Аристократия и дворянство в чем разница
Аристократия вчера, сегодня, завтра: Российское дворянство и аристократия.
К ак бы негативно не относились к аристократии леваки и либералы, для традиционалистов именно дворянство и аристократия являются тем эталоном служащей интересам государства элиты, которая во многом создала государства Средневековой Европы и Нового времени, а с ними тот особый мир и взаимоотношения между людьми, которые навсегда остались на страницах мировой классической литературы и связаны с романами Скотта и Дюма, Бальзака и Толстого.
Часть 1. Французская аристократия
Французская аристократия – наиболее характерная социальная группа, которая в полной мере может считаться неким «золотым сечением» для определения аристократии, как социального и культурного феномена.Как и во всех прочих странах феодальной Европы, во Франции дворянство (рыцарство) и его высший слой (аристократия) возникают ещё при распаде Империи Карла Великого. Практически все слуги того или иного Государя, его ленные данники — все они образовывали сословие дворян-феодалов, среди которых начали выделяться наиболее крупные и влиятельные — герцоги, маркизы и графы.
Часть 2. Английское дворянство и аристократия
Способность к социальной мимикрии позволила английскому дворянству пережить все социальные конфликты и революции XVII-XX веков, и хотя в конце ХХ и начале ХХI веков английская знать перестала играть столь же влиятельную роль, как скажем, даже при Королеве Виктории, но она по-прежнему снабжает британский истеблишмент своими потомками, которые и определяют через скрытые механизмы политический и экономический курс современной Британии.
Часть 3. Германское дворянство
Принципиальное отличие германской знати и дворянства от английских и французских коллег по социальной иерархии заключалось как во времени их формирования, так и в особенности устройства германских государств. Формально Священная Римская Империя германской нации появилась ещё при Карле Великом, но фактически, как единое государство германских народов под властью Императора его можно признать не ранее XII века, когда собственно в Империю вошли Германия, Италия и Бургундия. Вскоре в состав Империи вошла Богемия.
Русская аристократия сформировалась как отдельное сословие достаточно поздно в период XVI-XVII вв., когда Великое Княжество Московское избавилось от ордынского вассалитета. Именно при дворе государей Московских формировалась та прогосударственная и монархическая элита, которая сможет преодолеть и Смуту начала XVII века и станет активной соработницей по созданию Российской Империи в XVIII веке.
Конечно, исторически русская аристократия начала формироваться как самостоятельная элитарная группа ещё в Древнерусском государстве, но в основном все аристократические семьи – «княжата» как доордынского, так и ордынского периода (1240-1480) были или потомками Князя Рюрика: Шуйские, Острожские, Огинские, Святополк-Мирские, Воротынские, Лобановы-Ростовские, Стрешневы, Белосельские-Белозерские, Пронские, Прозоровские, Одоевские, Долгоруковы, Вяземские, Горчаковы, Волконские, ставшие именоваться Рюриковичами, или потомками Великого Князя Литовско-Русского Гедимина: Вишневецкие, Хованские, Патрикеевы, Мстиславские, Голицыны, Трубецкие, Куракины, получившие в дальнейшем прозвище Гедеминовичей, наконец, третья группа старой, доимперской аристократии — потомки половецких и черкесских властителей, в числе которых, от хана Редеди произошли: Векентьевы, Зайцевы, Лопухины, Лупандины, Елизаровы и др., и от кабардинских князей — Черкасские.
По мере ослабления и последующего распада Золотой Орды, многие представители ордынских родов перешли на службу к Московским Государям, наиболее известные из них Царевичи Сибирские, князья Касимовские, князья Юсуповы и Урусовы, а также крымские ханы Гиреи.
Особой спецификой формирования российской знати было то, что в отличие от Запада, её социальный статус определялся не её родовым происхождением, и даже не наличием крупных вотчин, а в первую очередь близостью к верховной власти. То есть если режим абсолютистских монархий в Англии или Франции сформировался только в XVII-XVIII веках, то русское Самодержавие как институт всеобъемлющей власти монарха начал формироваться ещё при Иване III, и особенно при его Грозном внуке. Да, оставались институты, которые не были напрямую связаны с Государевым Двором, такие как: Земские Соборы, Боярская дума, или органы местного самоуправления, но, в целом, источником социального влияния и значения в государстве, для представителя той или иной аристократической семьи оставался Государев Двор и сама фигура Самодержца.
Особенностью русской знати было то, что при назначении на ту или иную «государеву службу» руководствовались не способностями исполнителя, а знатностью рода «по месту», в зависимости от того, как долго тот или иной род занимал какую-либо государственную должность, определялись его шансы на замещение вакантной должности при Дворе, или назначением воеводой или командующим вооруженными силами государства. Все результаты местнических споров, и назначение представителя того или иного рода, записывались в «Разрядные книги», которые были сожжены по приказу Царя Фёодора III Алексеевича в 1682 году с целью уничтожения местничества.
В эпоху раздробленности Русского государства, в удельных Княжествах начинает формироваться местная элита, удельная аристократия, но формируется она не равномерно, как по численности, так и по компетенции, и протяженности во времени. Например, наиболее влиятельной политической силой становились те местные аристократии, которые тяготели к определённым центрам силы, постоянно менявшимся, но четыре из них, на протяжении XIV-XVII веков оставались неизменными: Речь Посполитая на Западе от Москвы, Новгородская республика к северу от Москвы, Крымское и Казанское ханства к юго-востоку и югу от Москвы, и собственно Великое Княжество Московское. Другие государства стали периферией региональной политики в Восточной Европе и Западной Евразии. Галицкая Русь и Литовское Княжество вошли в состав католической Речи Посполитой. С ними в орбиту польского влияния вошла вся Правобережная Украина вплоть до Киева и Днепра. Напротив Левобережная Украина, начиная с XVI века, меняя позицию, тяготела или к Крымскому ханству, или к Великому Княжеству Московскому, а затем Русскому Царству.
Феодальная привилегия с «правом на отъезд» к другому Двору, была присуща не только Западной Европе, но и в государствах Речи Посполитой и Московского Царства. Именно поэтому некоторые семьи, происходившие от одного предка, служили в разных государствах, это было свойственно и для Рюриковичей, и для Гедеминовичей. Князья Огинские (Рюриковичи) служили польским королям, а литовские Мстиславские, Куракины и Голицыны (Гедиминовичи) служили Московским Государям. Но для самих Государей Московских, все три центра силы, Польша, Новгородская республика и Казанское и Крымское ханства были конкурентами за влияние на Среднерусской равнине, Малороссии и Прибалтике.
При Московском Дворе после окончательного утверждения на Престоле потомков Василия II Тёмного образуется местная, московская знать. Она не связана родственными узами с княжатами, на начальном этапе своего формирования, а полностью зависит в получении социальных статусов и собственности от московских монархов. К знатнейшим родам Московского Великого Княжества в XV-XVII вв. относились: Морозовы, Колычёвы, Вельяминовы, Салтыковы, Воронцовы, Ладыженские и другие. Очень часто местную знать пополняли родственники царских жён, и это часто вызывало внутриэлитные кризисы, когда «худородные выскочки» становились ближними боярами, а родовитая знать отодвигалась от «чести» и Престола Государей. Во многом именно это спровоцировало Смуту XVII века: борьба за вакантный Царский Престол Годуновых и их родни с одной стороны, князей Шуйских с другой, и Захарьиных-Юрьевых (Романовых) с третьей. Отчасти и стрелецкий бунт 1682 года был связан с притязаниями князей Хованских на власть, и их стремлением отстранить от Престола «худородных Нарышкиных», родственников второй жены Царя Алексея Михайловича.
Уже к концу XVII века в Московском государстве был сформирован московский патрициат, если так можно с определённым допущением определить московское боярство и присягнувших Московским Государям различные аристократические роды из «княжат» Дома Рюрика, Гедемина, а также потомков Чингиз-хана и Тимура — Чингизидов и Тимуридов. Статусом патрициев или «отцов государства» могли похвастать всего 30 фамилий, которые постоянно избирались членами Боярской Думы или думными дворянами.
Большой урон, как по социальному статусу, так и по влиянию аристократии нанёс Иван Грозный и его опричнина. Конфискация боярских и княжеских вотчин, переселение аристократии из Москвы в Новгород, истребление влиятельнейших семей в Москве, бегство в Польшу князя Курбского, казни аристократов в Александровской слободе, все эти проявления акций устрашения со стороны Грозного привели только к одному, и достаточно плачевному результату. Запуганная знать стала стремиться не к усилению, а к ослаблению как власти Царя, так и ослаблению государства, как такового. Благо рядом был образец аристократического государства — Речь Посполитая. Недаром во время смуты московская знать присягнула Владиславу Сигизмундовичу, как «законному Царю и Государю». В призвании польского принца на Московский трон аристократия и боярство пытались застраховаться от будущего произвола со стороны местной династии, что, как показала история, было не напрасными страхами, если учитывать ломку через «царское колено», которую провёл Царь Пётр Алексеевич, как саркастично писал граф А.К.Толстой о Петре Великом, замесившем новую кашу русской истории, чем он намерен мешать её, тот отвечал: «Палкою, матушка, палкою, палкою, сударыня, палкою!». Конечно, дубинка Петра Великого не шла в сравнение с топором, и дыбой Грозного, но именно тогда аристократия стала мечтать о «снятии тягла» с «благородных».
Создание Российской Империи, её нужды в деле приращения новых территорий, защите старых и создания современных армий, флота и промышленности требовали совершенно иного склада людей, чем достались Петру Алексеевичу от его предшественников. Были, конечно, и современно, и реформаторски настроенные соратники Царя Алексея Михайловича, как Афанасий Ордин-Нащёкин или Артамон Матвеев, но большинство русской аристократии было настроено или резко враждебно, или саботировало реформы Петра, как подрывающие основы православного государства.
Чтобы переломить негативистские настроения и реализовать задуманные им прозападные реформы, Петр Великий сделал тот же шаг, что и Иван Грозный — начал формировать новую элиту – под решение конкретных государственных задач. Для этого было усилено влияние поместного дворянства и формирование новой аристократии. Во многом она была иностранного происхождения, отсюда появились Брюсы, Минихи, Левенвольде, Остерманы, Кантемиры, куда вошла и родня второй супруги Петра Великого, Марты Скавронской — графы Скавронские, Ефимовские и Гендриковы.
Здесь стоит остановиться на источниках дохода российской знати и дворян. В отличие от Англии и Франции, у России никогда не было заморских владений, и эксплуатировать колонии и рабов было невозможно, в тоже время материальные притязания российского дворянства росли, так как эталоном служила Франция и Версальский двор времён Людовика XIV Великого. Именно роскошь французского двора, бюрократическая система и элитарность аристократии стали копироваться в России новой петровской знатью. При этом совершенно не учитывалась специфика России, с её православной верой, чуждой созданию роскоши и накоплению несметных состояний. В погоне за модой российское дворянство всё больше требовало от своих крепостных, которые вынуждены были, отказывая себе в необходимом, выполнять «требования барина», не желавшего уступать в роскоши сюртука и выезда своим французским коллегам. Это приводило к разорению многих помещичьих хозяйств, так как такой уровень потребления, который копировали русские дворяне, могли позволить себе только богатейшие фамилии России: Юсуповы, Голицыны, Строгановы, Демидовы и ещё не более 50 дворянских семей.
Источником богатства, как и во времена Грозного, у русской знати была только унаследованная или жалованная от короны земельная собственность с приписанными к имениям крепостными. Т.к. реформы Петра Великого и последующий «золотой век русского дворянства» привёл к массовому бегству крепостных крестьян от помещиков, то Петром Великим в 1718 г. был принят указ о полном закрепощении крестьян за помещиком, и подтверждалось Соборное уложение 1649 г. о введении бессрочном сыска беглых крепостных крестьян. Т.о. XVIII век стал апофеозом крепостного права в России.
Правда, часть дворянства, происходившего из купцов, такие как упомянутые выше Строгановы и Демидовы стремились кроме землевладения иметь иные источники дохода, ими стали заводы по производству метала у Демидовых, и крупнейшие соляные варни у Строгановых. Последние также стали одними из первых, кто начал строить доходные дома в Москве и Петербурге.
В XIX веке дворянство, под воздействием Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов Русской армии, а также откровенно патриотического и национально ориентированного правления Императора Николая I стало отказываться от подражания Западу. Тем более, что в огне революции погибла блистательная Франция и двор её Королей, а быть эпигонами корсиканского выскочки потомкам Рюрика и Гедимина было не с руки, да и Императоры России стали не уступать, а иногда и превосходить своих коронованных коллег по Европе в знаниях, чувстве прекрасного и даже в роскоши дворцов. Многое чем мы гордимся, в частности замечательные коллекции картин Эрмитажа были собраны Екатериной Великой, а затем это продолжили её внуки Александр I, и особенно Николай I. По крайней мере, все полотна «старых голландских» мастеров были куплены Николаем I у своего зятя, мужа сестры Короля Нидерландов Виллема II Оранского.
Регламент и этикет Императорского Двора были заимствованы у Венского двора Габсбургов, равно как и придворные чины: гофмейстеры, шталмейстеры, егермейстеры и т.д.
В период Великих реформ Александра II русское дворянство стало приходить в упадок, имения разорялись и закладывались в Дворянский банк. Этот процесс начался ещё при Николае I и его министре графе П.Д. Киселёве, который проводил реформу государственных крестьян. Собственно её целью было одно — перевести крепостных крестьян из состояния личной зависимости помещику в состояние государственных крестьян. Это было сделано через систему залогов помещичьих имений, в Дворянский банк. Выкупить обратно своё поместье дворянин мог, но уже без крепостных, которые получали статус государственных крестьян.
При Александре II начинается рост железнодорожного строительства, и в это вкладывали свои деньги крупные российские латифундисты, равно как и их британские и германские коллеги по сословию. Вскоре богатейшие представители аристократии перешли на строительство доходных домов, строительство фабрик и инвестиции в ценные бумаги. Последние стали популярны только в начале ХХ века, т.к. «игра на бирже» долгое время считалась предосудительной для аристократии, хотя никогда таковыми не считалась ни игра в карты, ни поездки в Монте-Карло или Баден-Баден, где спускались на игре в рулетку целые состояния.
Крупных состояний в России было несколько, т.к. институт майората у нас не прижился, а семьи были многодетные, то, как правило, все состояния дворян дробились между всеми потомками того или иного дворянина. Учитывая, что в большинстве своём российское дворянство было малоземельным, то богатых семей насчитывался 0,01 % от общего числа дворянства России, число которых никогда не превышало 1,2 — 1,5 % от общей численности всего населения России.
Образование российского дворянства было различным, но, как правило, т.к. в основном достойным занятием для дворянина была военная или иная государственная служба, то предпочтение имелось у различных военных учебных заведений, самым известным из которых был Пажеский корпус, основанный в 1803 году. Также были популярны Николаевское кавалерийское училище, Михайловское артиллерийское, Морской корпус, в конце XIX — начале ХХ века престижным стало окончить Академию генерального штаба. Из гражданских учебных заведений наиболее популярными был Царскосельский лицей и училище правоведения. Но для более низкого слоя дворянства, и после реформ Александра II для купцов, и мещан были открыты университеты: Московский, Петербургский, Казанский, Киевский, Дерптский, Харьковский и др. К концу XIX века 95 % дворян имели высшее или среднее образование.
Об аристократии и не только
Если внимательно посмотреть на жизнь дворян 19 века, то не такая уж она была сладкой. Были, конечно, помещики, жившие за счет труда своих крепостных, были и аристократы-бездельники, но большая часть дворян служила. Как-никак дворяне происходят из служилых людей. Кто-то, конечно, имел возможность не служить. Но для большинства дворян не служить считалось стыдно. Служба для дворян (особенно во времена Петра) стала нормой. И каждый дворянин служил отечеству, как мог: кто в гражданской службе, кто в военной. Подготовка к службе начиналась с ранних лет. Поэтому жизнь у дворянских детей не была сладкой. Дворян с детства муштровали: их учили иностранным языкам, разным наукам, правилам этикета. Дворяне считались элитой, но в то же время они не были отгорожены от народа: у них были няни-простолюдинки, например, как Арина Родионовна у Пушкина. Когда наступала война, дворяне разделяли судьбу народа: шли воевать за отчизну. Дворяне-офицеры стояли под теми же пулями, что и мужики-солдаты. Были дворяне, которые не брезговали физическим трудом. Я говорю не только о мелкой шляхте (это явление белорусско-польских земель), но и о российских дворянах, например о графе Толстом, который, как известно, ходил за плугом. Да что дворяне! Первый дворянин государства, царь Николай Второй, как известно не был белоручкой: занимался физическим трудом и приучал к нему своих детей. Так было до революции. А что можно сказать о нынешнем времени? Что можно сказать о современной элите – о буржуазии? Мне кажется никакой дворянин, никакой царь не был так далек от народа, как какой-нибудь современный буржуа. Дворянин изучал отечественную историю, его учили любить свою родину и заботиться о ее благе. Дворяне в большинстве своем не отделяли своей судьбы от судьбы страны. Патриотизм для дворян был нормой. Современный же буржуа заботится только о себе, и ему нет никакого дела ни до отечества, ни до ее истории, ни до ее народа. И в этом трагедия нашего времени.
У обывателей психология трусов. Обыватели боятся быть не такими, как все, боятся иметь свое личное мнение, иметь свой голос, боятся думать о высоком, бояться творить…Страх – вот стержень и стимул обывателя. Обыватели ходят на работу не из-за страха обленеть и деградировать, а из-за страха стать нищими. Была бы возможность не работать, обыватель бы не работал, прожигал бы жизнь, купался бы в роскоши, не считая это дурным. И лишь единицы занимались бы самообразованием и саморазвитием, искусством и науками, меценатством и благотворительностью, и думали не только о себе, но и о своих ближних…
Былая аристократия обладала привилегиями, имела права и независимость. Будучи свободной, она занималась искусством, наукой, просвещением. Плебс завидовал аристократии, желая уравняться с нею в правах. Произошла революция, наступило равенство, плебеи получили долгожданные права, буржуа заняло место аристократии, но что эта новоявленная аристократия могла и может предложить? Былая аристократия хотя бы имела вкус, была благородной по духу, тянулась к искусству, занималась меценатством. А новая аристократия – выбившаяся буржуазия – живет лишь для себя. И дальше золотого унитаза и дорогих машин ее фантазия не простирается. С такой аристократией мы далеко не уйдем.
Гитлер ошибался в том, что есть народ-аристократ, а есть народ-раб. Нет народа-аристократа и нет народа-раба. В каждом народе есть свои аристократы и в каждом народе есть свои рабы. Если бы не случились революции в России и в Германии, если бы у власти оставалась аристократия, нацизм бы не поднял голову, ибо, на мой взгляд, нацизм есть порождение ума раба. Никакой аристократ не додумался бы до такого, что есть народ-аристократ, а есть народ-раб. Ему, аристократу, ни к чему было бы так думать.
Быть рабом стыдно. Но являться рабовладельцем еще более стыдно, чем быть рабом.
Мещане подражают дворянам, но это чисто внешнее подражание.
Жениться лучше на дворянках: у них меньше понтов.
Быть богатым еще не означает быть аристократом. Быть аристократом – это прежде всего иметь вкус.
Настоящие аристократы служат идее. Этим они и отличаются от буржуазии, живущей, в основном, для себя.
Конечно, есть и теперь такие паны, которые к себе на вы обращаются. Но надо понимать: в наше время бьют не по гербовнику, а по морде!
Что может быть пошлее сытого буржуа?
Нет худшего пана, чем вчерашний холоп, ставший паном.
Аристократы и дворяне
Аристократы и дворяне
Московские жители прослыли гостеприимством, откровенностью, услужливостью, добротой; они легко знакомятся, щедры и вообще любят рассеянный и просторный образ жизни, – такова общая характеристика, данная современником.
Дворянство разделяет Вистенгоф на высшее и среднее. С того времени, как Петербург сделался постоянным местопребыванием Двора, аристократы постепенно стали переселяться в Петербург, куда их призывали государственная служба и светские удовольствия, но число их зато пополнилось мнимыми аристократами.
«Вот почему аристократия в Москве сороковых годов разделяется: на настоящую и мнимую. Настоящую аристократию составляют высшие государственные сановники с их семействами и не служащее дворяне, которые посредством отличного образования, древней знаменитости своего рода и огромного состояния, так сказать, слились в одно общество с первыми».
Настоящее аристократы ведут образ жизни тот же самый, какой ведут подобные им люди в других просвещенных городах Европы; если аристократ на службе, то большая половина времени посвящена занятиям, сопряженным с его должностью; если же он не служит, то, живя в Москве, весело проводит время в своем приятном и неприступном для других людей круге.
Женщины высшего общества отлично образованы, увлекательны своею любезностью и тонким познанием светской жизни, многие из них дипломатки, с особенным удовольствием читают о парламентских прениях в Лондоне и речи французских пэров и министров; получают множество иностранных газет, журналов, а преимущественно любят французскую литературу; пожилые и немного поотсталые предпочитают легкое русское чтение и преферансы.
Девицы получают блестящее воспитание и служат украшением московских обществ. Они также читают лучшие произведения русских и иностранных писателей и следят за современным просвещением как в России, так и других государствах.
В своем семейном кругу они занимаются рисованием, музыкою и пением; по благородному стремлению облегчать участь бедных они устраивают в пользу их базары, где продают свои рукоделья или учреждают благородные концерты, которые украшают своими часто блестящими талантами.
Иногда, в порыве человеколюбия, и самому почтенному аристократу приходит блажь притвориться меломаном; он улаживает концерт аматеров <3>, хватается за виолончель, контрабас или какой-нибудь другой инструмент и садится на переднем плане; но тут он часто украшает оркестр не талантом, а собственно своею важною, аристократическою физиономиею и благородным стремлением помочь несчастным.
Московский вельможа всегда большой хлебосол, совсем не горд в обществе, щедр, ласков и чрезвычайно внимателен ко всем посещающим его дом. Из любви к просвещению он делает чертоги свои доступными для образованных литераторов, ученых и известнейших артистов. Часто доступ в общество аристократа не представляет большого затруднения для молодого человека самого небогатого состояния, если он только превосходно образован.
Впрочем, во время зимних балов стоит только порядочному молодому человеку быть представленным в один из домов высшего общества, и если он там, как говорится, не ударил лицом в грязь, в особенности же если не будет изъявлять никаких притязаний на руку дочери хозяина, то его будут приглашать всюду, не заботясь, как иногда бывает, о том: из каких он и что у него.
Молодые люди – не многие остаются в Москве, они большею частию спешат на службу в Петербург, их влечет надежда на блистательное поприще по военной и дипломатической части.
Мнимые аристократы – это не что иное, как отломок среднего круга дворян, отставший от сего последнего и не приставший к высшему кругу; мнимую аристократию иногда составляют: некоторые семейства дворян не совсем значительных, но удачно при разных благоприятных обстоятельствах достигших на службе до порядочного чина и составивших себе порядочное благоприобретенное имение; люди, не достигшие до большого чина, но имеющие, как говорят, средний изрядный чинок и занимающие такие места, что часто бывают необходимы самим аристократам; люди, находящиеся в отставке с самым крошечным чином, имеющие при значительном количестве душ еще значительнейшее количество долгов и одаренные от природы счастливою способностью воображать, что все, что ни есть лучшего и высокого на свете, это все они.
Мнимые аристократы несравненно более горды, чем настоящие: у них честолюбие играет главную роль, и, чтобы удовлетворить ему, они, что называется, лезут вон из кожи.
Они дают зимою блистательные балы, устраивают катанья и пикники, а летом праздники на дачах; смотрят с видом покровительства на всех, даже на тех, которые его не ищут, делают добро для того только, чтоб им удивлялись и завидовали.
В обществе режут глаз их принужденность и натяжка, в доме как мебель, так хозяин и гости не на своих местах.
Дамы и девушки – жеманны, горды, иные притворно не произносят буквы р (грассируют), делают какие-то странные, сладострастно-томные глазки, неискусно притворяются близорукими, восхищаются произведениями французской литературы, не понимая хорошенько не только французской литературы, но даже не зная правильно своего природного языка; толкуют о заграничной жизни, зная ее очень плохо, по наслышке, гонят все русское, не хвалят Москву, где живут спокон века, все, что не они, – то худо, тогда как худое всего скорее может быть там, где они.
Старухи обыкновенно играют в карты и злословят.
Беда милой, образованной девушке, которая им чем-нибудь не угодит или которой по уму и красоте общество оказывает более внимания, чем их племянницам и дочкам, часто несносным своими пошлыми выходками и избитыми фразами парижских гостиных; горе жениху, на которого они взъедятся, они непременно расстроят свадьбу; от них все новости и сплетни; они желчны и сердиты от того, что чувствуют свою ничтожность в обществе, и со всеми этими качествами часто удивительно как богомольны.
Молодые люди этого круга большею частью фаты <4>, самые злейшие, безалаберные европейцы, необузданные, бессовестные львы, каких только видел свет Божий от Адама до нашего времени. Главная их цель: блистать в обществе своею не всегда занимательною наружностью, сомнительною любезностью, модным фраком, в котором всегда стараются перехитрить существующую моду для того, чтоб быть более заметными. Они-то имеют «странное поползновение к отращиванию незаконных усов и бороды, а иногда каких-то песиков». Говорят и судят обо всем, часто ни в чем не имея никакого толку и понятия, добиваются, чтобы, ничего не делая, попасть в камер-юнкеры или схватить крестик, всегда показывают вид, что им все надоело и они все видели, между тем как они ничего не видали, а занимают их сущие пустяки – именно то, чтоб ими занимались.
Иные из них нестерпимые педанты, пишут даже стихи и пробираются в литераторы; в этом-то классе людей являются: никем непонятые поэты, люди, которых не сумели оценить на поприще гражданской службы, расстроившиеся спекулянты, рано промотавшееся моты, несчастно-влюбленные, глупые от рождения. Некоторые из них, окружив себя громадами книг в кабинетах, занимаются следующими предметами: старинным вопросом о начале всех начал, определением, утратилась ли какая-нибудь часть вечности от существования ее в природе, что вероятнее: и immermarende nichts или immer marende ailes, есть ли возможность превращения всего в ничто, добродетель и зло суть ли только одни условия или они нам предписаны законом естественным, есть ли возможность чтоб не существовало прошедшее, может ли существовать мысль отдельно от тела и т.п., от чего кружится голова, портится мозг, теряется рассудок; или, углубляясь в пружины политики иностранных держав, они, не зная истории своего отечества, следят без всякой нужды и цели за тем, что сделали доброго Кабрера <5>и китайцы с англичанами; занимаются разысканием законов, которыми управлялись допотопные государства, исследованием состояния шелковых фабрик во время царствования Семирамиды или генеалогиею всех китайских мандаринов <6>.
Средний круг – самый обширнейший; он имел от себя множество отростков и самых мельчайших подразделений, едва заметных без особенного пристального наблюдения; самое же замечательное подразделение заключается в езде по городу четверкою или парой.
Здесь нет той натяжки и принужденности, как в мнимых аристократах; гостеприимство и радушие хозяина часто неподдельны, нет напыщенности и гордости, делающих общество несносным; здесь главную роль играло маленькое простительное женское кокетство.
Молодые люди – служащие или в отставке, а из военных, причисленные к армейским полкам и живущие в Москве по отпускам.
В каждой гостиной среднего круга вы найдете рояль или фортепьяно, разное женское рукоделье и книги.
Девушки играют и поют, смотря по тому, к какому отростку принадлежала их гостиная. В одной разыгрывают вариации Моцарта и Россини, в другой повторяют мотивы из опер: «Роберта», «Цампы», «Фенеллы», «Капулетти и Монтекки» и т.д., в иных гостиных музыка ограничивается наигрыванием разного рода вальсов и качучи, или весьма невинно поется: «Ах, подруженьки, как грустно, целый век жить взаперти», кончаемое обыкновенно: «Уж как веет ветерок»; а в иных дошли еще только до романсов: «Талисмана», «Голосистого соловья» и удалой «Тройки».
Дамы и девушки среднего общества также занимаются чтением французских романов, но они предпочитают русские книги. Они очень любят повести, печатаемые в «Библиотеке для чтения», стихи Пушкина, сочинения Марлинского и Лермонтова, некоторые московские романы: «Ледяной дом», «Милославский», «Никлас медвежья лапа» и другие.
Молодые люди, не получающие от родителей лишних денег, стремятся сблизиться с аристократическими юношами. Зимою последние усердно ищут случая, чтобы попасть к какому-нибудь вельможе на бал, о котором в Москве начинают поговаривать за неделю. Если юноша достигает своего желания, то немедленно сообщает о том знакомым и старается, чтоб ему завидовали; наконец настает вожделенный день – и он едет на бал. Но что же? Он встречает там общество ему незнакомое, хозяин хотя и протянул ему ласково руку, но это было так рассеянно, что вельможа не заметил ни его пестрых чулок, ни натянутых ловко на руки перчаток, ни даже щегольской булавочки.
Молодой человек, часто развязный в своем круге, наперерыв делающий комплименты дамам – и их, можно сказать, любимец, – на этом балу чувствует в себе какую-то неловкость; женщины ему кажутся гордыми и неприступными; он наводит на них лорнет свой, а они не смотрят; он им выставит то ногу в клетчатом чулке, то протянет руку в чистой, узкой перчатке, но его все не примечают.
Наконец он идет в гостиную, охорашивается там и входит снова в залу; опять все то же невнимание.
Эта страсть пробираться в высшее общество и подделываться под жизнь богатых и знатных людей имеет влияние более, нежели может показаться сначала, на всю жизнь многих молодых людей. Человек невысокого происхождения, без больших средств, по мнению благомыслящей части общества сороковых годов, должен службою протаптывать себе дорогу в обществе и не раз испытать горькое чувство обиды.
И сколько молодых людей испытало не раз самые страдальческие терзания самолюбия, когда, подъехав к богато освещенному крыльцу вельможи на флегматичном ваньке, они с досадою торопливо вылезали из неуклюжих саней, в которых как-то назло, всегда застрянут калоши, а в самое это время въезжала на двор карета щеголя, и форейтор-забияка кричал во все горло неповоротливому извозчику: «отъезжай прочь, погонялка, раздавлю»; или когда, приехав на бал, они возились в тесной, заваленной шубами и лакеями передней, где швейцар лениво снимал с них теплые сапоги, а они отряхали со своей шляпы хлопья снега, приводя в порядок взбуровленную вьюгой прическу; между тем счастливый богач, гордо сбросив плащ своему усатому гайдуку, влетал спокойный и веселый в залу. Если всмотреться внимательно в лица людей на балу, то можно тотчас угадать, кто из них приехал туда в карете, кто в санях с завивною пристяжкою и кто на погонялке.
Девушки, «по своему нежному полу», не имели, конечно, той свободы, как мужчины, и потому они посещали то общество, куда их везли родители; но в них зато преобладало другое желание, впрочем, позволительное желание: выйти поскорее замуж и выйти повыгоднее. Выгоды эти состояли, по разумению дочек: чтоб жених нравился и был богат или хоть по крайней мере чтоб нравился; по разумению матушек: чтоб он был непротивен, да богат; по разумению злых теток, бабок и опекунов: чтоб был хоть и противен, но только богат, да не просил бы приданого. Каждое из этих лиц прибегает к тем мерам, которые оно по своему соображению найдет необходимыми, чтобы пристроить свою дочку, племянницу или внучку – иногда ребенка, едва вышедшего из пансиона, которая еще ничего и не понимает, а иногда такую взрослую, что уж, с позволения сказать, понимает все.
Часто случаются препечальные свадьбы; причиною тому: взаимные ошибки; женихи наезжают в Москву со всех концов России, здесь и статские и военные, сухопутные и морские, всякие женихи, какие вам угодно.
Все они думают, что в Москве богатые невесты нипочем, что они здесь спеют, как на грядах ягоды, и что 400 душ чистого имения взять за московскою невестою – сущая безделица. Матушки также в свою очередь думают: «Моя дочь красавица, я ее отдам без приданого, мне надобно еще Ванюшу содержать в кирасирах»; а у иной если нет Ванюши, и рада бы что дать за дочерью, но все заложено и перезаложено, а батюшка изволит забавляться по вечерам в клубе, – тут иногда не до приданого.
Что же тут делают? Обыкновенно живут как можно роскошнее, сверх своего состояния; дают вечера, обеды и балы, иногда даже большие балы. Случалось, впрочем, что вечера не приносили большого убытка хозяину, а, напротив, доставляли ему выгоды; на этих вечерах гостей обыкновенно потчевали теплою водою с сахаром, имеющею признаки чая, домашним лимонадом и аршадом; ужинать подавали в 6-м часу, до которого оставались самые терпеливые из поручиков и студентов, а на деньги, вырученные во время этих вечеров за карты, шили людям верхнее платье и сапоги.
А что же делали женихи? Они также часто щеголяли с заложенными имениями, до поры до времени разыгрывали из себя богачей, наконец, влюблялись и сватались. Они рассуждали: «Вот постой, возьму приданое и поеду на жениной шее»; а там в свою очередь, обещая, что «даем столько-то и еще подмосковную после свадьбы, с лесами и различными угодьями», – думают: «ну женишься, сам богат, на своих подождешь»; наконец уладили свадьбу: смотришь, муж за женою взял только одни тряпки да несколько серег; деревня ее в залоге, и в неурожаи надо еще кормить крестьян, да платить проценты; а у мужа, своего, – просто ни кола ни двора. Пройдет год, жена живет в заложенной деревне, муж бьет баклуши в Москве, или жена франтит, черт знает на какие деньги, в Москве, а муж убрался на Кавказ с горя резаться с черкесами.
Если бывали, так сказать, обстоятельные браки, это когда человек, занимающий довольно значительное место, отдавал свою дочку за степенного человека, никогда не метившего в аристократы, который, смотришь, и начнет понемногу возвышаться: вдруг дадут должность, там другую, а наконец и крестик; явятся хорошенькие лошадки, каретка, хорошо убранный домик, – живут себе припеваючи.
Красавицы часто про степенных женихов говорили, что будто они дряни, или mauvais genre, а они-то самые лучшие женихи на белом свете, – замечает Вистенгоф, столь наглядно описавший матримониальные тенденции, пробуждаемые в его современниках Москвою.
Читайте также
Дворяне изначальной России
Дворяне изначальной России Крепостных дворянин имел до тех пор, пока служил он и служили его дети. Прекращалась служба – отбирались крепостные. Заметим, служба русского дворянина князю, как и служба человека своей семье, не имела сроков. Уйдя на службу в 15 лет, он мог до
Часть третья. ПРУССКИЕ АРИСТОКРАТЫ ПРОТИВ ГИТЛЕРА
Часть третья. ПРУССКИЕ АРИСТОКРАТЫ ПРОТИВ ГИТЛЕРА Правителям живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, покуда их не убьют. Домициан, римский император. Так что, как видим, при малейшей попытке применить по назначению, как любил говорить Эркюль