Апухтин что он скажет в оправдание свое
Алексей Апухтин Реквием
Reguiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis.
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет, Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
О, что за день тогда ужасный встанет, Когда архангела труба Над изумленным миром грянет И воскресит владыку и раба!
О, как они, смутясь, поникнут долу, Цари могучие земли, Когда к Всевышнему Престолу Они предстанут в прахе и в пыли!
Дела и мысли строго разбирая, Воссядет Вечный Судия, Прочтется книга роковая, Где вписаны все тайны бытия.
Все, что таилось от людского зренья, Наружу выплывет со дна, И не останется без мщенья Забытая обида ни одна!
И доброго, и вредного посева Плоды пожнутся все тогда… То будет день тоски и гнева, То будет день унынья и стыда!
Без могучей силы знанья И без гордости былой Человек, венец созданья, Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный Даже праведник вздрогнет, Что же он ответит — грешный? Где защитника найдет?
Все внезапно прояснится, Что казалося темно, Встрепенется, разгорится Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет На земное бытие, Что он скажет, что он скажет В оправдание свое?
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет. Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков. [1]
Реквием. Эпиграфы — из реквиема — заупокойного богослужения в католической церкви. 1, 2-я и 5-я части являются переложением отдельных фрагментов реквиема. П. И. Чайковский, отвечая на предложение великого князя Константина Романова положить на музыку апухтинский «Реквием», писал: «Многое в стихотворении Апухтина, хоть и высказано прекрасными стихами, — музыки не требует, даже скорее противостоит сущности ее… все это отлично выражает бессилие человеческое перед неразрешимыми вопросами бытия, но, не будучи прямым отражением чувства, а скорее формулированием рассудочных процессов, — трудно поддается музыке» (Чайковский М. Жизнь Петра Ильича Чайковского. — М., 1902. — Т. 3. — С. 637). Стихотворение отмечено Блоком в его экземпляре Сочинений Апухтина.
Нажмите «Мне нравится» и
поделитесь стихом с друзьями:
Что он скажет в оправдание своё? Былинка
«ЧТО ОН СКАЖЕТ В ОПРАВДАНИЕ СВОЁ?»
В предыдущих «записках» я делал много ссылок на святых отцов, и это мне было по душе. В «Былинках» я решился на время выпустить из рук страховочный канат — испытать себя — не приводить в подмогу часто изречения старцев. Но сегодня в редакцию пришел из Москвы материал от писателя Владимира Николаевича Крупина и его письмо от руки — приложение к материалу. Прочитав, перевернул письмо на другую сторону. На обороте отпечатаны слова святого:
«Будет время, когда скажут: «Ты безумствуешь, потому что не хочешь принимать участие в общем безумии. Но мы заставим тебя быть как все». Прп.Антоний Великий.
Сначала я подумал, что это случайность: взял писатель первый попавшийся под руку листок и на нем неразборчиво нацарапал приписку. Но позднее попалось мне интервью Владимира Ни-колаевича, а в нем такие слова: «Не видно меня в Союзе писателей потому, что уже нет ни сил, ни желания что-то говорить. Ведь всем все ясно… Вот я сижу на обочине, они бегут — пишущая, снимающая, рисующая, выступающая братия. Сижу — бегут. Дальше сижу, гляжу — они уже пробежали круг, на другой пошли. Языки высунули, уже у кого премия и должность, все бегут и бегут: надо же мелькать, выступать, показываться. Уж хоть бы по спирали бежали, нет, по кругу. Вот и дружу с теми, кто не все…»
От себя не стану ничего прибавлять: «Кого Бог любит, того прячет».
Человеческий ум устроен по-разному: один схватывает теорию и ловко применяет на практике, другой только на собственных синяках постигая новое, уже потом берется за схемы.
Я принадлежу ко второму сорту: даже автомобиль сначала пришлось научиться водить, а уж потом постигать премудрости дорожных знаков. Ну не понять было, как повернуть налево на перекрестке со светофором: боялся, что встречная машина непре-менно сшибет. А испытал разок-другой в жизни, и все слилось — и схема, и жизнь…
Так и в Православии без духовного опыта незачем новоначальному пытаться жить по «Добротолюбию»: водить машину учит наставник, и педаль тормоза под его ногой. Но автомобиль все-го-навсего сложная железка, без него и обойтись можно, если не получается… В Православии на верный путь наставляют тебя церковь, духовник, книги — и плавно ведут от простого к сложному, от внешнего к внутреннему, от душевного к духовному. Важнейшее правило на дороге: «Не превышай скорость!», чтобы в аварию не попасть.
Калеки бывают физические, бывают и духовные…
Без могучей силы знанья
И без гордости былой,
Человек — венец созданья,
Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный
Даже праведник вздрогнет, —
Что же он ответит, грешный?
Где защитника найдет?
Все внезапно прояснится,
Что казалося темно;
Встрепенется, разгорится
Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет
На земное бытие,
Что он скажет, что он скажет
В оправдание свое?
А.Н.Апухтин †1893
Много лет страдал я от астении — истощения нервной системы. Проявляется она в слабости, быстрой утомляемости, плохом сне, и «заводился» с пол-оборота. Впервые ощутил симптомы заболевания в студенческие годы, когда не только учился в ЛГУ на вечернем, но и работал на заводе, содержал семью — жену и крошку-дочь. Врачи помочь не могли. Потом я крестился, бросил пить-курить и помаленьку стал воцерковляться. И вместе с воцерковлением как-то незаметно пропала и астения. Однажды в книге, написанной православным врачом, я нашел, что астенией болеют люди гордые, честолюбивые, тщеславные. Получается, что гордыни у меня стало поменьше? Не знаю, не знаю… Но даже советская медицина установила, что сердечно-сосудистым заболеваниям чаще всего подвержены люди завистливые; желудочно-кишечным — раздражительные (по себе знаю); непоседливых укачивает в транспорте, а крикливые страдают от гипертонии, и т.д. Иными словами, у каждой болезни есть свой духовный грех. Избавишься от него — пройдет и болезнь.
В лес уходит больная собака,
Чтобы травки целебной поесть.
Мы не знаем такого санбата,
Даже если он где-нибудь есть.
Мы не знаем такого инстинкта.
Но порою побыть одному
Не вредит — поболело и стихло —
Среди поля, в лесу и в дому.
Константин Ваншенкин †2003
Реквием
Reguiem aeternam dona eis,
Domine, et lux perpetua luceat eis.
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет,
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
Dies irae
О, что за день тогда ужасный встанет,
Когда архангела труба
Над изумленным миром грянет
И воскресит владыку и раба!
О, как они, смутясь, поникнут долу,
Цари могучие земли,
Когда к Всевышнему Престолу
Они предстанут в прахе и в пыли!
Дела и мысли строго разбирая,
Воссядет Вечный Судия,
Прочтется книга роковая,
Где вписаны все тайны бытия.
Все, что таилось от людского зренья,
Наружу выплывет со дна,
И не останется без мщенья
Забытая обида ни одна!
И доброго, и вредного посева
Плоды пожнутся все тогда…
То будет день тоски и гнева,
То будет день унынья и стыда!
Без могучей силы знанья
И без гордости былой
Человек, венец созданья,
Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный
Даже праведник вздрогнет,
Что же он ответит – грешный?
Где защитника найдет?
Все внезапно прояснится,
Что казалося темно,
Встрепенется, разгорится
Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет
На земное бытие,
Что он скажет, что он скажет
В оправдание свое?
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков.
Алексей Апухтин — Реквием: Стих
Reguiem aeternam dona eis,
Domine, et lux perpetua luceat
eis.
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет,
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
О, что за день тогда ужасный встанет,
Когда архангела труба
Над изумленным миром грянет
И воскресит владыку и раба!
О, как они, смутясь, поникнут долу,
Цари могучие земли,
Когда к Всевышнему Престолу
Они предстанут в прахе и в пыли!
Дела и мысли строго разбирая,
Воссядет Вечный Судия,
Прочтется книга роковая,
Где вписаны все тайны бытия.
Все, что таилось от людского зренья,
Наружу выплывет со дна,
И не останется без мщенья
Забытая обида ни одна!
И доброго, и вредного посева
Плоды пожнутся все тогда…
То будет день тоски и гнева,
То будет день унынья и стыда!
Без могучей силы знанья
И без гордости былой
Человек, венец созданья,
Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный
Даже праведник вздрогнет,
Что же он ответит — грешный?
Где защитника найдет?
Все внезапно прояснится,
Что казалося темно,
Встрепенется, разгорится
Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет
На земное бытие,
Что он скажет, что он скажет
В оправдание свое?
С воплем бессилия, с криком печали
Жалок и слаб он явился на свет,
В это мгновенье ему не сказали:
Выбор свободен — живи или нет.
С детства твердили ему ежечасно:
Сколько б ни встретил ты горя, потерь,
Помни, что в мире все мудро, прекрасно,
Люди все братья,- люби их и верь!
В юную душу с мечтою и думой
Страсти нахлынули мутной волной…
«Надо бороться»,- сказали угрюмо
Те, что царили над юной душой.
Были усилья тревожны и жгучи,
Но не по силам пришлася борьба.
Кто так устроил, что страсти могучи,
Кто так устроил, что воля слаба?
Много любил он, любовь изменяла,
Дружба… увы, изменила и та;
Зависть к ней тихо подкралась сначала,
С завистью вместе пришла клевета.
Скрылись друзья, отвернулися братья…
Господи, Господи, видел Ты Сам,
Как шевельнулись впервые проклятья
Счастью былому, вчерашним мечтам;
Как постепенно, в тоске изнывая,
Видя одни лишь неправды земли,
Ожесточилась душа молодая,
Как одинокие слезы текли;
Как наконец, утомяся борьбою,
Возненавидя себя и людей,
Он усомнился скорбящей душою
В мудрости мира и в правде Твоей!
Скучной толпой проносилися годы,
Бури стихали, яснел его путь…
Изредка только, как гул непогоды,
Память стучала в разбитую грудь.
Только что тихие дни засияли —
Смерть на пороге… откуда? зачем?
С воплем бессилия, с криком печали
Он повалился недвижен и нем.
Вот он, смотрите, лежит без дыханья…
Боже! к чему он родился и рос?
Эти сомненья, измены, страданья,-
Боже, зачем же он их перенес?
Пусть хоть слеза над усопшим прольется,
Пусть хоть теперь замолчит клевета…
Сердце, горячее сердце не бьется,
Вежды сомкнуты, безмолвны уста.
Скоро нещадное, грозное тленье
Ляжет печатью на нем роковой…
Дай ему, Боже, грехов отпущенье,
Дай ему вечный покой!
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков.
Алексей Апухтин
Апухтин Алексей Николаевич (1840–1893) – поэт, прозаик. Учился в Петербургском училище правоведения вместе с П.И. Чайковским, их дружба и творческое содружество продолжались всю жизнь. «Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной», // Забыв училище и мир, // Мечтали мы о славе идеальной… // Искусство было наш кумир», – напишет он много позже в одном из поэтических посланий Чайковскому. В 1859 году в некрасовском «Современнике» была опубликована подборка из десяти стихотворений девятнадцатилетнего правоведа, в которых звучали гражданские мотивы. Он вошел в круг ведущих «шестидесятников» того времени и вполне мог стать одним из самых ярких поэтов «школы Некрасова». Но в период «раскола» оказался по другую сторону баррикад – среди поэтов «чистого искусства».
В 1862 году в журнале братьев Достоевских появилось его программное стихотворение «Современным витиям», в котором звучали строки, навсегда закрывшие ему путь в «передовые» журналы:
Посреди гнетущих и послушных,
Посреди злодеев и рабов
Я устал от ваших фраз бездушных,
От дрожащих ненавистью слов!
Мне противно лгать и лицемерить,
Нестерпимо – отрицаньем жить.
Я хочу во что-нибудь да верить,
Что-нибудь всем сердцем полюбить!
Более двадцати лет имя Апухтина, как и имя Афанасия Фета, не появлялось на страницах печати. Но Фет, порвав с «Современником», по словам современника, «бросился из литературы в фермерство». Апухтин тоже отказался от «типографского станка», сдержав слово: «Никакая сила не заставит меня выйти на арену, загроможденную подлостями, доносами и. семинаристами». Он ни разу не вышел на эту арену, выбрав иную форму жизни поэтического слова – в музыке, в авторской декламации. Это «бремя креста» он пронес до конца, навсегда сохранив верность «чистому искусству» – очищенному от «дидактики».
Результат оказался неожиданным. Апухтин выпустил свою первую книгу стихов лишь в 1886 году – через четверть века после отказа от «типографского станка». Но к этому времени благодаря романсам он приобрел нисколько не меньшую известность, чем другие знаменитые поэты-современники. Нотоиздание было как бы вне политических баталий, но стихи, ставшие романсами, расходились тиражами не меньшими, чем многотиражный некрасовский «Современник», и неизмеримо большими, чем поэтические книги. Поэтический сборник Апухтина 1886 года был, по сути, итоговый, выдержавший при жизни поэта четыре издания, но и они несравнимы с тиражами нотных изданий его романсов.
Романсы на стихи Апухтина стали таким же явлением в музыке, как и в поэзии. Подобно Фету, он доказал, что «поэзия и музыка не только родственны, но и неразделимы».
Русские композиторы создали более 80 романсов на стихи Апухтина. Романсной классикой стали «Ни отзыва, ни слова, ни привета», «Ночи безумные, ночи безсонные» Апухтина – Чайковского. Одним из самых популярных «цыганских» романсов до сих пор остается «Пара гнедых» Апухтина – Донаурова – Пригожего. В 1895 году Константин Случевский напишет стихотворение, посвященное памяти Апухтина:
«Пара гнедых» или «Ночи безумные»,
Яркие песни полночных часов, –
Песни такие ж, как мы, неразумные,
С трепетом, с дрожью больных голосов!
Что-то в вас есть безконечно хорошее.
В вас отлетевшее счастье поет.
Словно весна подойдет под порошею,
В сердце – истома, в душе – ледоход!
Тайные встречи и оргии шумные,
Грусть. неудача. пропавшие дни.
Любим мы, любим вас, песни безумные:
Ваши безумия нашим сродни!
В этих же романсах Апухтина Александр Блок видел символ эпохи – «цыганские, апухтинские годы». А в молитвенной поэзии не меньшее значение имеют его «Реквием», «Моление о чаше», «Из Великого канона».
Когда о смерти мысль приходит мне случайно,
Я не смущаюся ее глубокой тайной
И, право, не крушусь, где сброшу этот прах,
Напрасно гибнущую силу.
На пышном ложе ли, в изгнанье ли, в волнах,
Для похорон друзья сберутся ли уныло,
Напьются ли они на тех похоронах
Иль неотпетого свезут меня в могилу, –
Мне это все равно. Но если, Боже мой,
Но если не всего меня разрушит тленье
И жизнь за гробом есть–услышь мой стон больной,
Услышь мое тревожное моленье!
Пусть я умру весной. Когда последний снег
Растает на полях и радостно на всех
Пахнет дыханье жизни новой,
Когда безсмертия постигну я мечту,
Дай мне перелететь опять на землю ту,
Где я страдал так горько и сурово.
Дай мне хоть раз еще взглянуть на те поля,
Узнать, все так же ли вращается земля
В своем величьи неизменном,
И те же ли там дни, и так же ли роса
Слетает по утрам на берег полусонный,
И так же ль сини небеса,
И так же ль рощи благовонны?
Когда ж умолкнет все и тихо над землей
Зажжется свод небес далекими огнями,
Чрез волны облаков, облитые луной,
Я понесусь назад, неслышный и немой,
Несметными окутанный крылами.
Навстречу мне деревья, задрожав,
В последний раз пошлют свой ропот вечный,
Я буду понимать и шум глухой дубрав,
И трели соловья, и тихий шелест трав,
И речки говор безконечный.
И тем, по ком страдал я чувством молодым,
Кого любил с таким самозабвеньем,
Явлюся я. не другом их былым,
Не призраком могилы роковым,
Но грезой легкою, но тихим сновиденьем.
Я все им расскажу. Пускай хоть в этот час
Они поймут, какой огонь свободный
В груди моей горел, и тлел он, и угас,
Неоцененный и безплодный.
Я им скажу, как я в былые дни
Из душной темноты напрасно к свету рвался,
Как заблуждаются они,
Как я до гроба заблуждался!
О Боже, как хорош прохладный вечер лета,
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
Какой-то темный лик мелькает по аллее,
И кажется, что там еще, еще темнее
Уж поздно. Все сильней цветов благоуханье,
Сейчас взойдет луна.
На небесах покой, и на земле молчанье,
Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая
О сколько, сколько раз его мы, не смолкая,
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,
К груди твоей родной.
Я жду. но не слыхать знакомого привета,
О Боже, как хорош прохладный вечер лета,
Романсы и мелодекламации Г.Э. Конюса (1897) Н.А. Миклашевского, П.Н. Ренчицкого (1903) и дру гих композиторов.
В саду Гефсиманском стоял Он один,
Предсмертною мукой томимый.
Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой
Молился страдающий Сын.
Пусть, Отче, минует мя чаша сия,
Однако да сбудется воля Твоя. »
И шел Он к апостолам с думой тревожной,
Но, скованы тяжкой дремой,
Апостолы спали под тенью оливы,
И тихо сказал Он им: «Как не могли вы
Единого часа побдети со Мной?
Молитесь! Плоть немощна ваша.
И шел Он молиться опять:
«Но если не может Меня миновать –
Не пить чтоб ее – эта чаша,
Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!»
И пот Его падал на землю как кровь,
И ждал Он в тоске безпредельной.
И снова к апостолам Он подходил,
Но спали апостолы сном непробудным,
И те же слова Он Отцу говорил,
И пал на лицо, и скорбел, и тужил,
Смущаясь в борении трудном.
В саду Гефсиманском явиться с мольбами,
И видеть следы от божественных ног,
И жгучими плакать слезами!
Упасть на холодный песок
И землю лобзать ту святую,
Где так одиноко страдала любовь,
Где пот от лица Его падал как кровь,
Где чашу Он ждал роковую!
О, если б в ту ночь кто-нибудь,
В ту страшную ночь искупленья,
Страдальцу в изнывшую грудь
Влил слово одно утешенья!
Но было все тихо во мраке ночном,
Но спали апостолы тягостным сном,
Забыв, что грозит им невзгода;
И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,
Влекомы Иудой, входили тайком
Несметные сонмы народа!
Requiem aeternam dona eis,
Вечный покой отстрадавшему, много томительных лет,
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша Защита, Покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
О, что за день тогда ужасный встанет,
Когда Архангела труба
Над изумленным миром грянет
И воскресит владыку и раба!
О, как они, смутясь, поникнут долу,
Цари могучие земли,
Когда к Всевышнему Престолу
Они предстанут в прахе и в пыли!
Дела и мысли строго разбирая,
Возсядет Вечный Судия,
Прочтется книга роковая,
Где вписаны все тайны бытия.
Все, что таилось от людского зренья,
Наружу выплывет со дна,
И не останется без мщенья
Забытая обида ни одна!
И доброго, и вредного посева
Плоды пожнутся все тогда.
То будет день тоски и гнева,
То будет день унынья и стыда!
Без могучей силы знанья
И без гордости былой
Человек, венец созданья,
Робок станет пред Тобой.
Если в день тот безутешный
Даже праведник вздрогнет:
Что же он ответит – грешный?
Где защитника найдет?
Все внезапно прояснится,
Что казалося темно,
Совесть, спавшая давно.
И когда она укажет
Что он скажет, что он скажет
С воплем безсилия, с криком печали
Жалок и слаб он явился на свет,
В это мгновенье ему не сказали:
Выбор свободен – живи или нет.
С детства твердили ему ежечасно:
Сколько б ни встретил ты горя, потерь,
Помни, что в мире все мудро, прекрасно,
Люди все братья, – люби их и верь!
В юную душу с мечтою и думой
Страсти нахлынули мутной волной.
«Надо бороться», сказали угрюмо
Те, что царили над юной душой.
Были усилья тревожны и жгучи,
Но не по силам пришлася борьба:
Кто так устроил, что страсти могучи,
Кто так устроил, что воля слаба?
Много любил он, любовь изменила,
Дружба. увы, изменила и та;
Зависть к ней тихо подкралась сначала,
С завистью вместе пришла клевета.
Скрылись друзья, отвернулися братья.
Господи, Господи, видел Ты Сам,
Как шевельнулись впервые проклятья
Счастью былому, вчерашним мечтам;
Как постепенно, в тоске изнывая,
Видя одне лишь неправды земли,
Ожесточалась душа молодая,
Как одинокие слезы текли;
Как наконец, утомяся борьбою,
Возненавидя себя и людей,
Он усумнился скорбящей душою
В мудрости мира и в правде Твоей!
Скучной толпой проносилися годы,
Бури стихали, яснел его путь.
Изредка только, как гул непогоды,
Память стучала в разбитую грудь.
Только что тихие дни засияли,
Смерть на пороге. откуда? зачем?
С воплем безсилия, с криком печали
Он повалился недвижим и нем.
Вот он, смотрите, лежит без дыханья.
Боже! к чему он родился и рос?
Эти сомненья, измены, страданья, –
Боже, зачем же он их перенес?!
Пусть хоть слеза над усопшим прольется,
Пусть хоть теперь замолчит клевета.
Сердце, горячее сердце не бьется,
Вежды сомкнуты, безмолвны уста.
Скоро нещадное, грязное тленье
Ляжет печатью на нем роковой.
Дай ему, Боже, грехов отпущенье,
Дай ему вечный покой!
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша Защита, Покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков.
Памятник на могиле Апухтина в Александра-Невской лавре (перенесен в 50-е гг. на Литературные мостки Волкова кладбища) с высеченными строками из «Реквиема»:
Дай ему, Боже, грехов отпущенье,
Дай ему вечный покой!
Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша Защита, Покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!
Исход, гл. XIV, ст. XX.
Когда Израиля в пустыне враг настиг,
Чтоб путь ему пресечь в обещанные страны,
Тогда Господь столп облачный воздвиг,
Который разделил враждующие станы.
Одних он тьмой объял до утренних лучей
Другим всю ночь он лил потоки света.
О, как душе тоскующей моей
Близка святая повесть эта!
В пустыне жизненной мы встретились давно,
Друг друга ищем мы и сердцем, и очами,
Но сблизиться нам, верь, не суждено:
Столп облачный стоит и между нами.
Тебе он светит яркою звездой,
Как солнца луч тебя он греет,
А мой удел, увы! другой:
Оттуда мне лишь ночью веет,
И безотрадной, и глухой!
Романс П.Г. Чеснокова (1904).
В дверях покинутого храма
С кадил недвижных фимиама
Еще струился синий дым,
Когда за юною четою
Пошли мы пестрою толпою
Под небом ясным, голубым.
Покровом облаков прозрачных
Оно, казалось, новобрачных
Благословляло с высоты,
И звуки музыки дрожали,
И словно счастье обещали
Людское горе забывая,
Душа смягчалася больная
И оживала в этот час.
И тихим, чистым упоеньем,
Как будто сладким сновиденьем,
Отвсюду веяло на нас.
Романс П.П. Дервиза (1903).
Светает. Не в силах тоски превозмочь,
Заснуть я не мог в эту бурную ночь.
Чрез реки, и горы, и степи простор
Вас, братья далекие, ищет мой взор.
Что с вами? Дрожите ли вы под дождем
В убогой палатке, прикрывшись плащом,
Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену,
Иль пали в бою за родную страну,
И жизнь отлетела от лиц дорогих,
И голос ваш милый навеки затих.
О Господи! Лютой пылая враждой,
Два стана давно уж стоят пред Тобой, –
И помощи молят Тебя их уста,
Один за Аллаха, другой за Христа.
Без устали, дружно во имя Твое
Но, Боже! один Ты, и вера одна,
Кровавая жертва Тебе не нужна.
Яви же борцам негодующий лик,
Скажи им, что мир Твой хорош и велик,
И слово забытое братской любви
В сердцах, омраченных враждой, оживи!
Случайно он забрел в Господний храм,
И все кругом ему так чуждо было.
Но что ж откликнулось в душе его унылой,
Когда к забытым он прислушался словам?
Уже не смотрит он кругом холодным взглядом.
Насмешки голос в нем затих,
И слезы падают из глаз давно сухих,
И пал на землю он с молящимися рядом.
Какая же молитва потрясла
Все струны в сердце горделивом?
О воинстве христолюбивом
Из поэмы «год в монастыре»
Отрывки из дневника
Восторженный канон Дамаскина
У всенощной сегодня пели,
И умилением душа была полна,
И чудные слова мне душу разогрели.
«Владыка в древности чудесно спас народ,
Он волны осушил морские».
О, верю, верю, Он и в наши дни придет
И чудеса свершит другие.
О Боже! не народ, – последний из людей
Зовет Тебя, тоскою смертной полный.
В моей душе бушуют также волны
Воспоминаний и страстей.
О, осуши же их Своей могучей дланью!
Как солнцем освети греховных мыслей тьму.
О, снизойди к ничтожному созданью!
О, помоги неверью моему.
На монастырской башне полночь бьет,
И в бездну падает тяжелый, грустный год.
Я с ним простился тихо, хладнокровно,
Один в своем углу: всё спит в монастыре.
У нас и службы нет церковной,
Здесь Новый год встречают в сентябре.
В миру, бывало, я, в гостиной шумной стоя,
Вел тихий разговор с судьбой наедине.
Молил я счастия – теперь молю покоя.
Чего еще желать, к чему стремиться мне?
А год тому назад. Мы были вместе с нею,
Как будущее нам казалося светло,
Как сердце жгла она улыбкою своею,
Как платье белое к ней шло!
Зачем былого пыл тревожный
Ворвался вихрем в жизнь мою
И разбудил неосторожно
В груди дремавшую змею?
Она опять вонзила в сердце жало,
По старым ранам вьется и ползет,
И мучит, мучит, как бывало,
И мне молиться не дает.
А завтра пост. Дрожа от страха
Впервые исповедь монаха
Я должен Богу принести.
Пошли же, Господи, мне силу на пути,
Дай мне источник слез и чистые восторги,
Вручи мне крепкое копье,
Которым, как Святой Георгий,
Я б раздавил прошедшее мое!
Из Великого канона
Помощник, Покровитель мой!
Явился Он ко мне, и я от мук избавлен,
Он Бог мой, славно Он прославлен,
И вознесу Его я скорбною душой.
С чего начну свои оплакивать деянья,
Какое положу начало для рыданья
О грешном пройденном пути?
Но, Милосердный, Ты меня прости!
Душа несчастная! Как Ева,
Полна ты страха и стыда.
Зачем, зачем, коснувшись древа,
Вкусила ты безумного плода?
Адам достойно изгнан был из рая
За то, что заповедь одну не сохранил;
А я какую кару заслужил,
Твои веленья вечно нарушая?
От юности моей погрязнул я в страстях,
Богатство растерял, как жалкий расточитель,
Но не отринь меня, поверженного в прах,
Хоть при конце спаси меня, Спаситель!
Весь язвами и ранами покрыт,
Страдаю я невыносимо;
Увидевши меня, прошел священник мимо,
И отвернулся набожный левит.
Но Ты, извлекший мир из тьмы могильной,
О, сжалься надо мной! – мой близится конец.
Как сына блудного прими меня, Отец!
Спаси, спаси меня, Всесильный!
О Ты, Который мне и жизнь, и разум дал,
Которого я с детства чтил душою
И Милосердным называл!
В немом отчаянье стою я пред Тобою.
Все наши помыслы и чувства от Тебя,
Мы дышим, движемся, Твоей покорны власти.
Зачем же Ты караешь нас за страсти,
Зачем же мы так мучимся, любя?
И если от греха нам убежать случится,
Он гонится за нами по пятам,
В убогой келье грезою гнездится,
Мечтой врывается в Твой храм.
Вот я пришел к Тебе измученный, усталый,
Всю веру детских лет в душе своей храня.
Но Ты услышал ли призыв мой запоздалый,
Как сына блудного Ты принял ли меня?
О нет! в дыму кадил, при звуках песнопенья,
Молиться я не мог, и образ роковой
Преследовал, томил, смеялся надо мной.
Теперь я не прошу ни счастья, ни забвенья,
Нет у меня ни сил, ни слез.
Чтоб мой язык, в безумье цепенея,
Тебе хулы не произнес;
Чтоб дикий сон последней муки
Не заглушил молитвенный псалом;
Чтоб на себя не наложил я руки
Перед Твоим безмолвным алтарем!
Помни о смерти (лат.).
Вечный покой дай им, Господи, и вечный свет их осияет (лат.).
Поделиться ссылкой на выделенное
Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»