мира и результаты решений.
Нет смысла осуждать преступления Капоне, а выставлять его как чудовище – вовсе некорректно. Гораздо интереснее узнать, почему происходили те или иные ужасные события, к которым он имел отношение. Аль Капоне был криминальным бизнесменом, каждое его действие имело четкие, рациональные и легко прослеживаемые мотивы, как и у большинства людей по обе стороны закона, с которыми Капоне работал.
Это история о людях (с несколькими возможными исключениями), чьи деяния, пусть даже жестокие и беспощадные, были обусловлены исключительно человеческими мотивами. «Существует три способа сделать гангстера или бандита интересным», – писал кинокритик Джон Саймон.
– Он может быть настолько необузданным беспредельщиком, что приковывает к себе внимание;
– он может быть хитрым и компетентным, не верить в неизбежность наказания, пока его не предаст простая, человеческая оплошность;
– либо может быть человечным до такой степени, что, глядя на него, думаешь: «Боже правый, да как же так…»
У Аль Капоне присутствовали все эти черты.
Глава 1
Согнутая веточка из Бруклина
Габриэле Капоне выбрал неудачное время, чтобы перебраться с молодой семьей в Америку. В двадцать восемь лет Габриэль, взяв беременную жену, Терезу Райолу, и годовалого ребенка, покинул родную деревню Кастелламмаре-ди-Стабию, на побережье в шестнадцати милях южнее Неаполя. Они прибыли в Нью-Йорк как раз в разгар Паники 1893 года, пошатнувшей экономику страны на долгие годы. Габриэль принял мудрое решение, отдав предпочтение Бруклину вместо нищей и перенаселенной Малбери Бэнд, итальянской колонии в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена.
Кризис не обошел стороной и Бруклин. Четверть населения Бруклина лишилась работы: выжить могли только самые высококвалифицированные работники; остальным нечего было делать. При этом большинство прибывавших в то время в Америку итальянцев не обладали навыками, которые могли бы обеспечить их приличной работой в крупных городах. Промышленная революция едва коснулась Италии: почти 97 % иммигрантов были крестьянами.
Почему люди стремились в крупные города? Почему не искали работу на ферме, не стремились обосноваться чуть дальше, на аграрном западе?
Итальянцы мигрировали, чтобы избежать сельской жизни, жестокой и бесчеловечной. Люди стремились в Америку, чтобы наладить жизнь и не терпеть лишения.
Вторая причина более непосредственно касалась личного опыта Габриэле Капоне в Америке. Участь Габриэле была более выгодной, чем положение большинства итальянских иммигрантов, потому что он мог заниматься вполне городским делом.
Он был парикмахером. Тогда в парикмахерских делали кровопускание и рвали зубы, профессия требовала значительных навыков. У Габриэля не было возможности взяться за дело сразу по прибытии, потому что, как и у соотечественников, не было денег. У среднестатистической новоприбывшей итальянской семьи в девяностые годы XIX века было всего семнадцать долларов. Денег хватало в лучшем случае на десять-двенадцать дней.
Это означало, что большинство итальянцев не могли заняться поиском работы на ферме или просто-напросто добраться до нее, даже если бы захотели.
Они брались за любую работу, что редко удавалось сделать самостоятельно: большинство не говорило по-английски. Часто итальянцы становились в буквальном смысле рабами, завербованными падрони – наиболее предприимчивыми соотечественниками, формирующими бригады для выполнения непосильной и низкооплачиваемой работы. Один итальянец с горечью вспоминал, как по десять часов в день надрывался с киркой и лопатой всего за один доллар и, если хотел продолжать работать, отдавал бригадиру зарплату за один день в субботу вечером. Это самый экстремальный расклад по тем временам. Распространенной была ситуация, при которой грузчик кирпичей получал целый доллар и 50 центов за десять часов работы – 15 центов в час, за перетаскивание кирпичей вверх по лестницам.
Наиболее бедные семьи готовили еду на керосинках, заодно используя их как единственный источник тепла; более обеспеченные могли позволить себе угольные железные печи. Никто и помыслить не мог греть обе комнаты при цене в 35 центов за стофунтовый мешок угля.
«Зимой, – рассказывал один из живших в таких условиях, – в нашей квартире было не намного теплее, чем на улице: мать хранила продукты в спальне, как в холодильнике». У некоторых иммигрантов дела обстояли еще хуже. Надо признать, далеко не все могли позволить себе такую роскошь. Один исследователь рассказывал, что пять семей (двадцать человек) ютились в одной комнате размером 12 на 12 фунтов. В комнате стояли только две кровати. Перегородок, занавесок, столов и стульев не было.
Семья Капоне жила лучше, чем многие. Хотя Габриэль и не смог поначалу открыть свое дело, сумел избежать низкооплачиваемой каторжной работы, потому что умел читать и писать. В Америке, как и в Италии, парикмахеры читали неграмотным людям письма. Грамотность помогла Габриэлю получить работу в продуктовой лавке и скопить достаточно денег, чтобы открыть собственную парикмахерскую – на Парк-авеню, 69.
У семьи Капоне родились еще дети. Они были крещены под итальянскими именами, однако все, за исключением одного, выросли с американскими версиями имен. Винченцо, родившегося в Италии через год после женитьбы Габриэля, в Америке звали Джимми. Раффало, родившийся вскоре после прибытия семьи в Америку, был Ральфом. Сальваторе, которого все знали под именем Фрэнк, родился в 1895 году.
Четвертый сын Терезы родился погожим днем 17 января 1899 года, во вторник.
Ровно через три недели крестная мать, София Мило, понесла младенца в церковь Святого Архангела Михаила – неопрятную каморку в подвале на улице Лоуренс, в центре Бруклина, куда Тереза постоянно ходила молиться. Преподобный отец Джозеф Гарофало крестил ребенка под именем Альфонсус, латинской версии имени Альфонс. В дальнейшем ходили слухи, что настоящая фамилия была Капони, а позже он переделал фамилию на английский манер. На самом деле фамилия звучала как Капоне именно после крещения. Церковь предписывала только одного восприемника, и ребенок рос без покровительства крестного отца.
В момент появления на свет малыша Аля семья Капоне жила на Нэйви-стрит, 95 в пяти кварталах от церкви Святого Михаила. Недалеко находилась Нью-Йоркская военно-морская верфь, более известная под названием Бруклинской военно-морской верфи. Район был весьма суров – в особенности Сэнд-стрит, пересекавшая Нэйви-стрит, на месте ворот военно-морской верфи. На Сэнд-стрит все было связано с образом жизни пьяных матросов.
Матросы постоянно пропадали в барах, которыми изобиловала Сэнд-стрит. Из баров захаживали в танцполы, из танцполов – в бордели, из борделей – в ломбарды, из ломбардов – к тату-мастерам.
Сэнд-стрит, как выразился один из историков, была улицей дешевой выпивки и еще более дешевых женщин.
В то же время какой-нибудь кающийся вполне мог спонсировать местную Юношескую христианскую организацию. Помимо этого, на Сэнд-стрит было несколько благопристойных организаций, усиливавших и без того странный образ района. Поскольку по Сэнд-стрит проходила южная граница ирландского квартала, здесь располагались и кондитерская лавка МакИнтайра, и извозчичий двор МакЛина, и магазин упряжи Сини, и салон Мартина Конналли. Район военно-морской верфи был заселен итальянцами, семья Капоне жила у границы. Даже в церкви Святого Михаила, бывало, селились итальянцы.
Вскоре после рождения Аля семья перебралась с порочной Сэнд-стрит подальше от соотечественников. Они переехали в одну из трех квартир, расположенных над парикмахерской на Парк-авеню, 69. С ними жили два человека, которые помогали с арендой жилплощади: Майкл Мартино, тоже парикмахер, бывший по совместительству ассистентом Габриэля по различным вопросам; и музыкант-любитель, только прибывший в Америку, Андрео Каллабрезе.
Остальные семьи, арендовавшие жилье по Парк-авеню, 69, Макбрайдс и Ратигэнс были выходцами из Ирландии. Несмотря на то что ирландцы преобладали в квартале и на прилегающих улицах, здесь проживали и представители других национальностей: шведы, немцы и даже три китайца. Неподалеку за углом, на Норд-Портланд-авеню, жили еще три итальянских семьи. Первые шесть или семь лет жизни Аль провел среди иностранцев, что позволило избежать чувства отчужденности, которое испытывало большинство иммигрантов, селившихся в однонациональных гетто. Это обстоятельство сыграло весомую роль в формировании Аль Капоне как криминального бизнесмена.
Как и семья Капоне, большая часть итальянцев, мигрировавших в Америку в период 1881–1911 годов, была выходцами из нищего и извечно угнетенного юга Италии или Сицилии. Эти земли испокон веков не видывали ничего, кроме постоянных рейдов, грабежей и тирании, вершившихся по большей части иностранцами, – за злодеяниями всегда стояли те, кого местные жители считали чужаками. Греки, карфагеняне, римляне, арабы, норманны, испанцы, французы разоряли Сицилию и юг Италии.
Острая неприязнь к иноземцам и болезненное недоверие к любой власти укоренились в сознании народа. Для этих несчастных итальянская история не представляла собой ни академическую дисциплину, ни повод для гордости. Большая часть иммигрантов впервые услышала имена Леонардо и Микеланджело по прибытии в Америку. В статуе Колумба они видели памятник очередному падроне.
В их представлении история была непрекращающейся чередой предательств и заговоров. «В Сицилии было много-много latifondie [особняков], – рассказывал на ночь племянникам один бруклинский иммигрант, – потом напал этот французский figlio puttana (сын проститутки) по имени Наполеон, и начались тяжелые времена…»
В конце 1700-х годов Италия походила на схему разделки крупного рогатого скота: одна нога принадлежала испанскому дому Бурбонов, шейка – север – Австрии, филе – Тоскана – испанскому дому Габсбургов, а средняя часть туловища – папе римскому. Независимость сохраняла только малая северо-западная часть – Пьемонт. Недолгий период объединения страны начался с иностранного вторжения.
Все изменилось в 1848 году, когда по Европе прокатилась волна народных восстаний. Однако для угнетенных южан идея национального единства не представляла никакой ценности. Теперь они испытывали давление более состоятельных северян. В какой-то момент у крестьян иссякло терпение, и они, голодные, устроили бунт. Правительство находилось в Риме, населенном преимущественно северянами, людьми образованными и успешными. Восстание непременно нужно было подавить, для этого пришлось стянуть половину итальянской армии, состоящей в основном из северян, к югу страны. На юге это воспринималось как очередное вторжение.
Если принять во внимание историю, становится ясно, что недоверие к чужакам – неотъемлемое свойство итальянской натуры, причем направленное не обязательно к представителям других национальностей и очевидным агрессорам, как римляне и тосканцы, – но даже к своим. Неаполитанцы привыкли дичиться калабрийцев и презирать их, калабрийцы, в свою очередь, не переносили апулийцев, которые ненавидели базиликатийцев, и так далее, и так далее… Все вместе недоверчиво косились на сицилийцев, а сицилийцы и вовсе никому не доверяли.
Эти настроения, которые Альфонс не мог не впитать от родителей, компенсировались тем, что самый важный период формирования личности он провел в среде чужаков. Поэтому в дальнейшем Аль не проявлял никаких национальных, региональных или религиозных предубеждений (кроме одного выдающегося исключения, которое рассмотрим позже). Свобода от предрассудков явилась важным фактором успеха.
25 мая 1906 года Габриэле отказался от верности королю Италии и подписал сертификат о натурализации, в котором его имя было прописано в итальянской манере – Gabriele вместо Gabriel.
У Альфонса, родившегося в США, уже было гражданство.
Тереза родила еще двух сыновей: в 1901 году Амадея Эрмино, позже названного Джоном и прозванного Мими (возможно, по созвучию с именем Эрмино), а спустя несколько лет – Умберто, которого с рождения все привыкли называть Альбертом или, более формально, Альбертом Джоном. В 1907 году семья Капоне состояла из восьми человек. Джимми уехал двумя годами ранее и порвал узы с семьей, и только через много лет, будучи юристом, жителем Небраски, вернулся обратно.
В профессиональном плане однонациональность Парк-авеню не имела никакого значения для Габриэля: почти все парикмахеры Нью-Йорка были итальянцами. Тогда считалось, что все итальянцы обладают каким-то божественным даром стрижки волос. Тем не менее и он, и Тереза (Тереза так и не заговорила толком по-английски) стремились жить среди своих. К 1907 году они перебрались на полторы мили южнее, в более приличный южный Бруклин, вплотную примыкавший к Парк-Слоуп. Несмотря на то что рядом находилась весьма суровая ирландская часть района Ред Хук, эти места были сердцем бруклинской Маленькой Италии. Сначала семья обосновалась на Гарфилд-Плэйс, 21, затем в верхнем этаже дуплекса, по адресу Гарфилд-Плэйс, 38.
Альфонс начал учебу в государственной школе № 7 при колледже Джона Джея, на улице Йорк, 141, недалеко от военно-морской верфи. После переезда перешел в школу имени Уильяма Батлера № 133 по адресу Батлер-стрит, 355, находившуюся в семи кварталах от улицы Гарфилд-Плейс. Вплоть до шестого класса Альфонс был твердым хорошистом благодаря природным способностям; а потом стал часто прогуливать занятия. В один из семестров он появился в школе тридцать три раза из требуемых девяноста и настолько отстал в математике и английском, что пришлось остаться на второй год.
Но Аль не стал этого делать. Буйный нрав, на протяжении всей жизни бравший верх, в очередной раз подвел Капоне, и он ударил преподавателя, читавшего нотацию по поводу поведения в классе. Капоне повели к директору и наказали физически. В четырнадцать лет он с ненавистью покинул стены школы. Для мужской части семьи Капоне это было практически традицией: старший брат Альфонса, Фрэнк, с горем пополам продержался в школе имени Уильяма Батлера до середины шестого класса. Только младший сын, Мэтью Николас (которого все звали просто Мэтью), родившийся в 1908 году, доучился до старшей школы.
Альфонс часто заходил с отцом в находящуюся поблизости бильярдную. Его способности к игре вскоре были отмечены окружающими. Капоне неплохо чувствовал себя на бейсбольной площадке и лелеял мечту стать профессиональным игроком, но ей не суждено было сбыться, потому что Аль не умел сдерживаться. Для своих лет он был довольно крупным и объединял истинно атлетическую выносливость и внушительные габариты. Показательно, что Капоне преуспел и в работе вышибалой в баре, и в бальных танцах. Он вырос до 5 футов и 10,5 дюйма во времена, когда Джим Джеффрис [10] стал чемпионом мира по боксу в супертяжелой категории при весе 175 фунтов.
В закоулках и подворотнях кипела жизнь иммигрантского Бруклина. Итальянцы в большей мере, чем остальные, жили на улицах. «Никакие улицы не были так открыты беспределу, как населенные итальянцами», – писал историк-социолог. Иммигранты создали стиль жизни, предполагавший по большей части активность, проходящую вне стен дома, привычный для них на родине. «Все, что можно, делалось на улице – часто с участием соседей и друзей».
Улицами, на которых провел детство Аль Капоне, правили банды – причем детские банды. Членов этих детских банд при всем желании нельзя назвать гангстерами – по современным стандартам можно с натяжкой назвать беспризорниками. Помимо редких ничтожных краж и насильственного отнятия друг у друга карманных денег, они не занимались криминалом.
Одна из банд забавлялась следующим образом: ее члены носились по улицам, сваливая на пути тележки и банки с молоком, расшвыривая во все стороны корзины с хлебом и забирая всякую мелочь. Они разбивали окна и фонари и дергали стариков за бороды. Другая преступная группировка специализировалась на разжигании костров, поджигая деревянный хлам и оставленные без присмотра фургоны.
Собиравшихся зевак разгоняли полицейские и пожарные.
Особо жестокая еврейская банда из Уильямсберга [11] периодически разбивала стекла местной христианской миссии; более спокойные соперники довольствовались периодическими шествиями по миссии, мешая проведению собраний. Они скандировали: «Мы все постоим за Иисуса, мы все постоим за Иисуса!» Выходили под громкие выкрики: «Да сядьте вы, наконец, христа ради!»
У некоторых банд был собственный клуб, представлявший комнату в заброшенном здании или лавке. В клубе члены банды играли в карты и кости, курили сигареты American Beauty (продававшиеся по пенни за четыре штуки) и просто хорошо проводили время. Ни одно из этих удовольствий, впрочем, не относилось к реальным причинам членства в банде. Дети из трущоб были вынуждены примкнуть к той или иной банде из соображений безопасности и выживания – прежде всего выживания психологического, ну и, может быть, физического. Драки были почти работой. Один ирландец вспоминал, как с двенадцати лет ввязывался в драки, по крайней мере, два-три раза в неделю. Нет, никто не травил его как местного доходягу. Напротив, для своих лет он был довольно-таки крепко сбит, как и Капоне. Именно таким образом ему бросали вызов.
Кулачные бои один на один были меньшей из бед. Бои просто-напросто устанавливали внутреннюю дисциплину, решали споры и утверждали иерархию. Настоящие распри случались между конкурирующими бандами из-за территориальных разногласий или вопросов, касающихся престижа. Каждый чувствовал себя окруженным недоброжелателями, и был прав. Позже один еврейский бандит из Бруклина вспоминал: «Ирландцы, можно сказать, дрались в основном веселья ради, в то время как евреи всегда отбивались от чужих нападок». Вышеупомянутому ирландскому здоровяку запомнился другой Бруклин. Опасность грозила, даже когда они проезжали еврейский район на трамвае, не имея никаких дурных намерений. «Евреи не желали видеть в своем районе чужаков, – писал он много лет спустя, – поэтому нас гнали в шею». Итальянцам, кроме всего, угрожали еще и традиционные враги родителей. Если бы Аль Капоне, неаполитанец, решил завести дела чуть восточнее, на Флашин-авеню, неподалеку от старого дома, стал бы Лицом со шрамом еще раньше. (На Флашин-авеню дела вели сицилийцы.) Многие дети были вынуждены вступать в банды, чтобы хоть как-то защититься от поджидающих повсеместно опасностей. То же касается и Альфонса. В отличие от других он вступил в банду, как если бы просто отвечал на чей-то вызов.
Аль вступил в молодежную банду Потрошителей южного Бруклина (South Brooklyn Rippers), самую младшую группировку, в которую входили дети с одиннадцати лет. Теперь он мог ежедневно разгуливать по Нижнему Ист-Сайду в Манхэттене, где работал старший брат Ральф (вскоре привлекший внимание полиции из-за сорвавшейся мошеннической сделки по продаже автомобиля).
Через некоторое время Аль перешел в банду Сорока юных воров (Forty Thieves Juniors), занимающую более высокий статус. Она была дочерней организацией весьма влиятельной взрослой банды Пять пуль (Five Points).
Членство в серьезной манхэттенской банде служило показателем способностей, на которые непременно должны были обратить внимание высокопоставленные бандиты. Это сулило пропуск во взрослую банду, который Капоне при желании мог получить в возрасте 15–16 лет.
В 1901 году в возрасте девятнадцати лет Торрио стал боксерским импрессарио. Официально в Нью-Йорке допускались только любительские бои; разрешением проводить их нью-йоркское правительство надеялось сократить преступность. Грамотные импресарио вроде Торрио (осуществляющего деятельность под именем Джей Ти Маккарти) при необходимости подтасовывали очки и определяли победителей в зависимости от обстоятельств, не делая разницы между профессионалами и новичками. Торрио сумел сколотить некоторое состояние и купил бар на углу Джеймс-стрит и Уотер-стрит.
Достаточно быстро Торрио расширил бизнес, арендовав в квартале ряд помещений, которые наполнил шлюхами, а соседний магазин превратил в бильярдный клуб. Оба проекта быстро снискали признание клиентуры. Впоследствии, отобрав отдельных праздных гуляк из своей клиентской базы, сформировал костяк маленького конгломерата: банды James Street Boys. Торрио решал, кто что будет делать и кому сколько достанется. Никто не возражал. Джон Торрио никогда не обманывал своих людей, всегда очень трепетно отмерял долю каждого. Девиз его жизни: «Всем всего хватит».
Не все разделяли этот принцип, что вполне логично, ведь Торрио во многом отличался от других. Главари банд соответствовали своим головорезам лишь в плане мускулатуры (нельзя сказать, что среди бандитов было слишком много здоровяков: рост среднего арестанта составлял пять фунтов и три дюйма, а вес достигал 135 фунтов [15] ). Тяжелый труд с ранних лет закалил их. Торрио превосходил силачей в интеллектуальном смысле и возвышался за счет железной воли. При всех достоинствах он был хилым обладателем пивного брюшка, утонченных, мягких рук и небольших ступней. Но каким-то образом умудрялся внешнюю ущербность превращать в орудие контроля над другими. Этот тщедушный человек вселял ужас в двухметрового амбала, прекрасно понимавшего – оступись в чем-нибудь, с ним тут же разберется десяток других амбалов, готовых горой постоять за главаря. Торрио всегда понимал, когда и с кем нужно заводить связи и когда разрывать.
Монк Истман был типичным главарем банды тех времен, с горой мышц, крепко сбитый, ростом 5 футов 5 дюймов, весом в 150 фунтов. Он искренне гордился, что никогда не ставил фингал (не поправлял макияж) женщине, не сняв предварительно кастеты, и, в каком бы сильном раздражении ни находился, не использовал бейсбольную биту в общении с противоположным полом.
Банда Истмана вела беспрестанную войну с бандой Пола Келли, Five Points, исторической преемницей банды Whyos (получившей название в честь боевого клича членов). В то время бандиты занимали Манхэттен на протяжении почти ста лет: сначала, до войны, банда Forty Thieves (детская банда, в которой состоял Аль Капоне), Shirt Tails (частью униформы членов банды были хвосты), Plug Uglies (члены банды носили шляпы), Dead Rabbits (rabbit (кролик) было сленговым обозначением хулиганов, dead значило непреклонный), Chichesters, Roach Guards, Black Eagles. На рубеже веков Манхэттен терроризировали две уцелевшие банды. Банда Five Points получила название от центра территории, перекрестка пяти улиц (сейчас на этом месте три улицы: Бакстер, Уэрт, и Парк-Роу), который в те времена славился как рассадник порока.