амстердам один город одна жизнь
Европа без железных крестов
На книжной ярмарке Non/fiction прошла презентация русского перевода книги одного из самых известных современных голландских писателей Герта Мака «Амстердам: Один город – одна жизнь».
– Все-таки каковы основные причины новой волны евроскепсиса — экономические или культурные?
– Кризис евро высветил ряд ошибок, в частности, что мы легкомысленно пролистнули ряд глубоких культурных расхождений. Самое забавное, что это не расхождения между Западом и Востоком, как ожидалось. Мы очень переживали, как пройдет воссоединение Германии и присоединение Польши и других стран Восточного блока к Евросоюзу, ведь все-таки люди там пару поколений прожили при ином режиме. В итоге все прошло очень неплохо. Но есть другая, гораздо более глубокая пропасть – между Севером и Югом, которая теперь дает о себе знать не только на уровне экономики. Политическая культура, культура общественных взаимоотношений на Юге очень отличается от северной. Например, немцы до смерти боятся инфляции, в то время как французы, испанцы, итальянцы, греки всегда решали свои финансовые проблемы с помощью инфляции – они уже сотни лет так поступают. Деньги обесценивались, долги испарялись, можно было жить дальше. Это иная культурная модель, у которой тоже есть своя ценность, но она очень отличается от немецкой, которая сейчас задает тон в ЕС. Но проблема в том, что Германия при этом не решается по-настоящему взять на себя роль лидера в ЕС. После своих военных травм Германия не решается занять руководящую позицию. Раньше она этого слишком сильно хотела, теперь хочет недостаточно. Хочется сказать немцам: «Ребята! То есть нет – девчонки! Вы же самые сильные в нашем классе – возьмите инициативу в свои руки! И, что не менее важно для лидера, попробуйте пожертвовать личными интересами в пользу общих. Только тогда можно стать настоящим лидером». У Германии никак не получается сделать этот шаг.
– На какой стадии развития сейчас находится Евросоюз?
– Когда начинаешь подобный исторический эксперимент по объединению земель (как когда создавались Соединенные Штаты, это тоже был исторический эксперимент), то на первой стадии занимаешься внешними факторами: принимаешь новых членов, создаешь институты – Еврокомиссию, Европейский совет и прочее. Но неизбежно наступает вторая стадия, когда приходится вникать во внутренние дела друг друга. Нам пришлось бы проходить эту вторую, гораздо более болезненную стадию и без евро. Это как в браке, когда тоже не сразу начинаешь перебирать, что спрятано в шкафах, а что лежит под кроватью. Но только тогда понимаешь, кто ты на самом деле. Так и в ЕС – период ухаживания, медовый месяц прошли. Мы начали прямо смотреть друг другу в глаза, без обиняков. Америка, кстати, на этой стадии вообще чудом уцелела – в Америке это была стадия гражданской войны. В Европе никакой такой войны не будет, но финансовая, подспудная гражданская война уже идет. Это очень сложный период, и еще не известно, проскочим ли мы его.
– Вы нередко проводите параллели с Америкой. Но разве в современном глобализованном мире эффективно будет идти американским путем, становиться супердержавой? Ведь сегодня мир совсем иной, сегодня важно быть гибким, открытым.
– Нет, конечно, нет. Это не будет супердержава. Америка тоже долгое время была одной из держав. Супердержавой она стала лишь в последние лет 70.
– Но имеет ли смысл вообще использовать такие термины, как «держава», «мощь», говоря о будущем?
– Нет, именно потому, что мир так меняется. В 50-е годы объединенная Европа виделась как некий идеал – никогда больше не будет войны, национальное государство отступает во благо общего идеала. Сегодня Евросоюз – это скорее практическая необходимость. И я не имею в виду образование супердержавы, я имею в виду необходимость нахождения форм сотрудничества, которые выходят за рамки международного сотрудничества. Даже если Евросоюз завтра рухнет, никуда не денется необходимость регулировать рыбную ловлю в Средиземном и Северном морях, энергетическую политику и еще тысячу и одну практическую функцию. Интересно сравнить эту сегодняшнюю картину с 18-м и 19-м веками. Я в свое время совершил путешествие по всей Голландии по следам двух студентов начала 19-го века, их путевые записки датированы 1823 годом. Сегодня Голландия кажется единой страной, но тогда она состояла из отдельных городов, и в каждом разговаривали на своем диалекте. Только небольшая группа людей, элита, говорила на нидерландском языке. Та же картина наблюдалась и во Франции, и в Германии. У городов были свои провинции, но национального единства почти не наблюдалось. Сегодня мир находится на новом, параллельном витке спирали – он состоит из национальных государств, но в мировом масштабе даже Германия – маленькая страна, и более тесное взаимодействие с другими странами неизбежно. Все маленькие европейские государства вынуждены объединяться во многих областях – в сфере безопасности, международной политики, например. И в определенных областях это должно осуществляться на наднациональном уровне, потому что просто нет времени на бесконечные переговоры и компромиссы, иногда действовать нужно быстрее. Вопрос только в том, как это наднациональное управление организовать, потому что пока оно почти не контролируется демократическими инструментами. В то время как в пределах национальных государств в Европе демократия все же работает, пусть не в полной мере.
– В пределах некоторых национальных государств.
– Да, некоторых. Демократия же на наднациональном уровне в Евросоюзе сейчас находится где-то на уровне 1870 года. То есть это зарождающаяся демократия. Плюс еще одна проблема: Евросоюз задумывался еще и как противовес против давно существующих надгосударственных сил, таких как крупные финансовые корпорации и организованная преступность. В реальности пока выходит все наоборот: финансовые корпорации плотно зажали Евросоюз в своих когтистых лапах. Мы видим, что Евросоюз в его нынешнем состоянии оказался бессилен совладать с ними, и эту уязвимость в устройстве Евросоюза нам придется исправлять. С этой уязвимостью связан евроскепсис примерно 20-30 процентов всех европейцев, которые хотели бы опять закрыться в своих национальных государствах.
– А как вы можете ответить на аргументы вновь столь популярного Герта Вилдерса?
– Вилдерс – странный голландский феномен. Все, что он делает, – это театр. Вот он теперь показался на сцене с госпожой Ле Пен и объявил о создании общей фракции в Европарламенте. Да даже если у них все получится, как они бы этого хотели, им не набрать больше семи мест в Европарламенте, где всего почти 800 мест. Для создания фракции же требуется как минимум 25 депутатов, причем из семи разных стран. Так что не будет у них никакой фракции.
– Но ведь на грядущих выборах в Европарламент евроскептиков пройдет много, это не только националисты типа Вилдерса, но и многие социалисты.
– Да. Разумеется, Европарламент изменится. И Евросоюзу нужно принять это во внимание, и больше значения придать «местному» фактору, тому, что французы называют lieu, а немцы – перегруженным историческими ассоциациями словом Heimat. Проще говоря, у каждого из нас есть свое место обитания, где мы чувствуем себя как дома, но каждый из нас одновременно существует и в международном контексте. Я думаю, что люди, которые призывают вернуться к национальным государствам, правы в одном – в том, что нельзя недооценивать, как важно для человека иметь свой дом, свою родную среду обитания. Именно поэтому так много людей поддерживают подобные политические движения. Я всегда говорю: можно одновременно быть и европейцем, и амстердамцем, но Евросоюз должен убрать руки прочь от всего типично амстердамского. Руки прочь от опасных лестниц мойщиков окон в Амстердаме – пусть их допустимую высоту определят в Амстердаме, а не в Брюсселе! Руки прочь от французских сыров и бельгийского шоколада! Иначе европейцы не будут чувствовать себя в Евросоюзе как дома.
– Герт Вилдерс предлагает нам посмотреть на Швейцарию или Данию, где нет евро, и где всем очень хорошо живется.
– Он еще на Норвегию предлагает посмотреть. Как и все, что говорит этот человек, это поверхностная болтовня. Посмотрим на Норвегию! Норвегия теснейшим образом взаимодействует с Евросоюзом, подчиняется всем его нормам, потому что европейский рынок – это 450 миллионов человек. Если повернуться к этому рынку спиной и закрыть за собой дверь, то Нидерланды, например, потеряют две трети своего экспорта. Попробуйте такой эксперимент, господин Вилдерс! Норвегия делает все, чтобы иметь доступ к европейскому рынку, к тому же платит Евросоюзу огромные деньги, все с той же целью. То же самое касается Швейцарии. Вернуться к национальному государству означает вернуться в 1956 год, если не вообще в 1900-й. Иногда я тоже испытываю ностальгию по тем временам, все кажется таким понятным, известным, безопасным. Но вернуться туда нельзя, потому что весь контекст, в котором мы сегодня существуем (в России, наверное, тоже, но в Европе это проявляется особенно ярко), стал международным. Чего стоит один интернет – абсолютно международное явление. Полвека назад дела действительно обстояли совсем иначе. Сегодня, когда наша жизнь и так во многих аспектах интернациональна, мы вынуждены ее иначе организовывать. Таким людям, как Вилдерс, я говорю: вы двумя руками за свободный рынок и открытые границы (правда не для иммигрантов, а для торговли), но вся эта бурная деятельность обязательно рано или поздно приводит к возникновению трений, конфликтов между сторонами, и для их урегулирования нужны институты. Уже только для этого нужен Евросоюз. Это уже больше не европейская мечта, это необходимость.
– Позвольте мне сыграть роль адвоката дьявола и спросить вот что: разве Вилдерс хотя бы отчасти не прав в том, что все приезжие или даже иммигранты во втором и третьем поколении, которые не являются носителями основных для Голландии ценностей, представляют угрозу для сохранения этих ценностей в обществе? Ведь, как это ни парадоксально, Вилдерс стоит на защите гуманистических, общечеловеческих ценностей. Правда, как только отдельные люди этим ценностям угрожают, Вилдерс ведет себя с такими людьми бесчеловечно.
– Да, он борется за гуманистические ценности негуманными методами. Это очень комично. Я вам отвечу – кстати, это будет интересно послушать в России, где вопрос иммиграции сейчас очень болезненный, – я всю жизнь прожил в Амстердаме. Наивысшая ценность Амстердама – иммиграция. Амстердам поднялся благодаря иммигрантам и мигрантам. Этот феномен совсем не означает, что сюда приехало много людей, чтобы пустить здесь корни и отобрать рабочие места у местного населения. Нет, если взглянуть на статистику Амстердама, современного города, мы увидим, что приезжие (в первом поколении. – С.К.) составляют около 12 процентов, при этом около 11 процентов амстердамцев, наоборот, покидают город. В последние годы процент отъезжающих поднялся до 14%. Эти цифры колеблются туда-сюда, и это придает современному городу потрясающий динамизм. В Амстердаме так было уже в 17-м веке. Затем был длительный период застоя, но все яркие и динамичные эпохи в истории города были однозначно связаны с миграцией. То же самое мы наблюдаем в азиатских городах, Нью-Йорке – все большие современные мегаполисы полны иммигрантов. Если хочешь вариться в собственном соку, то так и останешься огромным, огромным провинциальным городом. Этот выбор стоит сейчас перед Москвой: предпочтет ли она закрыться, что тоже имеет свои преимущества? Но если хочешь быть городом 21-го века, придется миграцию принять как необходимое условие, со всеми вытекающими сложностями, но и со всеми выгодами, которые невозможно переоценить. Иммиграция и менталитет, который ей присущ, – это и есть ценность. Мне смешно, когда говорят о неких «исконных ценностях». Возьмите хотя бы однополые браки. Если честно, в Голландии гомосексуализм преследовался по закону вплоть до 1972 года. То есть ценности, которые нам кажутся неотъемлемой частью нашего общества, – это нередко совсем недавно приобретенные ценности.
– Но от этого не менее важные!
– Разумеется! Это завоеванные ценности, это борьба, которая обязательно должна продолжаться. Но откуда при этом наша боязнь иммигрантов? Я думаю, что людям свойственно ощущение, что изменения вокруг происходят слишком быстро, что те ценности, к которым они успели привыкнуть, у них «отнимают». Однако слишком примитивно возлагать вину за эти ощущения на иммигрантов. Нет, причину своего недовольства нужно искать в глобальных переменах вокруг, в менталитете, который меняется в любом случае, особенно в периоды ускоренных перемен. В прошлый раз такой период в Амстердаме был на рубеже 19-го и 20-го веков, да и в России тоже. Мне кажется, что сейчас мы вновь живем в такой период, с невероятно быстрым техническим прогрессом. Я думаю, что основная причина недовольства кроется в том, что люди не успевают адаптироваться к переменам вокруг, при этом проще простого обвинить во всем приезжих. Я хорошо понимаю эти сантименты. Я помню, каким красивым и спокойным был Амстердам в 60-е годы. Здесь было очень приятно находиться. И очень скучно. Сегодня это совершенно другой город.
– Но как нам добиться того, чтобы кислород в виде новых мозгов в город поступал, но при этом не изменились до неузнаваемости важные для нас ценности?
– Я тоже в свое время сталкивалась с голландской иммиграционной системой и не могу понять, почему она так немудро устроена. Почему потенциал иммигранта измеряется исключительно в денежном эквиваленте: сколько он сможет зарабатывать? Не лучше ли было бы ввести систему, похожую на канадскую, когда за разные характеристики можно набрать баллы?
– Я как раз хотел про это сказать! Пару лет назад я общался с представителем канадского посольства, и он сказал, что у них человек тридцать сидят в Берлине и занимаются только тем, что подробно разговаривают с потенциальными иммигрантами в Канаду. Вот как нужно работать! Да если посмотреть иммигранту в глаза, за минуту все увидишь, просто интуитивно. Нужно заключать с иммигрантом общественный договор: «Ты, как иммигрант, будешь стараться, а начнешь выкидывать штучки – выкинем тебя из страны. Мы, общество принимающей страны, обязуемся обеспечить тебе хороший старт: научить тебя языку, помочь с работой». В идеале иммигрантов нужно подбирать только так. Но реальная жизнь намного сложнее. На юге Европы высаживаются тысячи и тысячи эмигрантов из африканских стран. Судьба каждого такого человека – это большая человеческая драма. Как правило, это самые смелые, самые инициативные представители своих деревень. В каком-то смысле они уже проходят строжайший отбор, если не погибают в пути. И юг Европы оказался один на один с этой дилеммой, северная Европа, особенно Голландия, повернулась к ним спиной и почти не принимает этих бедных людей, а они – совершенно уникальные люди, непревзойденные по упорству и целеустремленности.
– Это притом, что Европа исторически несет определенную ответственность за то, в каком состоянии сейчас пребывает африканский континент. Пришло время расплаты?
– Это очень сложный вопрос. В определенном смысле да, колонизаторы были виноваты в том, как странно пролегли границы между африканскими государствами – границы, которые стали причиной многих конфликтов на континенте. С другой стороны, сколько бы ни винили Запад, шииты и сунниты перегрызали друг другу глотки всегда и совершенно независимо от Запада. Я вырос в кальвинистской семье, в таких семьях умеют привить чувство вины. Но чувство вины – это иногда и форма мегаломании, веры в то, что все вокруг – по твоей вине, что ты обладаешь такой высокой степенью влияния на окружающий мир, что можешь решить все. Излишнее чувство вины со стороны Запада – это обратная сторона западного чувства превосходства. В Африке, еще до прихода туда колонизаторов, совершалось одно убийство за другим. Гораздо важнее испытывать не чувство вины, а чувство человеческой солидарности, потому что все мы – люди на одной планете. Мир становится все более единым. Раньше мы бы прочитали о катастрофе на Филиппинах заметку в газете, сегодня горе филиппинцев выплескивается с экранов телевизоров в наши гостиные. Мы чувствуем себя вовлеченными в дела всего мира. У этой вовлеченности есть и положительные стороны, пусть она будет. Это означает, что пора иначе вести себя по отношению к беженцам. Голландия – густонаселенная страна, но принять только пятьдесят беженцев из Сирии – это уму непостижимо. Мы могли бы принять и несколько тысяч, и несколько десятков тысяч. Деньги у нас на это есть.
– Как же будет выглядеть Европа лет через 30? И как будет выглядеть Африка?
– Африка может преподнести массу сюрпризов. Там ситуация находится в постоянном движении, там много природных ресурсов. Очень интересно, как будет разворачиваться развитие Африки с учетом все большего влияния Китая на этом континенте. Китайско-африканские связи крепнут с каждым годом. Африканцам китайцы очень нравятся, потому что они ведут себя скромно и не читают африканцам нравоучений, как это делают европейцы. Конечно, это способствует сумасшедшему уровню коррупции, но она была и при европейцах. Для китайцев главное – торговля, и ради природных ресурсов они готовы наладить в Африке инфраструктуру. Что же касается Европы, то, скорее всего, мы увидим ослабление атлантических связей, то есть связей между Европой и США. Скандал вокруг прослушивания американскими спецслужбами телефонных разговоров европейских политиков не на шутку разозлил ЕС. Германия в ярости. Мы видим, как США все больше налаживают сотрудничество с тихоокеанским регионом – с Индией, Китаем и Японией. Европу они воспринимают как свой задний дворик, как полувассалов. Так Америка требует выдать им европейцев, выслать Сноудена в Вашингтон, сами же США никогда не выдают американцев в Европу.
– Я слышала от фламандского писателя Тома Лануа, и не от него одного, что решение проблемы глобализации кроется в регионализации, то есть в том, что каждый вновь станет больше горожанином в своем городе, чем гражданином своей страны. Я думаю, что здесь и решение проблемы интеграции мигрантов, потому что, сменив место жительства, гораздо проще почувствовать себя причастным к жизни и культуре своего города, чем воспитать в себе любовь к своей новой нации. В каком-то смысле это возвращение к доминированию городов, как это было в эпоху Возрождения.
– Абсолютно верно, об этом написано уже много литературы: сегодня все более важную роль играют города. Но теперь это крупные города. Посмотрите на Амстердам – у Амстердама прямые связи со всеми богатейшими городами мира, все вопросы решаются на межгородском уровне. Как между двумя крупными корпорациями. Я не удивлюсь, если лет через пятьдесят мир будет выглядеть как скопление городов. Это будет уже не Амстердам, а то, что мы называем Рандстад (скопление городов в наиболее плотно населенной области Голландии, включает Амстердам, Гаагу, Роттердам и Утрехт, и более маленькие города, как Харлем, Лейден и Дельфт. – С.К.). Скопление городов вокруг Лондона, вокруг французского Лилля.
– Такова будет наша новая гражданская принадлежность – к скоплению городов, гражданство в новом мегагороде?
– Да, это может стать новой самоидентичностью. Скопления городов будут полны разнообразия и динамизма, с очень высоким процентом миграции. Возможно, в исторической перспективе окажется, что национальное государство было всего лишь фазой в развитии. Ведь национальное государство, национальная идея держится в основном на выдумках, на мифах, придуманных в 19-м веке, на века – как казалось тогда.
Амстердам. Один город – одна жизнь
Этот город, как и страна, вызывает у многих людей либо очень противоречивые чувства, либо вполне определенные: это город, где все можно, город свободы и свободных отношений, дурмана и тюльпанов, кораблей и разноязычия. Все это так и не так. Но об этом вы не прочитаете в работе Герта Мака, поскольку он создал не путеводитель в привычном понимании этого термина, а рассказ об истории города, о том, как он стал тем Амстердамом, который мы знаем сегодня. Или кажется, что знаем.
И вот перед читателями история Амстердама, в которой повествуется о том, как маленькая и не особо удачливая деревня около дамбы всего за пару веков превратилась в большой город с огромным флотом, а затем в нынешнюю туристическую Мекку, где почти не осталось коренных жителей – одни туристы. «Великий исход коренных амстердамцев происходил постепенно в течение 1970-х годов. За 20 лет, между 1964 и 1984 годами, по крайней мере, 400 000 амстердамцев навсегда покинули город. Несмотря на приток иммигрантов, численность населения упала до 200 000 человек».
Новая книга – продолжение всего ранее написанного, она не просто рассказывает о городе, но дает читателям возможность прикоснуться к его душе. А что вы думаете, у каждого города есть своя душа. Просто нужно почувствовать ритм его жизни и попытаться понять, чем и как он живет.
И если погружение в средневековье у Мака выглядит немного занудным из-за обилия фактов, имен и перечислений, то уж самыми интересными моментами можно назвать описание военных баталий и историй, а также послевоенный расцвет движения хиппи. И действительно, где еще должны были расцвести «дети цветов», как не в городе тюльпанов? Кроме того, у читателей будет возможность разобраться в том, почему амстердамцы не преследовали военных преступников и почему сейчас город стал Меккой для желающих попробовать травки и продажной любви.
На толерантных берегах
История города, ставшего воплощением всевозможных свобод
– М.: Издательство Ольги Морозовой, 2013. – 448 с.
Все города средневековой Европы взимали драконовские налоги с купцов, и только в Амстердаме правители установили режим свободной беспошлинной торговли. Даже по сравнению со своим соседом и тогдашним экономическим конкурентом Утрехтом это выглядело необычно. С Ганзой у Амстердама были прохладные отношения, его бургомистры считали, что «офшорный» принцип выгоднее любого международного союза. К началу ХVII века Амстердам был уже торговой столицей Европы, а свобода предпринимательства стала основой местного менталитета. В период Республики здесь царила свобода слова и вероисповеданий, невообразимая ни в одной другой европейской стране. Правда, особо зарвавшихся еретиков в голландской столице все же преследовали: инквизиция не дремала. Но вообще-то охота на ведьм здесь велась сравнительно либерально.
Для дворян Европы Амстердам был городом торгашей и ростовщиков низкого звания. Зарабатывать здесь и вправду умели. Недаром на портретах местных купцов часто изображались бухгалтерские книги и кипы деловых писем. Именно здесь рождалась европейская буржуазия. Как бы ни ворчали феодалы, Амстердам в ту пору был самым экономически передовым городом мира.
 |
| Амстердам всегда славился самыми либеральными в Европе экономическими порядками. Ян Хилвердинк. Мост через канал Принсенграхт. Вторая половина ХIХ в. Иллюстрация из книги |
Искусства здесь не отставали от торговли. Золотой век голландской живописи был бы невозможен без богатых заказчиков – судовладельцев, фабрикантов, биржевых магнатов. В эпоху Рембрандта и ван Рёйсдала корабли под нидерландским флагом бороздили моря у побережья Америки и Юго-Восточной Азии, искали путь в Тихий океан через Арктику (имя Баренца с тех пор носит море). Первое поселение, возникшее на месте Нью-Йорка, называлось Новый Амстердам.
Власти этого города всегда благосклонно относились к проституции. Хотя по средневековому амстердамскому закону содержательницам борделей полагалась смертная казнь через «закапывание в землю». Да и самим дамам легкого поведения грозил крупный штраф. Но на практике подобные заведения спокойно работали, и полиция негласно покровительствовала им (коррупция в зажиточном Амстердаме всегда процветала). В конце ХV века городская администрация даже подумывала об открытии Дворца наслаждения, но этот смелый проект остался нереализованным.
Зато осуществились другие проекты. Еще в ХVII веке Амстердам «стал одним из центров урбанистического процесса». Здесь постоянно что-то строили и развивали: рыли или закапывали каналы, осушали отмели и болота, ставили шлюзы, возводили торговые здания, верфи, мануфактуры, гостиницы и товарные склады. Недаром Петр I выписывал из Голландии опытных архитекторов.
В Амстердаме никогда не крушили средневековые кварталы, чтобы прорубить проспекты. Культурное наследие здесь беречь умеют: когда один градоначальник в ХХ веке предложил ради борьбы с автомобильными пробками засыпать один старый канал, горожане дружно вышли на демонстрацию протеста.
В мае 1940 года город впервые за 400 лет подвергся вражеской агрессии. Оккупация продолжалась почти пять лет. Конечно, здесь действовали отряды Сопротивления, но большинство законопослушных голландцев трудились в интересах рейха и выполняли все предписания гестапо. Даже городские трамваи были мобилизованы для депортации евреев в концлагеря.
А ведь национальная терпимость амстердамцев уходит корнями в Средние века. Тогдашние власти города поощряли иммиграцию, ибо развивающейся стране нужны были рабочие руки, свежая кровь, новые идеи для бизнеса. Амстердам принимал у себя целые народы, преследуемые в других странах. Так возник еврейский квартал, основанный беженцами-сефардами из Испании. Позже в город перебрались тысячи гугенотов из Франции, охваченной погромами. Венецианский стеклодув Антоний Обизи научил амстердамских мастеров своему искусству, португальский купец Мануэль де Вега стал основателем шелкоткацкой промышленности в городе.
Однако уже в ХVII веке коренных амстердамцев волновал рост преступлений, совершаемых приезжими (Рембрандт даже изобразил девушку-гастарбайтера из Дании, казненную за убийство хозяйки квартиры). О нынешнем космополитическом Амстердаме, где почти треть населения составляют выходцы из неевропейских стран, автор говорит с некоторой тревогой. Удастся ли сохранить этому старинному городу черты самобытности под напором иных культурных традиций?