астафьев жизнь прожить краткое содержание
«Жизнь прожить»
Рассказ «Жизнь прожить» показывает отношение людей к природе, войну, как величайшее зло для всего человечества и земли. Имеют здесь место размышления о добре и милосердии.
Дважды Виктор Астафьев в своём рассказе обращается с призывом ко всему человечеству. Даже сама природа просит людей оглянуться и задуматься. Имеет место здесь размышление о черствости людской. Как часто бывает, что мы перестаём вникать в жизнь близких нам людей, не можем ощутить чужую радость и боль, мы черствеем душой, нам становится чуждым слово сострадание. Автора многое роднит с главным героем произведения Иваном Тихоновичем Заплатиным: возраст, место рождения, военные годы. В основу сюжета положена жизнь Ивана Тихоновича. Портрет Ивана и его жены имеют прямую связь с природой. Герои в своём общении используют поговорки и пословицы, что позволяет увидеть в них простых людей.
После войны Иван вернулся с фронта домой. Он смотрел за отцом, Борькой и тяжело раненным братом. К Ивану и его жене тянулись люди, как когда-то к Лельке, которая не отдала его в детский дом.
Сноха Ивана – грубая, вульгарная и развратная женщина, которая не только не проявляет доброты к людям, но и к своей дочери. Она ей нужна лишь для престижа.
В рассказе отведено место и экологической проблеме. Не только война губит природу, но и человек своей деятельностью приносит ей вред. Строительство Гидроэлектростанции в Красноярске стало причиной затопления больших площадей земли. Люди вынуждены навсегда оставить родные места, природу, могилы близких. Вся тайга повреждена. Людям, выросшим в тайге, тяжело прижиться в городе.
Так автор показывает единство человека и природы.
Тема природы и человека в творчестве В. П. Астафьева
Школьное сочинение
В наше время очень много говорится об экологических проблемах, об угрозе, которая нависла не только над природой, но и над нами — людьми. И это понятно, ведь мы — часть природы, одно из звеньев цепи, которая когда-то была прочной и надежной. Как же так случилось, что мы сами порвали эту цепь? Откуда возникло это нелепое, чудовищное противостояние между природой и человеком? Когда-то кто-то решил объявить человека «царем природы». Но «царь» этот оказался злым, жестоким и беспощадным. Он превратил окружающий мир не просто в подчиненного, а в раба. Точнее, попытался превратить. Потому что природа не сдается просто так. Человек объявил ей войну,— она готова дать достойный ответ. И тут вспоминаются слова Егора Полушкина из романа Е. Васильева «Не стреляйте в белых лебедей»: «Никакой человек не царь ей, природе-то. Не царь, вредно это — царем-то зваться. Сын он ее, старший сыночек. Так разумным же будь, не вгоняй в гроб маменьку!»
Экологические вопросы не раз затрагивались в литературе. Взаимоотношениям природы и человека посвящено немало стихов, рассказов, повестей и романов. Потому что писатели и поэты, обладая чутким сердцем, отзывчивой душой и наблюдательным взглядом, не могут не заметить, а заметив, не могут остаться равнодушными к тому злу, которое все чаще причиняет человек окружающей его природе. Особенно остро конфликт между природой и человеком-потребителем раскрывается в произведениях современных писателей. И все чаще они рассматривают этот конфликт с философской точки зрения — как противостояние беззащитной красоты и наступательного, вселенского зла. Говоря об отношении человека к природе, большинство авторов идут дальше, глубже, перенося эти отношения в социальную сферу, делая их мерилом человеческих чувств, личности и общества в целом.
Именно такой философский подход использует в своем творчестве известный русский писатель Виктор Петрович Астафьев — признанный мастер, знающий и чувствующий природу, требующий бережного к ней отношения. Тема природы и человека в той или иной мере звучит во всех его произведениях. С помощью ее Астафьев стремится решать глобальные проблемы времени, искать пути совершенствования личности, пробуждать в человеке чувство сострадания. Тема природы захватила писателя с самых первых его рассказов для детей, где она в основном выражается в восторженном отношении к окружающему миру, в восхищении его красотой. Впоследствии же эта тема углубляется автором и начинает звучать уже как тема экологическая. Защита природы, защита человеческого в человеке — вот основная мысль, которая проходит через все творчество писателя. Она связана с высокими гуманистическими традициями всей русской классической литературы.
В большинстве произведений Астафьева главными действующими лицами являются природа, человек и сам автор. При этом природа выступает то в виде конкретных пейзажей, то как абстрактная философская категория. Разнообразными красками рисует писатель человека, чей образ в основном зависит от отношения к окружающему миру — как к миру природы, так и к миру людей. Каждый персонаж у Астафьева сложен и многогранен. И задача автора заключается в том, чтобы увидеть и оценить многообразные взаимосвязи человека и природы.
В рассказах писателя мы сталкиваемся с двумя противоположными видами этих взаимоотношений: с одной стороны, те, кто бездумно и жестоко уничтожает природу, с другой — те, кто стремится всеми способами сохранить, спасти окружающий мир. В этом отношении к природе проявляется в целом нравственная сущность человека. С теплотой и сочувствием рисует В. Астафьев образы душевных, чистых сердцем людей, например главная героиня рассказа «Людочка», сохранившая жестоких жизненных условиях доброту, порядочность, милосердие и уважение к людям. В этом произведении затронуты важнейшие вопросы: загрязнение окружающей среды, падение общественной нравственности и деградация личности. Все эти вопросы тесно взаимосвязаны и переплетаются между собой.
В городском парке люди выкопали канаву и проложили по ней трубу, а вот закопать забыли. «С годами к канаве приползло и разрослось, как ему хотелось, всякое дурнолесье и дуркотравье: бузина, малинник, тальник, волчатник, одичалый смородник, не рожавший ягод, и всюду развесистая полынь, жизнерадостные лопухи и колючки. Кое-где дурнину эту непролазную пробивало кривоствольными черемухами, две-три вербы, одна почерневшая от плесени упрямая береза росла и, отпрянув сажень на десять, вежливо пошумливая листьями, цвели в середине лета кособокие липы». Что же сделал с когда-то буйной и красивой природой человек? Как мог допустить все это? Вырублены леса, уничтожены цветы, плодородная в прошлом земля изрыта канавами, залитыми грязной зловонной водой. Уничтожив красоту, человек порвал все связи с окружающим миром. Он поработил природу, заставил работать на себя. Но чего он этим добился? Только постепенного самоуничтожения! Вместо того чтобы жить в согласии с природой, наслаждаться ее красотой и обогащать свой внутренний мир общением с ней, человек вынужден теперь бороться за собственное выживание.
Что же, как говорит Астафьев в повести «Царь-рыба», «пришла пора отчитаться за грехи, пробил крестный час». Люди ужасно эгоистичны и лицемерны, они не способны чувствовать чужую боль. Даже то, что еще осталось от природы, они испоганили, так как считали это ничьим. И в этом изуродованном мире все чаще появляются такие «изуродованные» люди, как Стрекач из «Людочки» — жалкое, нравственно одичавшее существо, которое собрало в себе все гадкое и подлое, что только может быть в человеке.
В. Астафьев в своих произведениях ставит вопрос не только об экологии природы, но и об экологии души. «Забылся в человеке человек!» —говорит писатель, и от этого все беды человеческие, все катастрофы. Разорваны связи человека с природой — отсюда великие нравственные потери, утрата человеком живой души. Автор убежден, что спасать природу необходимо не только вокруг человека, но и в нем самом.
Автор показывает пробуждение души своего героя, полное нравственное перерождение, которое и спасает его от смерти. «Клянусь родом и подом: брошу рыбачить. » — обещает Игнатьич. И сдерживает свое обещание. Потому что постигает главную истину: смысл человеческой жизни в том, чтобы всегда оставаться человеком, не идти против своей совести. Не случайно, освободившись от рыбы, герой ощутил, что «ему сделалось легче». «Телу — оттого, что рыба не тянула вниз. душе — от какого-то, еще не постигнутого умом, освобождения». Да, человеческая душа очерствела, человек беспощадно губит природу, приближая возможные экологические катастрофы, приближая собственную гибель. Но все же В. Астафьев решительно не согласен с тем, что наступило время разрушения и ничего исправить нельзя. Он не может спокойно воспринимать надругательство над природой и убежден, что остались еще люди, которые, как и он, не утратили духовной чистоты. Еще есть шанс на спасение у человека и человечества. И этот шанс в том, чтобы оглянуться, осознать свои ошибки, увидеть красоту природы и сделать все возможное, чтобы сберечь, сохранить, приумножить эту красоту. Потому значительная роль отведена в произведениях Астафьева таким людям, как Аким, которого автор сравнивает со стойким северным цветком. Мать «подарила ему братьев и сестер, тундру и реку, чистое небо, солнце. цветок, протыкающий землю веснами, звуки ветра, белизну снега. «. И он благодарен ей за это. Всю доброту, все тепло своего сердца Аким с радостью отдает окружающим: «Дети и собаки его любили — верный признак души открытой и незлой». Верой в лучшее будущее, в то, что человечество одумается и тем самым спасет себя, проникнуты пейзажи Астафьева.
Красота природы, слияние с ней дают его героям силы для существования. Природа выступает единственным источником энергии и успокоения. Она очищает мысли и душу.
Писатель обращается к каждому из нас, призывая помнить, что природа и человек неразрывно связаны между собой. Губя природу, мы губим самих себя, разрушая связи не только с окружающим миром, но и с себе подобными. Поэтому, чтобы выжить и не потерять себя, мы обязаны соблюдать разумное равновесие между человеком, его внутренним миром и окружающей его природой.
Астафьев в своих произведениях выражает надежду на то, что еще не поздно осознать все это и наладить гармоничные отношения с миром.
«Красота спасет мир», — говорил Ф. М. Достоевский. Так давайте же научимся видеть эту красоту! Давайте впустим ее в свои сердца и будем беречь, как самое дорогое в жизни!
Краткое содержание Жизнь прожить Астафьев
Жизнь прожить
Рассказ “Жизнь прожить” показывает отношение людей к природе, войну, как величайшее зло для всего человечества и земли. Имеют здесь место размышления о добре и милосердии.
Дважды Виктор Астафьев в своем рассказе обращается с призывом ко всему человечеству. Даже сама природа просит людей оглянуться и задуматься. Имеет место здесь размышление о черствости людской. Как часто бывает, что мы перестаем вникать в жизнь близких нам людей, не можем ощутить чужую радость и боль, мы черствеем душой, нам становится чуждым слово сострадание.
Автора многое роднит с главным героем произведения Иваном Тихоновичем Заплатиным: возраст, место рождения, военные годы. В основу сюжета положена жизнь Ивана Тихоновича. Портрет Ивана и его жены имеют прямую связь с природой.
Герои в своем общении используют поговорки и пословицы, что позволяет увидеть в них простых людей.
Иван Тихонович ведет повествование о своей нелегкой доле, о голодных тридцатых годах, о войне, смерти родных ему людей. Однако это не вселило в его сердце черствость, он не стал безразличным к чужой
беде и горю. Еще мальчишкой он остался сиротой.
Лелька рано умерла, но дети научились от нее доброте и чуткости.
После войны Иван вернулся с фронта домой. Он смотрел за отцом, Борькой и тяжело раненным братом. К Ивану и его жене тянулись люди, как когда-то к Лельке, которая не отдала его в детский дом.
Сноха Ивана – грубая, вульгарная и развратная женщина, которая не только не проявляет доброты к людям, но и к своей дочери. Она ей нужна лишь для престижа.
Воспоминания Ивана отображают войну, страшную картину боя, где люди лежат как дрова. Эта картина стоит перед глазами Ивана, его волнует судьба внучки Клавы. Ему страшно становится, только от мысли, что это может повториться. Иван не может смириться и протестует против войны. Он думает над поведением дезертира, который дожил до амнистии и приспособился к жизни.
В рассказе отведено место и экологической проблеме. Не только война губит природу, но и человек своей деятельностью приносит ей вред. Строительство Гидроэлектростанции в Красноярске стало причиной затопления больших площадей земли. Люди вынуждены навсегда оставить родные места, природу, могилы близких. Вся тайга повреждена.
Людям, выросшим в тайге, тяжело прижиться в городе.
Так автор показывает единство человека и природы.
Похожие топики по английскому:
Жизнь прожить
Виктор Астафьев Жизнь прожить
Ванька с Танькой, точнее сказать, Иван Тихонович и Татьяна Финогеновна Заплатины, вечерами любили посидеть на скамейке возле своего дома. И хорошо у них это получалось, сидеть-то на скамейке-то, уютно получалось. И не то чтоб там прижавшись друг к дружке иль взявшись за руки и целуясь — всем напоказ по новой культуре. Нет, сидят они, бывало, обыкновенно, в обыкновенное одетые, в чем вечер застал на дворе, в том и сидят: Иван Тихонович в телогрейке, в старом речном картузе, уже без золотоцветного знака. Картуз спекся на солнце, съежился от дождей, ветров и старости, и не надет он — как бы впопыхах наброшен на все еще кудрявую голову, от кудрей непомерно большую, вроде капусты, не завязавшейся в вилок. Картуз с сереющим на месте отколупнувшейся кокарды пятнышком кажется смешным, вроде как у циркача, и своей мутностью оттеняет или обнажает смоль крупных кудрей, просвеченных ниточками седины, той августовской сквози, что на исходе месяца желто выдохнется из глубин леса, из падей ли на вислую ветку березы, завьет ее косичкой и грустно утихнет. «Люди! Люди! — напоминает вроде бы желтым просверком береза. — Осень скоро. Что же вы мчитесь куда-то? Пора бы и оглянуться, задуматься…»
Татьяна Финогеновна не желала отставать от Ивана Тихоновича в кудрях, до последнего сроку завивалась в районной парикмахерской, когда прихварывала — своеручно на дому калеными коваными щипцами еще дореволюционного производства взбодряла кой-чего на голове, хотя, по правде сказать, взбодрять там уж нечего было, волос почти полностью был выношен под корень, и наново ему не было сил и времени взойти на полянине. Но и с редкими кудерьками, в ситцевом платье, давным-давно вышедшим из моды, в тесном мундирчике с карманами, именуемом в деревнях жакетом, наброшенном на плечи синеньком платочке, в беленьких, вроде бы детских носочках, Татьяна Финогеновна все равно гляделась хорошо, главное — приветливо. Жакет Татьяна Финогеновна завсе не надевала, уж ближе к осени, в холодную пору, так-то все в платьице, в носочках, и если нет платочка на плечах, уж непременно на шее что-нибудь да топорщится, чаще — газовый лоскуток, серо-дымчатый, схваченный узелком сбоку шеи.
Ивану Тихоновичу ближе к сердцу, конечно, синий платочек — краса и память незабвенных лет войны, совсем почти отцветший платочек, с бордовой каемочкой по блеклому полю. Как увидит его Иван Тихонович — стронется его сердце с места или в сердце сдвинется что-то в то место, где теплые слезы, — вскипят они ни с того ни с сего, порой из-за совершеннейшего пустяка, из-за картинки в газете, или покажут по телевизору что военное, либо про разлуку запоют по радио — и вот уж подмоет ретивое, затрясет его что осенний выветренный лист…
Н-да, время! Не один он такой слезливый сделался. Не одного его мяла жизнь, валяла, утюжила, мочила и сушила. На что уж сосед его Семка-оторва — семь раз в тюрьме побывал за разбой и драки — так чуть чего, как баба, в истерику впадает, с рыданьем за голову хватается. «За что жисть погубил?» — кричит.
Ивана Тихоновича лихая сторона жизни миновала. И все у него в смысле биографии в полном порядке. Однако тоже есть чего вспомянуть, есть о чем попеть и поплакать. И старость он заслужил себе спокойную. Есть домишко, есть огород, палисадник с калиной и черемухой, аккуратные поленницы под крышей — дрова из столярного цеха, струганые. «Я их еще покрасить хочу», — смеется Иван Тихонович. Во дворе хоркают два поросенка, кухонька с варевом для них дымится, ну, стайки там, назем, парник, земля, трава, полы в дому, ведра с помоями, стирка, побелка, покраска, хлопоты, заботы и все прочее, как у всех жителей деревень. А вот накатывают на Ивана Тихоновича порой такая тоска, такое невыносимое томленье и предчувствия нехорошие, хоть напейся. И напился бы, да нельзя. Все из-за Тани. Татьяны Финогеновны. Она толкается по хозяйству, помогает, хлопочет, и никогда он ее не видел с невымытыми руками, в том недоношенном мужском пиджаке, к которому привыкли русские бабы по селам, да так и уродуют им свой вид по сию пору, когда тряпок дополна, норовят не только бабы, но и молодые девахи ходить по улице, в магазин, на базар в тапочках тряпочных и в пиджаках. Однажды, смех сказать, в доме отдыха видел Иван Тихонович: на танцы явились две подвыпившие девы с накрашенными губами и давай бацать под крик Рымбаевой — пыль столбом из-под стоптанных тапочек.
Ближе к осени и осенью Иван Тихонович и Татьяна Финогеновна надевают вязанные из собачьей шерсти носки, галоши, давние-давние, но все еще глянцевито поблескивающие. Хозяин сидит на скамейке ножка на ножку, сложив их вроде ножниц и вытянув насколько позволяет не такая уж выразительная длина. Руки он отчего-то держал переплетенными на груди, вроде бы как грея пальцы под мышками, — поза скорей женская, чем мужская. У Татьяны же Финогеновны руки обычно в коленях, ладошка в ладошке, ноги широко расставлены, упористо, но не часто доводилось ей посидеть так вот, вольно, в свое удовольствие. Как бы нечаянно вцепившись в скамейку, опершись на руки, спеленатая болью и внутренним напряжением, будто беспомощный младенец пеленальником, — вот как она последнее время сидела на скамейке: чаще стало ее схватывать.
Иван Тихонович незаметно уговаривал супругу пойти в избу, прилечь, капель линуть. Она ему так же незаметно — отпор: успею, мол, успею. «Ведь там лежать, в земле глубокой, и одиноко, и темно…» Не знала этих стихов Татьяна Финогеновна, но думала примерно так же — належится еще и капелек еще напьется и таблеток, они уж ей надоели, толку от них все равно никакого, и, пока еще возможно, лучше ей посидеть на свету, поглядеть на солнышко, на горы, на мимо проходящих людей, потому как она всегда была и есть к людям приветлива.
Редкий вечер бывали Заплатины на скамейке одни. Все к ним кто нибудь да лепился, грелся возле них. И насмешливо щурила узкие глаза, совсем их в щелки топила от удовольствия общения с людьми Татьяна Финогеновна, рот ее широкой скобочкой, каковой имел бес, что «под кобылу подлез», — рот этот, со складочками в углах, в смехе такой ли всегда подвижный, то и дело обнажал ряды казенных зубов, и, радуясь радости разлюбезной жены своей, Иван Тихонович и сам закатится, бывало, от своей ли, чужой ли шутки, закококает курочкой, наращивающей яичко, и начнет валять голову по заплоту — картуз наземь скатится, и, подняв его, бил он картуз о колено:
— Н-но, ты чё это катаешься-то, парень? Куда это ты все катаешься.
Татьяна Финогеновна стонет от смеха, вытирая слезы рукой:
— Да ну тебя! Уморил, нечистый дух! Совсем уморил.
Со смехом, с шуткой-прибауткой легче обмануть время. Ведь не просто так Иван Тихонович с Татьяной Финогеновной сидят на скамейке, с умыслом сидят — ждут из недалекого города вечернюю электричку, вдруг с нею, с электричкой-то, приедет Клавочка, внучка их единственная. Они ее все время ждут, каждый день, каждый вечер. И хотя внучка очень занята, родители ее и того занятей, да случится нечаянная оказия: карантин в садике либо мамуля гриппом заболеет, ребенку при ней быть нельзя — заразно; при них же, при дедушке с бабушкой, в самый раз, тут никогда и никакой заразы не бывает. Да здоровый человек у Клавочки мамуля. Очень. Редко привозят Клавочку в деревню. Мамуля у Клавочки завпроизводством треста ресторанов, считай что самоглавнейшего в городе предприятия. Мамуля вся в золоте, в седом герцогском парике времен короля Людовика Прекрасного, в платье сафари, не то треснувшем на заду от ресторанного харча, не то для фасону вспоротом.
Татьяна Финогеновна, завидев невестку на деревенской улице, всегда пугливо замирала в себе, боясь, что у невестки что-нибудь принародно лопнет и обнажится. Ребенчишко-то, Клавочка, тоже разодета по всей моде по заграничной, по последнему крику ее, эхо которого, достигнув сибирских пределов, делается скорее похоже на хрип и обретает такие уж тона и формы, что те, кто породил моду в Европах, увидев, как тут, на наших необъятных просторах, все усовершенствовалось, махнули бы на свое ремесло рукой, убрали бы раскройные ножницы в сундук: ходите снова нагишом, люди, — нагишом приличнее…
Современно одетая семья, современно однодетная, утомленная городом, неторопливо шествует по деревенской улице с электрички таким порядком: впереди она — глава семьи, устряпанная работой, надсаженная властью, земными благами и наслаждениями; за нею вприпрыжку, во французском берете с бомбошкой, в заграничных гольфиках, в кофточке с шелковым жабо, в желтеньких штанах с белыми лампасами, Клавочка, с забавной аппликацией-цыпушечкой, прилепленной на такое место, что бабушка с дедушкой при виде страшной непристойности, на какое-то время словно в параличе пребывают — хорошо, хоть ребенчишко, Клавочка, ничего еще не понимает, сраму не приемлет, прыгает себе на одной ножке и не зрит, что охальная цыпушка все время в движении, клюет на ее писуле зернышки.
Жизнь прожить читать онлайн бесплатно
Михаилу Александровичу Ульянову
Ванька с Танькой, точнее сказать, Иван Тихонович и Татьяна Финогеновна Заплатины, вечерами любили посидеть на скамейке возле своего дома. И хорошо у них это получалось, сидеть-то на скамейке-то, уютно получалось. И не то чтоб там прижавшись друг к дружке иль взявшись за руки и целуясь — всем напоказ по новой культуре. Нет, сидят они, бывало, обыкновенно, в обыкновенное одетые, в чем вечер застал на дворе, в том и сидят: Иван Тихонович в телогрейке, в старом речном картузе, уже без золотоцветного знака. Картуз спекся на солнце, съежился от дождей, ветров и старости, и не надет он — как бы впопыхах наброшен на все еще кудрявую голову, от кудрей непомерно большую, вроде капусты, не завязавшейся в вилок. Картуз с сереющим на месте отколупнувшейся кокарды пятнышком кажется смешным, вроде как у циркача, и своей мутностью оттеняет или обнажает смоль крупных кудрей, просвеченных ниточками седины, той августовской сквози, что на исходе месяца желто выдохнется из глубин леса, из падей ли на вислую ветку березы, завьет ее косичкой и грустно утихнет. «Люди! Люди! — напоминает вроде бы желтым просверком береза. — Осень скоро. Что же вы мчитесь куда-то? Пора бы и оглянуться, задуматься…»
Татьяна Финогеновна не желала отставать от Ивана Тихоновича в кудрях, до последнего сроку завивалась в районной парикмахерской, когда прихварывала — своеручно на дому калеными коваными щипцами еще дореволюционного производства взбодряла кой-чего на голове, хотя, по правде сказать, взбодрять там уж нечего было, волос почти полностью был выношен под корень, и наново ему не было сил и времени взойти на полянине. Но и с редкими кудерьками, в ситцевом платье, давным-давно вышедшим из моды, в тесном мундирчике с карманами, именуемом в деревнях жакетом, наброшенном на плечи синеньком платочке, в беленьких, вроде бы детских носочках, Татьяна Финогеновна все равно гляделась хорошо, главное — приветливо. Жакет Татьяна Финогеновна завсе не надевала, уж ближе к осени, в холодную пору, так-то все в платьице, в носочках, и если нет платочка на плечах, уж непременно на шее что-нибудь да топорщится, чаще — газовый лоскуток, серо-дымчатый, схваченный узелком сбоку шеи.
Ивану Тихоновичу ближе к сердцу, конечно, синий платочек — краса и память незабвенных лет войны, совсем почти отцветший платочек, с бордовой каемочкой по блеклому полю. Как увидит его Иван Тихонович — стронется его сердце с места или в сердце сдвинется что-то в то место, где теплые слезы, — вскипят они ни с того ни с сего, порой из-за совершеннейшего пустяка, из-за картинки в газете, или покажут по телевизору что военное, либо про разлуку запоют по радио — и вот уж подмоет ретивое, затрясет его что осенний выветренный лист…
Н-да, время! Не один он такой слезливый сделался. Не одного его мяла жизнь, валяла, утюжила, мочила и сушила. На что уж сосед его Семка-оторва — семь раз в тюрьме побывал за разбой и драки — так чуть чего, как баба, в истерику впадает, с рыданьем за голову хватается. «За что жисть погубил?» — кричит.
Ивана Тихоновича лихая сторона жизни миновала. И все у него в смысле биографии в полном порядке. Однако тоже есть чего вспомянуть, есть о чем попеть и поплакать. И старость он заслужил себе спокойную. Есть домишко, есть огород, палисадник с калиной и черемухой, аккуратные поленницы под крышей — дрова из столярного цеха, струганые. «Я их еще покрасить хочу», — смеется Иван Тихонович. Во дворе хоркают два поросенка, кухонька с варевом для них дымится, ну, стайки там, назем, парник, земля, трава, полы в дому, ведра с помоями, стирка, побелка, покраска, хлопоты, заботы и все прочее, как у всех жителей деревень. А вот накатывают на Ивана Тихоновича порой такая тоска, такое невыносимое томленье и предчувствия нехорошие, хоть напейся. И напился бы, да нельзя. Все из-за Тани. Татьяны Финогеновны. Она толкается по хозяйству, помогает, хлопочет, и никогда он ее не видел с невымытыми руками, в том недоношенном мужском пиджаке, к которому привыкли русские бабы по селам, да так и уродуют им свой вид по сию пору, когда тряпок дополна, норовят не только бабы, но и молодые девахи ходить по улице, в магазин, на базар в тапочках тряпочных и в пиджаках. Однажды, смех сказать, в доме отдыха видел Иван Тихонович: на танцы явились две подвыпившие девы с накрашенными губами и давай бацать под крик Рымбаевой — пыль столбом из-под стоптанных тапочек.
Ближе к осени и осенью Иван Тихонович и Татьяна Финогеновна надевают вязанные из собачьей шерсти носки, галоши, давние-давние, но все еще глянцевито поблескивающие. Хозяин сидит на скамейке ножка на ножку, сложив их вроде ножниц и вытянув насколько позволяет не такая уж выразительная длина. Руки он отчего-то держал переплетенными на груди, вроде бы как грея пальцы под мышками, — поза скорей женская, чем мужская. У Татьяны же Финогеновны руки обычно в коленях, ладошка в ладошке, ноги широко расставлены, упористо, но не часто доводилось ей посидеть так вот, вольно, в свое удовольствие. Как бы нечаянно вцепившись в скамейку, опершись на руки, спеленатая болью и внутренним напряжением, будто беспомощный младенец пеленальником, — вот как она последнее время сидела на скамейке: чаще стало ее схватывать.
Иван Тихонович незаметно уговаривал супругу пойти в избу, прилечь, капель линуть. Она ему так же незаметно — отпор: успею, мол, успею. «Ведь там лежать, в земле глубокой, и одиноко, и темно…» Не знала этих стихов Татьяна Финогеновна, но думала примерно так же — належится еще и капелек еще напьется и таблеток, они уж ей надоели, толку от них все равно никакого, и, пока еще возможно, лучше ей посидеть на свету, поглядеть на солнышко, на горы, на мимо проходящих людей, потому как она всегда была и есть к людям приветлива.
Редкий вечер бывали Заплатины на скамейке одни. Все к ним кто нибудь да лепился, грелся возле них. И насмешливо щурила узкие глаза, совсем их в щелки топила от удовольствия общения с людьми Татьяна Финогеновна, рот ее широкой скобочкой, каковой имел бес, что «под кобылу подлез», — рот этот, со складочками в углах, в смехе такой ли всегда подвижный, то и дело обнажал ряды казенных зубов, и, радуясь радости разлюбезной жены своей, Иван Тихонович и сам закатится, бывало, от своей ли, чужой ли шутки, закококает курочкой, наращивающей яичко, и начнет валять голову по заплоту — картуз наземь скатится, и, подняв его, бил он картуз о колено:
— Н-но, ты чё это катаешься-то, парень? Куда это ты все катаешься.
Татьяна Финогеновна стонет от смеха, вытирая слезы рукой:
— Да ну тебя! Уморил, нечистый дух! Совсем уморил.
Со смехом, с шуткой-прибауткой легче обмануть время. Ведь не просто так Иван Тихонович с Татьяной Финогеновной сидят на скамейке, с умыслом сидят — ждут из недалекого города вечернюю электричку, вдруг с нею, с электричкой-то, приедет Клавочка, внучка их единственная. Они ее все время ждут, каждый день, каждый вечер. И хотя внучка очень занята, родители ее и того занятей, да случится нечаянная оказия: карантин в садике либо мамуля гриппом заболеет, ребенку при ней быть нельзя — заразно; при них же, при дедушке с бабушкой, в самый раз, тут никогда и никакой заразы не бывает. Да здоровый человек у Клавочки мамуля. Очень. Редко привозят Клавочку в деревню. Мамуля у Клавочки завпроизводством треста ресторанов, считай что самоглавнейшего в городе предприятия. Мамуля вся в золоте, в седом герцогском парике времен короля Людовика Прекрасного, в платье сафари, не то треснувшем на заду от ресторанного харча, не то для фасону вспоротом.
Татьяна Финогеновна, завидев невестку на деревенской улице, всегда пугливо замирала в себе, боясь, что у невестки что-нибудь принародно лопнет и обнажится. Ребенчишко-то, Клавочка, тоже разодета по всей моде по заграничной, по последнему крику ее, эхо которого, достигнув сибирских пределов, делается скорее похоже на хрип и обретает такие уж тона и формы, что те, кто породил моду в Европах, увидев, как тут, на наших необъятных просторах, все усовершенствовалось, махнули бы на свое ремесло рукой, убрали бы раскройные ножницы в сундук: ходите снова нагишом, люди, — нагишом приличнее…