арефьева я не очень верю актерам
О.Арефьефьева
альбом «Авиатор»
(таких длинных песен я еще не встречала!)
Я не очень-то верю актерам,
У них слишком уж много лиц.
Все у них изменяется скоро,
Не живешь, а играешь блиц.
У меня есть ручная птица,
Она очень хрипло поёт.
Что с того, что она мне снится,
Но зато никогда не врёт.
Было в городе нервных танцев
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней,
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Отливался высокий штиль.
Я сейчас демиург, мессия,
Я алхимик, шаман, поэт
По законам драматургии
Скоро должен начаться сюжет.
Я пишу эту злую сказку,
Не надеясь на хэппи-энд,
Своевольны роли и маски,
Но вступил в увертюру бенд.
Я не очень верю актерам,
Если это имеет смысл,
Кто на тонкой струне минора
Повисает как альпинист,
Кто все время у края сцены,
разделяющего тьму и свет,
Кто смертельную платит цену,
Созидая то, чего нет.
Его звали, скажем, Антоном,
Он, конечно, был маг и актер,
По средневековым законам
Ему мог бы светить костер:
Он умел вызывать затменья,
снег и ветер, слезы и дождь,
Хоть он делал это на сцене,
Инквизицию не проведешь.
Это ласка и это таска,
Маска тьмы, пустоты костюм
Тонкой плёнкой цветной раскраски
Слепит глаз и морочит ум.
Слепит глазки, морочит ум.
Покатайся в аттракционе,
В притяжении эти мук,
На машинке или в вагоне
Меж столицами и вокруг.
Там веселые шутки, пляски
И в финале оркестр: трам-парам,
Я не очень верю паяцам,
Лицедеям и джокерам.
Это ласка и это таска,
Маска тьмы, пустоты костюм
Тонкой плёнкой цветной раскраски
Слепит глаз и морочит ум.
Слепит глазки, морочит ум.
Столько лет я растила свою пуповину
Затем, чтобы так вот легко ты душу мне вынул,
Порвал мое сердце, и щелкнул по носу,
И оставил вот эту и эту страшную полосу.
Я своим порванным сердцем стучу явно не в ритме,
Путаю жесты, вместо концерта пою молитву,
Путаю воздух с водой, а воду с любовью,
Из состояний материи мне подойдет любое.
Я ведь дышу наощупь, зубами слушаю звуки,
Конечно бы, надо проще, но не прощают руки,
Вижу двумя лишь глазами, а сотня других ослепла,
Во мне так много тепла, что вода становится пеплом.
Асимметрия
Асимметрия
Асимметрия
Асимметрия
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Семь с половиной 
Я не очень верю актерам —
У них слишком уж много лиц,
Все у них изменяется скоро,
Не живешь, а играешь блиц.
У меня есть ручная птица,
Она очень хрипло поет,
Что с того, что она мне снится?
Но зато никогда не врет!
У меня есть койот и ворон,
У тебя — атональный джаз,
Я стихов рассыпаю споры
И взойдут ли они — Бог даст.
И над плотию умерщвлённой
Подлетает душа, как флаг.
Этот мир был такой зеленый
До тех пор, пока не ослаб.
В этом городе нервных танцев
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней,
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Отливался высокий штиль.
Я сейчас — демиург, мессия,
Я — алхимик, шаман, поэт.
По законам драматургии
Скоро должен начаться сюжет.
Я пишу эту злую сказку,
Не надеясь на хэппи-энд,
Своевольны роли и маски,
Но вступил в увертюру бэнд.
Я не очень верю актерам
(если это имеет смысл),
Кто на тонкой струне минора
Повисает, как альпинист,
Кто все время у края сцены,
Разделяющего тьму и свет,
Кто смертельную платит цену,
Созидая то, чего нет.
Его звали, скажем, Антоном,
Он, конечно, был маг и актер,
По средневековым законам
Ему мог бы светить костер.
Он умел вызывать затменья,
Смех и ветер, слезы и дождь,
Хоть он делал это на сцене —
Инквизицию не проведешь.
Каждый день (выходной — понедельник)
Он играл сердцами людей.
Он во всех амплуа был гений:
Комик, трагик, простак, злодей,
Плут, игрок, что печатью мечен,
Инженю, резонер, слуга,
Но актер — не богова свечка
И не чертова кочерга!
Его паства — толпа у кассы,
Его храм — галерка, вертеп,
Он за клоуна и гимнаста,
Его жесты — вино и хлеб.
В балагане толпа людская —
Так изволь получить паёк
Тем, что в рай таких не пускают,
Даже с краю, только в раёк.
Ты встаешь на свои колена
И глядишь, не совсем дыша,
Как шевелятся доски сцены
Потому, что в них есть душа.
То король, то бродяга, то есть
Каждый раз всё новая роль.
Лицедействуешь — так на совесть
Открывать свое сердце изволь!
Вот тогда и беда поверит,
Что, как ангел, ты неуязвим,
Ну а может — как Том и Джерри,
Или просто — как клоун и мим.
За свой дар игры невозбранной
Ты и быть, и не быть готов.
Бог хранит дураков и пьяных,
А еще — бережет шутов.
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум.
Слепит глаз и морочит ум.
И когда с пропоротым сердцем
Наш герой приходит домой,
Там пьянчуги лезут погреться,
Проститутки кричат «ты мой!».
На его истекающий голос
Собираются упыри,
Он идет, излучая веселость,
Что с того, что дыра внутри?
Что с того, что внутри колодец,
Коридор извилистых строф?
Он внутри и снаружи, то есть
Он раздвоен между миров.
Он идет, запинаясь о звезды,
И под кожей не кровь — вода,
Я не очень верю тверёзым,
Но и пьяным — совсем не всегда.
Вечер, зал — и он снова новый,
Искрометен, жив и игрив,
Снова зритель глядит, зачарован,
Как он сказки плетет мотив.
Среди тех, кто забыл о вздохе,
Я — та девочка в первом ряду,
Я не в городе, не в эпохе —
Вслед за ним без оглядки иду!
Я ребенок в смешном балагане,
В сказке под названием «жизнь».
Я дрожу перед злыми врагами
И в восторге от криков «бис!».
Белый грим Пьеро с Арлекином
И сердечко в груди тук-тук,
Я уже почти Коломбина,
Я забыла, что это глюк!
Покатайся в аттракционе,
В притяжении этих мук,
На машинке или в вагоне,
Меж столицами и вокруг.
Там веселые шутки-пляски
И в финале оркестр трам-парам,
Я не очень верю паяцам,
Лицедеям и джокерам.
Мой койот и ворон хохочут,
Говорят мне — окстись, это сон!
Только сердце проснуться не хочет,
Как у всех, кто бывал влюблен.
Я люблю сияющий морок
И пьянящий мотив и стих,
Я не верю поэтам-актерам,
Хоть при этом одна из них.
В нашей сказке прекрасной, дурацкой,
Каждый — пленник, король, слуга.
А реальность без декораций
Устрашает, так как нага.
Аплодируют простолюдины —
И ты знаешь, на что идешь,
Заглянув за кулисы картины
Никогда уже не уснешь.
Мы — актеры, танцоры, поэты —
Постоянно живем на ноже.
Инквизиция — это не где-то,
Это то, что случилось уже.
Так не вздрогни, когда из ножен
Кто-то в зале вынул клинок,
Улыбнись всей открытой кожей —
Эта боль лишь сбивает с ног!
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум,
Слепит глаз и морочит ум.
Ольга Арефьева – Семь с половиной
Слушать Ольга Арефьева – Семь с половиной
Текст Ольга Арефьева – Семь с половиной
Я не очень верю актерам —
У них слишком уж много лиц,
Все у них изменяется скоро,
Не живешь, а играешь блиц.
У меня есть ручная птица,
Она очень хрипло поет,
Что с того, что она мне снится?
Но зато никогда не врет!
У меня есть койот и ворон,
У тебя — атональный джаз,
Я стихов рассыпаю споры
И взойдут ли они — Бог даст.
И над плотию умерщвлённой
Подлетает душа, как флаг.
Этот мир был такой зеленый
До тех пор, пока не ослаб.
В этом городе нервных танцев
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней,
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Отливался высокий штиль.
Я сейчас — демиург, мессия,
Я — алхимик, шаман, поэт.
По законам драматургии
Скоро должен начаться сюжет.
Я пишу эту злую сказку,
Не надеясь на хэппи-энд,
Своевольны роли и маски,
Но вступил в увертюру бэнд.
Я не очень верю актерам
(если это имеет смысл),
Кто на тонкой струне минора
Повисает, как альпинист,
Кто все время у края сцены,
Разделяющего тьму и свет,
Кто смертельную платит цену,
Созидая то, чего нет.
Его звали, скажем, Антоном,
Он, конечно, был маг и актер,
По средневековым законам
Ему мог бы светить костер.
Он умел вызывать затменья,
Смех и ветер, слезы и дождь,
Хоть он делал это на сцене —
Инквизицию не проведешь.
Каждый день (выходной — понедельник)
Он играл сердцами людей.
Он во всех амплуа был гений:
Комик, трагик, простак, злодей,
Плут, игрок, что печатью мечен,
Инженю, резонер, слуга,
Но актер — не богова свечка
И не чертова кочерга!
Его паства — толпа у кассы,
Его храм — галерка, вертеп,
Он за клоуна и гимнаста,
Его жесты — вино и хлеб.
В балагане толпа людская —
Так изволь получить паёк
Тем, что в рай таких не пускают,
Даже с краю, только в раёк.
Ты встаешь на свои колена
И глядишь, не совсем дыша,
Как шевелятся доски сцены
Потому, что в них есть душа.
То король, то бродяга, то есть
Каждый раз всё новая роль.
Лицедействуешь — так на совесть
Открывать свое сердце изволь!
И любовь чрезмерна, и плети,
Зацепило — не гнись, держись,
Ты уже променял всё на свете
На дурманящий запах кулис.
Вот тогда и беда поверит,
Что, как ангел, ты неуязвим,
Ну а может — как Том и Джерри,
Или просто — как клоун и мим.
За свой дар игры невозбранной
Ты и быть, и не быть готов.
Бог хранит дураков и пьяных,
А еще — бережет шутов.
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум.
Слепит глаз и морочит ум.
И когда с пропоротым сердцем
Наш герой приходит домой,
Там пьянчуги лезут погреться,
Проститутки кричат «ты мой!».
На его истекающий голос
Собираются упыри,
Он идет, излучая веселость,
Что с того, что дыра внутри?
Что с того, что внутри колодец,
Коридор извилистых строф?
Он внутри и снаружи, то есть
Он раздвоен между миров.
Он идет, запинаясь о звезды,
И под кожей не кровь — вода,
Я не очень верю тверёзым,
Но и пьяным — совсем не всегда.
Вечер, зал — и он снова новый,
Искрометен, жив и игрив,
Снова зритель глядит, зачарован,
Как он сказки плетет мотив.
Среди тех, кто забыл о вздохе,
Я — та девочка в первом ряду,
Я не в городе, не в эпохе —
Вслед за ним без оглядки иду!
Я ребенок в смешном балагане,
В сказке под названием «жизнь».
Я дрожу перед злыми врагами
И в восторге от криков «бис!».
Белый грим Пьеро с Арлекином
И сердечко в груди тук-тук,
Я уже почти Коломбина,
Я забыла, что это глюк!
Покатайся в аттракционе,
В притяжении этих мук,
На машинке или в вагоне,
Меж столицами и вокруг.
Там веселые шутки-пляски
И в финале оркестр трам-парам,
Я не очень верю паяцам,
Лицедеям и джокерам.
Мой койот и ворон хохочут,
Говорят мне — окстись, это сон!
Только сердце проснуться не хочет,
Как у всех, кто бывал влюблен.
Я люблю сияющий морок
И пьянящий мотив и стих,
Я не верю поэтам-актерам,
Хоть при этом одна из них.
В нашей сказке прекрасной, дурацкой,
Каждый — пленник, король, слуга.
А реальность без декораций
Устрашает, так как нага.
Аплодируют простолюдины —
И ты знаешь, на что идешь,
Заглянув за кулисы картины
Никогда уже не уснешь.
Мы — актеры, танцоры, поэты —
Постоянно живем на ноже.
Инквизиция — это не где-то,
Это то, что случилось уже.
Так не вздрогни, когда из ножен
Кто-то в зале вынул клинок,
Улыбнись всей открытой кожей —
Эта боль лишь сбивает с ног!
Эта ласка и эта таска —
Маска тьмы, пустоты костюм,
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум,
Слепит глаз и морочит ум.
В этом городе нервных танцев
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней,
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Отливался высокий штиль.
Я не очень верю актерам
(если это имеет смысл),
Кто на тонкой струне минора
Повисает, как альпинист,
Кто все время у края сцены,
Разделяющего тьму и свет,
Кто смертельную платит цену,
Созидая то, чего нет.
И когда с пропоротым сердцем
Наш герой приходит домой,
Там пьянчуги лезут погреться,
Проститутки кричат «ты мой!».
На его истекающий голос
Собираются упыри,
Он идет, излучая веселость,
Что с того, что дыра внутри?
Я ребенок в смешном балагане,
В сказке под названием «жизнь».
Я дрожу перед злыми врагами
И в восторге от криков «бис!».
Белый грим Пьеро с Арлекином
И сердечко в груди тук-тук,
Я уже почти Коломбина,
Я забыла, что это глюк!
Дубликаты не найдены
Уилл Смит и мудрая бабушка
Памяти радистки Кэт
Валентин Гафт о совести
Владимир Высоцкий «Холера»
Закрыт Кавказ, горит «Аэрофлот»,
И в Астрахани лихо жгут арбузы,-
Но от станка рабочий не уйдет,
И крепнут как всегда здоровья узы.
Убытки терпит целая страна,
Но вера есть, все зиждется на вере,-
Объявлена народная война
Одной несчастной, бедненькой холере.
Песня посвящена эпидемии, которая началась в середине июля 1970 года, когда в батумскую больницу с подозрением на кишечную палочку была доставлена группа студентов, приехавших в Грузию из Средней Азии. Через несколько дней к ним присоединилось еще 14 местных жителей. Анализы опровергли первоначальный диагноз и подтвердили самые худшие предположения медиков – это была холера. Ситуацию признали ЧП.
Бургасов быстро взял управление в свои руки. Наладил обмен информацией. И вскоре пришли сигналы из Астрахани, затем Одессы и Керчи. Санитарные врачи пошли по домам, участковые выясняли “кто маялся животом”. И таким образом за первые несколько дней в Одессе и Астрахани были выявлены 800 заболевших.
В очаги заражения было направлено несколько миллионов противохолерных вакцин, организована раздача тетрациклина. Однако сразу остановить эпидемию не удалось, во второй половине августа случаи заражения холерой были зафиксированы в Черкасской и Херсонской областях УССР, Тирасполе, Саратове и Волгограде.
Бургасов вылетел в Москву и поставил перед советским руководством ультиматум: или мы объявляем карантин, или холера завтра будет в Москве. Свою позицию он обосновал очень убедительно: лето, сезон отпусков, эпидемия в курортных городах. Сотни тысяч отдыхающих развозят ее по всему СССР.
Его послушались, но частично: с 6 августа 1970 года в Одессе действовал мягкий режим карантина. Город не был закрыт, однако выехать разрешалось только после обсервации: людей размещали в санаториях на две недели и только после этого отпускали домой. Возникла неразбериха с билетами на поезда и самолеты. По Одессе ходили слух, что от холеры умерли сотни человек, но власти это скрывают.
Бургасов снова отправился в Москву и на этот раз добился жесткого карантина. С середины августа ни приехать, ни выехать из зараженных городов стало невозможно. По всему Союзу отзывали из отпусков врачей и медсестер, даже студентов и отправляли на подворные обходы.
Поезда и самолеты перестали ходить, движение по дорогам прекратилось. Там стояли посты ГАИ. Кораблям запрещалось заходить в холерные порты. Не вывозили даже урожай. То, что могли, хранили на месте, арбузы могли быть заражены, поэтому их сжигали. О чем и пел Высоцкий.
У отдыхающих, особенно “дикарей” заканчивались деньги на проживание. Они искали способы вырваться из зараженных районов. Привлеченное к ликвидации эпидемии КГБ узнало, что одесситы по сговору с местной милицией наладили нелегальный бизнес. За 25 рублей туристов вывозили на лодке за пределы карантинной зоны или выводили “козьими тропами”.
53-летний художник-плакатист, дважды лауреат Сталинской премии, автор плакатов «За Родину!», «Смерть фашистской гадине!» и др. Алексей Алексеевич Кокорекин в 1959 году поехал в Индию без прививки, хотя в документах на выезд соответствующая отметка все же стояла
Тогда в Одессу срочно перебросили более пяти тысяч солдат, девять катеров и пять вертолетов для патрулирования местности. Вокруг Керчи разместили 9,5 тысячи солдат и более 20 катеров и вертолетов. В Астрахани туристов не было, но и туда перебросили около трех тысяч солдат – смотреть, чтобы не вывезли “холерные” арбузы.
Панику среди отдыхающих погасили централизовано, постановлением Совмина от 23 августа 1970 года. Всем, кто застрял в карантинной зоне, оформили больничные листы, продлили отпуска или добавили время на проживание в пансионатах и санаториях. Для “дикарей” были выделены общежития, речные суда, а в Крыму даже круизные лайнеры. На улице никто не остался. Все имевшиеся билеты сдавали через кассы. Деньги возвращались.
Планомерная эвакуация гостей Керчи и Одессы началась только в сентябре, когда из города стали ежедневно выпускать до 1500 иногородних. Кроме того, приняли меры, чтобы больше эпидемий не повторилось. Совмин СССР принял постановление «О мерах и защите бассейнов Черного и Азовского морей», согласно которому были выделены огромные средства на строительство водоочистных сооружений на всем нашем побережье.
Всего во время эпидемии в серьезной форме заболели 927 человек. Умерли 35 из них. В Керчи было выявлено 158 случаев болезни, никто не умер. В Одессе госпитализировали в тяжелом состоянии 126 человек, из которых скончались 7.
Вспышка холеры 1970 года оказалась куда более серьезным испытанием, чем вспышка завозной оспы в Москве в 1959-1960 годах. Хотя именно эта история стала образцово-показательным примером блестяще ликвидированной в короткие сроки эпидемии.
Арефьева Ольга и «Ковчег» Семь с половиной
Текст песни «Арефьева Ольга и «Ковчег» — Семь с половиной»
Я не очень верю актерам:
У них слишком уж много лиц,
А у меня есть ручная птица,
Она очень хрипло поет.
Что с того, что она мне снится,
Но зато никогда не врет!
Было в городе мирных танцев,
Слишком мало солнечных дней,
Я хотела бы в нем остаться,
Но уйти оказалось верней.
Чтобы боль вытекала горлом,
Лишь сверкнет Петропавловский шпиль,
И в жаровне тоски упорной
Оклемался высокий штиль.
Я сейчас демиург, мессия,
Я алхимик, шаман, поэт
По законам драматургии
Скоро должен начаться сюжет
Я пишу эту злую сказку,
Не надеясь на хеппи-энд
Своевольные роли и маски
Но вступил в увертюру бэнд.
Я не очень верю актерам:
Если это имеет смысл,
То на тонкой струне минора
Повисает как альпинист,
То все время у края сцены,
Разделяющего тьму и свет,
То смертельную платит цену
Созидая то, чего нет.
Его звали, скажем, Антоном.
Он, конечно, был маг и актер.
По средневековым законам
Ему мог бы светить костер.
Он умел вызывать затмения,
Смех и ветер, слезы и дождь.
Хоть он делал это на сцене,
Инквизицию не проведешь.
Каждый день: выходной, понедельник,
Он играл сердцами людей.
Он во всех амплуа был гений:
Комик, трагик, простак, злодей.
Тот игрок, что печатью мечен,
Инженю, резонер, слуга.
Но актеры – не Богова свечка
И не чёртова кочерга.
Его паства – толпа у кассы,
Его храм – галерка-вертеп.
Он за клоуна и гимнаста,
Его жесты – вино и хлеб.
В балагане толпа людская –
Так изволь получить паек
Тем, что в рай, таких не пускают,
Даже с краю – только в раек.
Ты встаешь на свои колена,
И глядишь, не совсем дыша,
Как шевелятся доски сцены,
Потому что в них есть душа.
То король, то бродяга, то есть,
Каждый раз все новая роль,
Лицедействуешь – так на совесть,
Открывать свое сердце изволь.
Вот тогда и беда поверит,
Что, как ангел, ты не уязвим.
Ну, а может, как Том и Джерри,
Или просто, как клоун и мим.
За свой дар игры невозбранной
Ты и быть, и не быть готов…
Бог хранит дураков и пьяных,
А еще бережет шутов.
Эта ласка и эта таска,
Маска тьмы, пустоты костюм
Тонкой пленкой цветной раскраски
Слепит глазки, морочит ум,
Слепит глаз и морочит ум.
И когда с пропоротым сердцем
Наш герой приходит домой,
Там пьянчуги лезут погреться,
Проститутки кричат: «ты мой!»
На его истекающий голос
Собираются упыри.
Он идет, излучая веселость,
Что с того, что дыра внутри?
Что с того, что внутри колодец,
Коридор извилистых строф?
Он внутри.. снаружи, то есть,
Он раздвоен между миров.
Он идет, запинаясь о звезды,
И под кожей не кровь – вода.
Я не очень верю тверезым,
Но и пьяным совсем не всегда.
Ночь прошла, и он снова новый:
Искрометен, жив и игрив.
Снова зритель глядит, зачарован,
Как он пьесы плетет мотив.
Среди тех, кто забыл о вздохе –
Я, та девочка в первом ряду!
Я не в городе, не в эпохе,
Вслед за ним без оглядки иду.
Я ребенок в смешном балагане
Сказки под названием жизнь,
Я дрожу перед злыми врагами
И в восторге от криков бис.
Белый грим Пьеро с Арлекино,
И сердечко в груди тук-тук,
И я уже почти Коломбина,
Я забыла, что это глюк!
Покатаемся в аттракционе,
Притяжение этих мук..
На машинке или в вагоне,
Меж столицами и вокруг.
Там веселые шутки, пляски,
И в финале оркестр трам-парам!
Я не очень