амосов хирург биография фото
Хотя официально Николай Михайлович Амосов не является долгожителем, поскольку до 90 лет не дожил одного года, однако его уникальная личность заслуживает особого внимания.
Как правило, до глубокой старости доживают физически и социально активные люди. Яркий тому пример сторонник здорового образа жизни известный советский хирург, академик Николай Михайлович Амосов (1913 – 2002).
Вплотную проблемой старения академик занялся после выхода на пенсию. И не только теоретическими исследованиями, он провёл на себе уникальный эксперимент по преодолению старости. К тому времени ему было уже почти 80 лет.
Эксперимент академика длился почти десять лет, поэтому остановимся на нем подробнее, с его и нашими комментариями.
Активно заниматься физкультурой Н.М. Амосов начал достаточно поздно. Его известный так называемый «Режим ограничений и Нагрузок (РОН)» он придумал и разработал в 1954 г. Тогда ему было уже за 40 лет и у него возникли проблемы с позвоночником.
В основе этой системы не было ничего необычного. Она состояла из трех элементов. Первый – еда с минимумом жиров, второй – физкультура и третий – управление психикой.
Регулярно заниматься бегом академик начал еще позже в 1971 г., в возрасте 68 лет, когда завел собаку.
В 1985 г. у него возникли сердечные проблемы. Бег прекратил, ограничился гимнастикой. В 1986 г. ему сделали первую операцию. Вшили электрокардиостимулятор, после чего бег он возобновил.
По словам самого академика, наступление старости почувствовал в 1992 г., в возрасте 79 лет, когда перестал оперировать.
Ученый начал задумываться о механизмах старения и пришел к выводу, что одно из проявлений старения выражается в сокращении массы мышц, что ведет к уменьшению физической силы и переносимости нагрузок, что в свою очередь ограничивает дееспособность старика.
«Получается так: старость – это меньше движений, меньше мышц, меньше силы, и следствие всего этого – новое ускорение старения».
Все выключенное из действия обречено на вырождение и гибель. Атрофия наступает от бездействия! Академик считал, что разорвать этот порочный круг нужно усилием воли, заставив себя значительно(!) увеличить физические упражнения, чтобы усиленной тренировкой остановить атрофию мышц.
В рамках своего эксперимента он утроил обычную ежедневную физическую нагрузку. В частности, дистанцию бега удлинил до 5 км, а гимнастические упражнения увеличил до 3000 движений, половину – с гантелями весом 5 кг.
Как считал ученый, результат был, старость отступила. Два с половиной года он чувствовал себя хорошо. В этот период была написана книга «Преодоление старости» и несколько научно-популярных брошюр.
Однако аортальный порок давал себя знать, появилась одышка, а потом возникла стенокардия. Гимнастику продолжал делать с осторожностью, но уже не бегал и меньше ходил.
Медицинское обследование Н.М. Амосов проводил регулярно. Очередное обследование показало, что сердце, раз от раза увеличивалось в размерах.
В мае 1998 г., когда академику было уже 85 лет, его дочь, кардиолог по профессии, а также ученики предложили ему поехать в Германию и сделать операцию на сердце. В родном институте таких стариков не оперировали.
Известный немецкий хирург, профессор Рейнер Кофер вшил Н.М. Амосову искусственный аортальный клапан и наложил два шунта на коронарные артерии.
Операция дала отличный эффект для сердца, хотя ещё целый месяц его мучили разные осложнения.
После операции неутомимый ученый снова начал постепенно заниматься физкультурой. Сначала довёл гимнастику до тысячи движений, потом возобновил ходьбу – до часа.
Однако выздоровление шло медленно, мучили головные боли, сохранялась шаткая походка, но ученый терпел и не сдавался. Постепенно восстановился интерес к науке, появилось желание жить.
В возрасте 85 лет вновь решил возобновить прерванный эксперимент. К гимнастике добавил гантели, увеличил ходьбу и гимнастические упражнения до 3000 движений (1200 – с гантелями).
К началу мая 2001 г. батарейка электрокардиостимулятора истощилась, и аппарат автоматически перешел на аварийный режим, стал давать постоянную частоту 60 импульсов в минуту.
Этого было недостаточно для обеспечения больших физических нагрузок, но достаточно, чтобы жить без заметных ограничений движений.
В июне 2001 г. Н.М. Амосову сделали операцию по замене электрокардиостимулятора, которая прошла успешно.
Гимнастические упражнения возобновил со второго дня после операции, ограничив упражнения с гантелями. Снова начал осторожно бегать. Постепенно восстановил бег и объём гимнастики с гантелями. Шаткость походки, к сожалению, осталась.
В своих заметках академик отмечал: «Победить старость не удаётся. Однако умственная работоспособность сохраняется. Эксперимент продолжается. Живу активной жизнью: пишу статьи и книги, подключился к интернету.
Прохожу обследование каждые полгода: пока всё благополучно. Анализы отличные. Сердце уменьшилось в размерах до уровня начала эксперимента.
Нет, старость не исчезла: движения всё же скованны, особенно по лестницам. Но в городе хожу быстро, когда разойдусь, и в транспорте езжу свободно».
В последние годы Н.М. Амосов сильно болел, перенес тяжелую операцию, но продолжал писать книги и открыл персональный сайт, где разместил о себе такие слова: «Мне 88 плюс плохое сердце (стимулятор, протез клапана, шунты на коронарах). Правда, я провожу эксперимент по преодолению старости: два часа гимнастики, час ходьбы, диета, но перспективы сомнительны. Размышляю о науках из интереса, пишу и печатаю из потребности самовыражения, без притязаний на приоритеты и признание».
Ну и наконец, последние оценки самого Н.М. Амосова о своем эксперименте: «Вот этим я и недоволен – «старение как процесс не остановилось, преодолеть мне его не удалось. Идешь по лестнице и думаешь, куда бы ногу поставить, автоматически ходить уже не получается. Идти по прямой дорожке или бежать мне совсем нетяжело, а по неровной – ничего не выходит. Вот такая она, горькая стариковская специфика».
Основной вывод, который можно сделать из эксперимента Н.М. Амосова – это удивительные возможности человеческого организма, его способности адаптации к значительным физическим нагрузкам даже в преклонном возрасте и даже с патологиями сердечно-сосудистой системы.
Однако, на наш взгляд, по всей видимости, изначальная посылка Н.М. Амосова о том, что с возрастом физические нагрузки должны увеличиваться, не совсем верна.
Многие ученые на основе проведенных экспериментов считают, что с возрастом снижается способность организма адаптироваться к значительным физическим нагрузкам, поскольку изменяются характер обмена веществ и состояние основных систем организма.
Поэтому значительные физические нагрузки, спокойно переносимые взрослыми людьми, могут вызывать необратимые нарушения у пожилых и старых людей.
Возможно, если бы Н.М. Амосов в преклонном возрасте не увеличивал, а дозировал физические нагрузки, то у него было бы меньше проблем с сердечно сосудистой системой, и возможно, он прожил бы дольше. Однако так же, как и в истории, в отношении здоровья человека не может быть сослагательного наклонения.
По моему мнению, с возрастом нужно не увеличивать физические нагрузки, а стараться их не сокращать, а сохранять на оптимальном уровне и стараться увеличивать подвижность.
НИКОЛАЙ АМОСОВ: ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ, КОГДА ОН ИСЧЕРПАН
В «Огоньке» № 32 за 1995 год и № 49 за 1997 год мы печатали интереснейшие и на редкость откровенные очерки всемирно известного хирурга и ученого о самом себе, точнее, об эксперименте, поставленном над самим собой. Его смысл: подтвердить или опровергнуть собственную гипотезу о возможности омоложения организма посредством интенсивных физических нагрузок.
В конце второй публикации были такие слова: «. надежда не потеряна: может быть, удастся скомпенсировать сердце. Кажется: вот завтра встану здоровым». К сожалению, этого не случилось.
Николая Михайловича ждали новые испытания.
Так все-таки стоит ли доживать до глубокой старости?
Николай Михайлович АМОСОВ родился в 1913 году. Его отец, по определению самого Н.М. Амосова, из полукрестьян-полурабочих, подверженный «семейной страсти» к водке, рано оставил семью. Мать, крестьянская дочь, окончила школу повивальных бабок, стала акушеркой («. за 24 года работы, на три с лишком тысячи родов, умерла одна роженица», — с гордостью писал о матери прославленный врач-академик).
Учился в деревне, потом в школе второй степени в Череповце. Далее — механический техникум, работа на электростанции лесозавода под Архангельском. «Самым главным в жизни была работа и чтение». В 1934 году поступил во Всесоюзный заочный индустриальный институт. За один семестр прошел (и сдал экзамен) весь вузовский курс высшей математики.
Но мечтал об университете. К тому же грозил призыв в армию. Однако в МГУ сказали: «Вы — служащий. Получите все пятерки — пройдете, нет — значит, нет». Рисковать было нельзя. Пришлось поступать в Архангельске, в медицинский. «После заочного института вся эта медицинская зубрильная наука казалась пустяком». Перепрыгнул через курс. Хотел сделать это еще раз — не разрешили: «Нужно видеть много больных». И тогда Амосов начал проектировать. огромный аэроплан с паровым котлом и турбиной.
В 1939-м окончил медицинский (диплом с отличием), а в 1940-м — индустриальный институт: защитил проект своего парового самолета (диплом с отличием). Одновременно приступил к хирургической практике — в Архангельске, в Череповце. «А потом война, ведущий хирург полевого госпиталя, потом областной хирург в Брянске. » С 1952 года — в Киеве, в клинике, которая потом стала Институтом сердечно-сосудистой хирургии, а Амосов — ее руководителем. И одновременно — заведующим отделением биологической кибернетики в институте кибернетики. Лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, академик. Остальное хорошо известно по его замечательным книгам и публикациям в прессе, в том числе в «Огоньке».
(По «Книге о счастье и несчастьях» Н. Амосова)
Э той весной я закончил книгу воспоминаний «послесловием» накануне отъезда на операцию. В нем написано: «жизни нет». За текстом слышно больше: нет желания жить. Об операции я серьезно не думал, даже в последний год, когда сердце снова увеличилось в размерах, наросли одышка и стенокардия. Я все еще себя успокаивал: по данным ультразвукового исследования (УЗИ), показатели не ухудшались уже четыре года. (Правда, это не вязалось с возрастанием объема сердца и стенокардией. Да, я не разобрался в этом явлении. Не хватало квалификации.)
. Так и тянул, постепенно сокращая нагрузки и увеличивая дозы нитроглицерина. А последние месяцы еще очень хотелось дописать книгу.
Положение изменилось в середине мая этого года, когда осталось полгода до пяти лет эксперимента. Во-первых, ухудшение стало быстро прогрессировать. Во-вторых, Толя Руденко (нет, Анатолий Викторович, доктор мед. наук, отличный хирург) 12 мая целый час рассказывал о своей трехмесячной командировке в Германию, в клинику Кёрфера в маленьком городке Бад-Ойнхаузен, недалеко от Дюссельдорфа. Толя описывал просто чудеса: 4 тысячи операций в год — шунтирование и замена клапанов (наряду с десятками пересадок сердца и другими сложными вмешательствами), и смертность 1 — 3%. Оперируют в любом возрасте. Настоящая фабрика обновления сердец, организованная с немецкой тщательностью и точностью. Операции, разумеется, платные.
Я восхитился, однако даже не подумал: «Вот бы мне!» Так далеко. денег нет. чужие люди. Да и стоит ли? Поживу еще с годик.
Так бы это и забылось, но тут включилась моя дочь Катя. Тоже уже не Катя, а Екатерина Николаевна, профессор, зав. кафедрой терапии в мединституте, притом кардиолог. Все говорят — очень энергичная. Она и Володя Мишалов, зять (тоже доктор наук и кафедру хирургии получил), дружат с Руденко и, естественно, получили всю ту же информацию.
Катя завелась сразу. Пришла к директору нашего института Г. В. Кнышову, он собрал заведующих отделениями, и решили: «Ехать немедленно». Сопровождающая — Катя, в помощь ей — Толя. Отправили факс Кёрферу, поговорили с ним по телефону и через день получили официальное разрешение: приезжайте. Стоимость операции 44000 марок.
Начались хлопоты. Катя, Володя, Г.В. Кнышов и его штат, Академия мед. наук, включая президента Александра Федоровича Возианова, добывали заграничные паспорта, немецкие визы, билеты и. «дойче марки». У меня было около 6000 долларов: накоплены за пять лет от экономии, гонораров, стипендии Сороса — на случай смены стимулятора сердца. Этих денег хватит разве что на дорожные и квартирные расходы. Спасибо зав. горздравом Бедному Валерию Григорьевичу. Он ходатайствовал — и правительство разрешило потратить такую сумму. Тоже спасибо. Вполне могли отказать.
По телефону договорились с Кёрфером: место в клинике зарезервировано.
Конечно, многие нас провожали: родные, институтские. В связи с волнениями (адреналин!) сердце работало плохо, ходил с трудом, постоянно принимал нитроглицерин. Катя заказала такой билет, что все путешествие меня должны были возить в коляске, как полного инвалида. Это очень пригодилось, потому что по лестницам я уже ходить не мог.
Кажется, я уже где-то писал, что человек живет одновременно в нескольких концентрических мирах, существующих сами по себе, но и отражающихся в его мыслях и чувствах — приятных и неприятных — в «кругах» его психики.
Самый узкий мир: свое тело, органы, боли, дыхание, позывы.
Второй круг пошире: люди и предметы, замкнутые на меня, на ощущения, со своими отношениями ко мне. В основном это семья и друзья.
Третий круг: люди и предметы из сферы труда и периодических соприкосновений.
Еще дальше — четвертый круг: «общество» (массы и фигуры), мое место в нем.
Наконец, последний круг — мир информации и идей, беспредельный по широте и глубине, с собственными дорожками в нем.
Удельный вес каждого «мира» в мыслях очень разный: от ничтожного до всепоглощающего. Зависит он от типа личности, образования, а главное — от включенности в процессы того или иного круга. Каждый из них имеет свою «толщину» — по значимости в мышлении данного человека. И еще — по субъективной окраске чувств и ощущений — от радостных до пронзительно страдальческих.
Все это в полной мере относится и ко мне. Я находился в очень узком мире, когда 26 мая часов в 11 вечера мы достигли цели, городка Бад-Ойнхаузен. Он совсем маленький, с одно- и двухэтажными домами. Да, маленький — но 4000 операций в год на открытом сердце.
Медсестра уложила меня в постель. Поспать бы после дороги. Но пришла врач, и начались расспросы о моей болезни. Катя отлично говорит по-английски, чуть-чуть — по-немецки. У Толи хуже английский, но лучше немецкий. Обо мне речи нет — читаю по-английски, могу мысленно сконструировать фразу, но — ни понять речь, ни произнести.
Дома я заготовил выписку из истории болезни, с анализами, ее перевели на английский, но врач не стала в нее вникать, а спрашивала по своему вопроснику — не очень много, но все важное.
Вся среда прошла в обследованиях. Понял, что значит немецкая организация. Здание клиники двухэтажное, не так, чтобы очень большое. Меня возили на коляске — с поворотами, с подъемами на лифтах. Смотрел по сторонам: на стенах современные картины, очень хорошие. Кабинеты с аппаратурой — небольшие. Сами аппараты не поражают, подобное есть и у нас, только похуже.
Зато поражает персонал. Все или идут быстрыми шагами или что-то делают. Не сидят и не болтают. Для каждого больного — свой порядок следования по кабинетам. Расчет по минутам.
Меня возили по кабинетам до и после обеда. Схема обследования примерно такая же, как и у нас, но здесь немного шире и несомненно — тщательнее. Но у нас на это уходит неделя или больше, а здесь — один день.
Странное равнодушие не покидало.
Обследование выявило очень тяжелое поражение сердца: миокарда коронаров, особенно — аортального клапана. Катя боялась, что мне из-за этого откажут в операции.
Вопрос об операции меня тоже беспокоил, но как-то глухо. Риска я не боялся: лучше умереть здесь, чем тяжко угасать дома от одышки. Этот вопрос я рассматривал применительно к страданиям жены Лиды и Кати: пусть лучше привезут в гробу. У них тогда не будет времени для переживаний.
Катя от меня не отходила, показывая образец дочерней любви, организованности и. силы. Мне было ясно, что именно ее энергии я обязан выпавшему шансу на спасение.
. Четверг предполагался спокойным. Дело за профессором Кёрфером: он вернется из поездки к пятнице. Врачи приходили, смотрели, я лежал в постели и тяжело дышал с кислородом. Около полудня Катя сообщила, что врачи находят мое состояние угрожающим жизни. Ждать еще сутки — опасно. Спрашивают: не возражаю ли я, чтобы экстренно прооперировал ближайший заместитель Кёрфера.
Начали готовить к срочной операции. Ввели лекарства.
На каждом столе хирург делает три операции в день, они заранее расписаны. Для меня место нашли в третью очередь, это примерно в 3 — 4 часа. Но вот уже и семь вечера, а меня не берут. Я лежу в забытьи, но мои сопровождающие беспокоятся. Разбудили меня: пришел доктор и сообщил, что в ходе дневных операций возникли осложнения и операции затягиваются. Конечно, здесь оперируют круглые сутки. Однако им не хотелось бы после этих дневных осложнений. Не лучше ли все же подождать до утра, когда приедет шеф? За мной будут тщательно смотреть, а операцию при необходимости можно начать в любой час.
Мне было все равно.
Утром в 7 часов в сопровождении свиты пришел Кёрфер.
У меня нет таланта подобрать слова, чтобы они соответствовали мощи этого человека. Одно скажу: вот таким должен быть хирург! Крупный мужчина средних лет с оптимизмом на лице, крепким рукопожатием, бодрыми, убеждающими словами и тоном.
Коротко обсудили вопрос о типе клапана: механический (пластинка из специального сплава) или биологический — из живой ткани. У меня против последних было старое, двадцатилетней давности предубеждение (пробовали — неудачно), но Кёрфер легко меня переубедил:
— Теперь другие клапаны! Пять лет стопроцентной гарантии и еще сколько-то лет дольше этого срока. Всем пожилым людям вшиваем биологические протезы.
Мелькнула мысль: «Пять лет. Зачем они тебе? Клапан старость не остановит. » Но умирание может облегчить!
. Об операции ничего не помню. Один укол — провалился и проснулся, когда Толя окликнул:
Я и теперь не вспомню: удалена ли была уже трубка из трахеи? Наверное, удалена, потому что уже говорил и не помню дыхания через трубку и саму процедуру удаления. Как хирург я не переставал удивляться: какой класс!
Потом мне Толя рассказал об операции — он ассистировал, все видел и многое щупал руками. Оперировали три часа, заменили аортальный клапан, он был в ужасном состоянии — исковерканный отложениями кальция костной плотности, со сложным отверстием.
Не посмел спросить, что влияло на прогрессирование порока: от нагрузок? От основного воспалительного процесса? Ах, какая разница! Продолжение эксперимента придется планировать заново. Вот только зачем? Старикам после восьмидесяти он явно не нужен, а уж после восьмидесятипяти. О Боге нужно думать! Но, увы! Бога в душе все равно не нашел.
Кёрфер зашел в палату в тот же вечер: все так же излучающий оптимизм и уверенность. Не помню его слов, но отвечать на них можно было только одно:
— Все в порядке! Спасибо!
Меня поместили в реанимацию, в двухместную палату, как всех.
Боже мой! Сколькими проводами и трубочками было опутано мое тело. Не буду перечислять, да и многих не помню.
Мысли были замкнуты пределами «первого мира» — ощущениями тела и людьми, что двигались перед глазами. Главная забота — помочиться в «утку», выбрать позу, чтобы меньше болело, впрочем — вполне терпимо. Но дышать стало легче, чем дома, а стенокардия исчезла совершенно.
Чувство равнодушия к жизни не покидало меня, и профессиональные интересы «третьего круга» не возникали.
Кёрфер делал обход каждый день и в полном смысле слова излучал уверенность. Я сравнивал его с самим собой в прошлом. «Нет, Амосов, тебе до него было далеко. » Я привык оценивать и уважать хирургов исключительно по числу операций и результатам.
Как коллегу меня держали в палате интенсивного наблюдения на день дольше. Потом перевели в отделение с менее строгим режимом. Вот в нем и разыгралась драма страдания в моем «первом (телесном) мире», самая сильная за всю мою жизнь.
У меня нет таланта описывать страдания. Поэтому я лишь перечислю факты. При всем моем глубочайшем уважении к клинике, они все же допустили ошибку: рано удалили катетер и не проверили потом, работает ли мочевой пузырь. А он работал очень плохо, совсем потерял способность опорожняться, переполнился свыше меры, предъявлял свои жестокие требования — и все без результата. Каждые 5 — 10 минут нужно проситься в уборную, чтобы кто-то отключал провода и тянул монитор, поддерживал меня самого. А рези внизу живота нестерпимые. Не испытавшему не понять.
На третий день мучений, когда не удалось вызвать сестру и не было Кати, я встал, схватил с полки монитор и двинулся. Уже не знаю, что я хотел, но потерял сознание и очнулся уже на кровати, когда вокруг хлопотали сестры. Получил множественные ушибы, огромный кровоподтек вокруг глаза, травму бедра, которая отозвалась спустя две недели.
Я уже не мог вставать на каждый позыв, и мне привязали. смешно сказать: памперс! И тут — похвастаю! Я наконец догадался пощупать свой живот — и все стало ясно. (Амосов! Не обвиняй других в незнании или невнимании! Ты, академик-хирург, должен был определить все в самом начале и попросить поставить катетер! Нет, ты по-глупому терпел три дня. Идиот.)
Катя вызвала врача. Дежурный пытался поставить катетер, неудачно, еще несколько часов страданий, пока пришел консультант-уролог. Запомнился: бравый мужчина с волевым лицом. Не снимая спортивной куртки, пощупал живот. Расстегнул сумку, достал катетер в стерильной упаковке, ловко надел резиновые перчатки. Я оглянуться не успел, как уже все было сделано.
C этого момента жизнь повернулась ко мне другим лицом. Единственное желание — «умереть немедленно». нет, не исчезло, но как-то поблекло. Да, умереть, но можно еще и подождать, посмотреть, как будет работать отремонтированное сердце. Один из врачей сказал Кате, что реабилитация длится от трех до шести месяцев. А тут еще перспектива операции на простате. Именно от нее возникло осложнение с пузырем. Нет, будущее печально. Но уж очень неприятно было умирать, задыхаясь. Этого-то, может быть, теперь не будет.
Кёрфер заходил почти каждый день, ободрял. Понемножку «второй и третий миры» входили в круг внимания и мыслей. Стал интересоваться окружающими, организацией работы. Это второе после реанимации отделение не было столь привилегированным, но обслуживание все равно было отличным. Вся организация рассчитана на несколько дней перед выпиской: домой или в реабилитационный центр, развернутый в городе. Там с выздоравливающими много занимались.
Интересны сведения о возрасте пациентов (есть данные за 1994 г.). До 50 лет — 6,5 %; 50 — 59 — 26%; 60 — 69 — 40,5%; 70 — 79 — 24% и выше 80 — 3%. Доля стариков возрастает год от года.
У меня до сих пор не укладывается в сознании понятие «сложная операция на сердце с гарантией успеха 95 — 98 %». Но похоже, что это — факт. «Кёрфер это может». Высокий класс стоит денег. Но ведь так во всем: качество — самый дорогой товар. У нас тоже успешно делают такие операции, стоят они в 5 — 7 раз дешевле (не считая «подарков», о которых я там не слыхал). Но увы! Мы оперируем без гарантии, только до 65 лет, и со значительными ограничениями по тяжести поражения.
17 июня, через 19 дней после операции, мы отбыли домой.
Н ачалась домашняя жизнь.
После первой недели благополучия, когда я уже тренировался в ходьбе по коридору (снова мне говорили, что «слишком»), начались странные осложнения. Например, кровоизлияние (гематома) в область левого тазобедренного сустава, видимо, на месте ушиба при падении. Затем повысилась температура, самочувствие ухудшилось, две недели получал антибиотики и гормоны. Стало лучше, потом снова хуже. И так далее.
Поэтому, когда я сейчас пишу в середине августа, я еще совсем не «на коне». Но эксперимент все же продолжается: в три приема делаю 1000 движений гимнастики, еще 200 с очень легонькой гантелькой. Болит голова, много других мелочей. Но сижу за компьютером по несколько часов, потому что не могу не работать.
Тем не менее значительных сомнений в будущем улучшении у меня нет и эксперимент — жизнь — продолжается. Кажется, я уже немного отошел от «мира тела», острота неприятных ощущений прошла, и я уже заглядываюсь на «мир идей». Такая уж выработалась привычка — использовать каждую минуту все для того же главного: думания.
Впрочем, зачем загадывать? К сожалению, пока появляются все новые осложнения и в любой момент может что-нибудь случиться в самом низшем моем телесном мире, и снова я захочу только одного: умереть!
Молодым и здоровым не нужно пугаться таких фраз — это прерогатива больных стариков, когда биологическая сила жизни уже иссякла и живет только разум. Но он не может побороть физические страдания. Это преодоление тоже доступно только молодым.
Поэтому, господа читатели, не бойтесь жизни. Она прекрасна! Вот только теперь стало сомнительно для меня, стоит ли доживать до глубокой старости.
Все это я рассказал потому, что давал интервью и позволял журналистам писать о своем эксперименте. Поэтому я просто обязан сказать читателям: «Мой эксперимент не закончен!»
Что касается моего личного опыта, то ему уже четыре с половиной года. Нет, я и сейчас не отказываюсь от идеи — удлинить активную жизнь через значительные физические упражнения. Но дозировку нагрузок следует уменьшать с возрастом. Например, после семидесяти достаточно быстро ходить, а не бегать, гимнастикой заниматься не долее 1 — 2 часов в день, делая примерно до 2000 движений в 3 — 4 приема. Гантели? До 2 — 3 кг — очень полезны, примерно 100 — 200 движений с интервалами.
Важнейшие условия успеха для стариков — здоровое сердце и нормальное кровяное давление.
Еще одно важное условие — у старика должно быть дело, которое его увлекает, или личные обязательства перед людьми. Чтобы была цель в жизни, а не только чтобы жить подольше.
На фото Льва Шерстенникова: