Атомная сказка что это
Рецензии на произведение «Атомная сказка»
Гениальное и безпощадное
обличение участников
«НТП».
С Уважением.
Спасибо за страницу!
Это гениальное стихотворение. Его надо в школе учить. Каждый должен знать его наизусть.
Андрей, хочу вас обрадовать. Изучают это стихотворение в школе, анализируют, и это радует. С уважением
Спасибо. Рад, если так.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
68 год, а до сих актуально. Не перевелись живодеры еще.
Светлая память поэту.
Кто-нибудь знает, где можно купить книгу стихов Юрия Кузнецова?
Спасибо огромное! Нашел. Раньше вроде не было там на страничке ссылки.
В Москве в магазине «Библио-глобус» (ст.метро «Лубянка» выход к Мясницким улицам, по моему. ) есть в продаже книга «Крестный путь». По крайней мере была в сентябре. Сама там купила.
Ага спасибо, я уже заказал через Интернет. А до Москвы мне далеко 🙂
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+
Имя на поэтической поверке. Юрий Кузнецов
Великий русский поэт, Юрий Поликарпович Кузнецов (11.02.1941-17.11.2003) писал:
«Сначала мне было досадно, что современники не понимают моих стихов, даже те, которые хвалят. Поглядел я, поглядел на своих современников, да и махнул рукой. Ничего, поймут потомки…»
«Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде,
Вот жизнь прошла, а где её следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.
Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.
Под шум Москвы и праздных околесиц,
Я смутно слышу, что речёт мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывёт дымок?
В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомёк,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.
Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза всё-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.
Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомёк.
Но ей и мне сияет этот месяц
Ив руки нам плывёт один дымок».
Юрий Кузнецов, русский поэт и переводчик, родился на Кубани, в станице Ленинградской Краснодарского края 11 февраля 1941 года в семье кадрового военного и учительницы.
Об отце, Поликарпе Ефимовиче известно следующее. Он был начальником заставы, в звании майор, на бессарабской границе.
В конце 1930-х годов поступил ложный донос о его кулацком происхождении, его лишили звания и должности, но он сумел встретиться с «тройкой», рассматривавшей его дело, и узнать имя доносчика.
Затем Поликарп Ефимович поехал в родное село Александровское. Ставропольского края, разыскал доносчика и заставил его изложить всю правду на бумаге. Отца восстановили полностью.
В августе 1942 года в Александровское вошли немцы. Мать, Раису Васильевну чуть не расстреляли, как жену командира Красной Армии.
В январе 1943 года, советские войска перешли в наступление, освободив родное село, и, получив отпуск на три дня, к семье вырвался подполковник Поликарп Кузнецов.
Как пишет в своей автобиографии Юрий Кузнецов, «звякнуло кольцо калитки, и мать обомлела: перед ней стоял отец».
Утром 1 ноября 1943 года отец вместе с тридцатью бойцами первым вброд перешёл озеро Сиваш (Гнилое море), и был представлен к званию Героя Советского Союза, которое, по неизвестным причинам, не получил.
Отец поэта, начальник разведки корпуса подполковник Поликарп Ефимович Кузнецов, погиб на Сапун-горе в 1944 году в ходе ожесточённой битвы, за освобождение Севастополя.
Отрочество поэта прошло в Тихорецке, а юность – в Краснодаре. После окончания школы Юрий проучился один год в Краснодарском педагогическом институте, откуда ушёл в армию на два года, с1961 по 1963 год.
Служил связистом на Кубе в разгар Карибского кризиса,1962 года, когда мир был на грани ядерной войны. В своём творчестве Юрий Кузнецов часто вспоминал об этом тревожном времени, для всего мира.
Ощущение надвигающегося вселенского катаклизма, свойственное поэтике Юрия Кузнецова, впервые явилось ему в период Карибского кризиса, когда будущий поэт находился в составе советского армейского контингента на Кубе.
25 октября 1962 года написаны эти строки:
«Я помню ночь с континентальными ракетами,
Когда событием души был каждый шаг,
Когда мы спали, по приказу, нераздетыми
И ужас космоса гремел у нас в ушах.
С тех пор о славе лучше не мечтать
С закушенными изнутри губами,
Забыть о счастье и молчать, молчать –
Иначе не решить воспоминаний».
После армии один год работал в милиции, инспектором по делам несовершеннолетних.
В 1970 году Юрий Кузнецов с отличием окончил Литературный институт им. А.М.Горького, руководитель семинара поэт Сергей Наровчатов.
После института работал в московском издательстве «Современник» в редакции национальной поэзии.
С 1994 года редактор издательства «Советский писатель», с 1996 года редактор отдела поэзии в журнале «Наш современник».
Юрий Кузнецов был профессором Литературного института, членом Союза писателей СССР с 1974 года.
Первое стихотворение Юрий Кузнецов написал в 9-ть лет. Первая публикация увидела свет в районной газете «Ленинский путь» 30 июня в 1957 году. Называлось стихотворение:
«Как прибой, рокочут склоны,
И простор волнист.
Пашет поле запылённый
Юный тракторист.
Ветер мягко гладит кожу
И качает лист.
И мне жаль, что я прохожий
А не тракторист».
После этого молодой поэт послал в «Ленинский путь» другие стихи, и они были также опубликованы.
Окрылённый успехом, Юра Кузнецов послал стихотворение «Пни. Костры…травы в пыли» в Москву, в «Пионерскую правду». И оно было опубликовано 6 августа 1957 года.
Между тем юный поэт совершенно запустил уроки и был оставлен в девятом классе на второй год.
Это сделать посоветовала ему мать: пока он учился, он получал пенсию за отца. Одно время мечтал стать лётчиком, любил ездить на буферах и крышах поездов.
Впервые поэт заявил о себе, как о поэте, будучи студентом Литературного института им. А.М.Горького, стихотворением «Атомная сказка», которое явилось веским аргументом в так называемом споре «физиков и лириков».
«Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото
За три моря от отчей избы.
— Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака».
2 февраля 1968 года.
Это стихотворение, лауреата Государственной премии по литературе, за 1990 год, Юрия Кузнецова, одно из самых известных и хрестоматийных.
Так руководитель семинара поэт Сергей Наровчатов, в отзыве на дипломную работу студента 5-го курса Юрия Кузнецова писал:
«Мне давно уже представляется, что современная наука, подобна Фаусту, продала душу чёрту, и что получится из этой сделки, никому не известно.
В «Атомной сказке» рука молодого поэта бесстрашно нащупывает узел противоречия между естественностью и анализом, познанием и результатами.
И это малая часть тех граней, которые можно разглядеть в этом стихотворении».
Имя Юрия Кузнецова постоянно присутствовало в критике 1970-1980-х годов.
Значительное место в творчестве Юрия Кузнецова занимает военная лирика, стихотворения о Великой Отечественной войне.
По признанию поэта, воспоминания о войне стали важнейшими мотивами его поэзии.
По мнению критиков, стихотворение из военной лирики «Возвращение» занимает особое место в творчестве поэта, производя на читателя яркое эмоциональное впечатление:
«Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу,
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука.
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука –
Фронтовые.
Композитор Виктор Захарченко положил на музыку 30-ть стихотворений поэта, среди которых «Возвращение», «Когда я не плачу, когда не рыдаю» и другие.
Их исполнял Государственный академический Кубанский казачий хор.
Юрий Кузнецов издал около двадцати сборников стихотворений, много переводил поэтов из национальных республик, так и зарубежных, Дж.Байрон, А.Мицкевич, А.Рембо, перевёл также «Орлеанскую деву» Шиллера.
В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, перевёл на современный русский язык и изложил в стихотворной форме «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, за что ему была вручена литературная премия.
В своём творчестве Юрий Кузнецов часто обращался к вечным проблемам добра и зла,
божественного и человеческого, в его стихах переплетались философия, мифология и гражданская лирика.
Примером тому служат широкие по замыслу поэмы на библейскую тематику «Путь Христа» и Сошествие в Ад», которые он писал в последние годы. Названия книг Юрия Поликарповича, по его признанию, являлись своего рода поэтическими манифестами.
До конца своей жизни Юрий Кузнецов вёл поэтические семинары в Литературном институте и на Высших литературных курсах.
В сентябре 1997 года Юрий Кузнецов был избран академиком Академии Российской словесности.
В литературной критике можно встретить частое утверждение, что «Юрий Кузнецов стал одним из самых ярких явлений в русской поэзии второй половины ХХ века».
Родина высоко оценила вклад Юрия Поликарповича Кузнецова в отечественную литературу:
Юрий Поликарпович Кузнецов был женат, имел двух дочерей.
С 2006 года на интернет-портале «СТИХИ-РУ», Евгений Богачков, который в своё время учился на поэтическом семинаре у Юрия Кузнецова, открыл памятную авторскую страничку одного из самых значительных русских поэтов ХХ века Юрия Поликарповича Кузнецова, ушедшего в мир иной в 2003 году.
Всего было выложено 113 стихотворений.
В 2015 году на электронную почту сайта, кстати, популярного среди авторов, пришло следующее письмо:
«Здравствуйте уважаемый
Юрий Поликарпович!»
«Сообщаем Вам, что редакционная комиссия рассмотрела произведения, размещённые на Вашей странице на портале Стихи. РУ, и приняла решение номинировать Вас на национальную литературную премию «Поэт года» за 2015 год.
Нашими редакторами особенно отмечены следующие произведения: «Ладони», «Дымок». Вы получаете статус номинанта премии «Поэт года и право издания произведений в альманахе для Большого жюри.
Диплом номинанта будет вручен Вам в офисе Российского союза писателей, либо доставлен по почте вместе с авторскими экземплярами альманаха».
Далее идут всевозможные пояснения по процедуре. И подпись:
С уважением, Дарья Стрельцова. Эксперт редакционной комиссии премии «Поэт года».
Тут как говорится, не знаешь, смеяться, или плакать.
Приятно, конечно, что эксперты «Стихи. РУ» хотя бы спустя десять лет отметили пару стихотворений классика и решили выдвинуть их на соискание диплома «Поэт года».
Но, извините, номинация эта для Юрия Кузнецова маловата. Тут надо было выдвинуть на «Поэта века», как минимум.
Жалко что «редакционная комиссия» не имеет представления о выдающихся русских поэтах и не знает, живы ли они ещё или уже вошли в историю русской литературы.
Из поэтического наследия Юрия Кузнецова.
«Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком –
Одно уплывает, одно засыхает…
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету – что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко…
И поле широко, и небо высоко».
1970 год.
«Кого ты ждёшь. За окнами темно.
Любить случайно женщине дано.
Ты первому, кто в дом войдёт к тебе,
Принадлежать решила, как судьбе.
Который день душа ждала ответа.
Но дверь открылась от порыва ветра.
Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил волосы,
Другой – топил на море корабли.»
1969 год.
Я вчера в этом доме смеялся,
Кликнул друга, подругу привёз,
И на радостях плакать пытался,
Но судьбы не хватило для слёз.
Так стоял в этом смолкнувшем доме,
И на божий протаяли свет
Отпечатки воздетых ладоней
И от губ западающий след.
Я рванусь на восток и на запад,
Буду взглядом подругу искать,
Но останутся пальцы царапать,
И останутся губы кричать»
1967 год.
Это стихотворение, по выражению самого поэта, его «первая христианская ласточка».
Я причину зла не понимаю…
Брошу пулю в пенистый бокал.
Выпью за того, кого не знаю,
За того, кто пулю мне послал».
2003 год.
«России нет. Тот спился, тот убит,
Тот молится и дьяволу, и Богу,
Юродивый на паперти вопит:
— Тамбовский волк выходит на дорогу!
Нет! Я не спился, дух мой не убит,
И молится он истинному Богу,
А между тем свеча в руке вопит:
— Тамбовский волк выходит на дорогу!
Молитесь все, особенно враги,
Молитесь все, но истинному Богу!
Померкло солнце, не видать ни зги…
Тамбовский волк выходит на дорогу».
2003 год.
Под тамбовским волком, под именем этого зверя, Юрий Кузнецов, подразумевал реставрацию капитализма в России. Поэт переживал перестройку крайне болезненно.
«Вдали от северных развалин
Синь тегеранская горит,
— Какая встреча, маршал Сталин! –
Лукавый Черчилль говорит. –
Я верю в добрые приметы,
Сегодня сон приснился мне,
Руководителем планеты
Меня назначили во сне!
В знак нашей встречи незабвенной
Сегодня сон приснился мне,
Руководителем Вселенной
Меня назначили во сне!
Раздумьем Сталин не смутился,
Неспешно трубку раскурил:
— Мне тоже сон сегодня снился –
Я никого не утвердил».
1978 год.
«Кровь голубая на помост хлестала…
Ликуй, толпа! Сжимай своё кольцо!
Но, говорят, Антуанетта встала
И голову швырнула им в лицо.
Я был плохим учеником, признаться:
В истории так много тёмных мест,
Но из свободы, равенства и братства
Я вынес только королевский жест».
1991 год.
«Покосился забор и упал,
Все заборы в России упали.
Голос свыше по пьянке сказал,
Что границы прозрачными стали.
Это верно я вижу простор,
Где гуляет волна за волною,
Потому что упал мой забор
Прямо в море – и вместе со мною.
Оглянуться назад не успел
На поля и могилы родные,
На два голоса с ветром запел:
— Ой вы, кони мои вороные!
Позабыл я про радость труда,
Но свободно дышу на просторе.
И уносит меня в никуда
На родном деревянном заборе».
1974 год.
Атомная сказка (Юрий Кузнецов)
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Дорогие друзья, наш проект существует исключительно благодаря вашей поддержке.
Комментарии
Восхищают стихи настоящего Мастера!
Разве можно познать непознаваемое? Или разве можно вторгаться в мир, созданный Богом? Нам доступно лишь восхищение его красотой. Можно ли препарировать душу человека? Допустим ли рациональный подход к вопросам духовным, и к чему это приводит? Гениальные стихи всегда имеют последействие и оставляют широкое поле для размышлений.
Спасибо, Светлана, за их размещение на сайте.
вроде бы проблема научно-технического прогресса
Другой пример, как бы из научной сферы, но я из тех, кто против подобных опытов.
В 1950 году советский ученый по имени Владимир Демихов стал пионером в области трансплантации органов с использованием собак. В одном из печально известных экспериментов он смастерил «мульти – собаку», безусловно, получилось одно из самых ошеломляющих существ, когда-либо созданных человеком.
Согласно статье 1955 года в журнале Time Magazine, «Демихов удалил большую часть тела маленького щенка и расположил его голову и передние лапы на шее взрослой собаки. Сердце большой собаки качало достаточно крови для обеих голов. После того, как «мульти – собака» пришла в себя после операции, голова щенка открыла глаза и зевнула, голова взрослой собаки «одарила всех недоуменным взглядом» и попыталась сначала сбросить груз, который ей повесили на шею».
Примечательно, что после хирургического вмешательства обе собаки сохранили свою «личность». «Хотя у щенка почти не было своего тела, он остался таким же игривым, как и любой другой щенок: он рычал с притворной свирепостью и облизывал руку, которая его ласкала. Взрослая собака, тем временем, скучала, но вскоре примирилась с непонятным существом у себя на шее. Когда щенку хотелось пить, он, как и все его сородичи в таком возрасте, расплескал молоко, а когда в лаборатории стало жарко, обе головы высунули языки, чтобы остыть».
К сожалению, эксперимент не окончился удачно. После шести дней совместной жизни обе головы и их совместное тело умерли.
В 1950 году советский ученый по имени Владимир Демихов стал пионером в области трансплантации органов с использованием собак. В одном из печально известных экспериментов он смастерил «мульти – собаку», безусловно, получилось одно из самых ошеломляющих существ, когда-либо созданных человеком. А можно просто любить малыша, играть с ним, жить с ним под одной крышей, учиться у него радости жизни и любви. И тогда, к примеру, можно написать Вершики.
Разрушение сказки. О стихотворении Ю. Кузнецова «Атомная сказка» +1
Строки «Атомной сказки» (1968) Юрия Кузнецова сочетают в себе два разных мира, которым очень трудно уживаться в одном пространстве — мир науки и мир искусства. По мнению многих историков литературы, именно стихотворение «Атомная сказка» стало знаковым в споре «физиков и лириков» в 1960-х годах. Соединение двух миров дало в итоге впечатляющую картину, которая и ныне тревожит душу читателя, — несмотря на то, что лирический герой взят поэтом из, казалось бы, далекого прошлого, из фольклора (конкретно, из сказки о царевне-лягушке).
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Мне кажется, что поэт уже в начальной строфе постарался выразить свое мнение в споре о глобальном изменении жизненных ценностей, свою позицию. Современный, теперешний мир — это не сказка, это суровая реальность. И есть ли здесь место для доброты?
Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
Но кто же такая царевна-лягушка? Это как раз и есть воплощение чего-то доброго и прекрасного, — того, что осталось от прежнего мира. Она прячется от людских глаз, чтобы ей не причинили вреда. Но Иван-дурак одним поступком убивает последний «серебристый» кусочек счастья, превращая волшебную лягушку в самую обычную:
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
Оценка поэтом этого поступка недвусмысленна: «дурак» — это уже не насмешливая фольклорная приставка к имени героя стихотворения, а грубое название его истинной сущности. Он просто дурак, без всякого смеха.
Иван не видит красоту как таковую. Всю природу он воспринимает как некую сущность, состоящую лишь из атомов и молекул. Он однобок в своем мышлении, поэтому поэт и не разделяет его взгляда на жизнь. По мнению Кузнецова, человек, верящий лишь в науку — пустой, недалекий человек.
А что тут такого? — скажет кто-то, — просто вскрытие лягушки. Но поэт смотрит глубже и видит в этом поступке нечто глобальное — а именно, жестокость человека по отношению к природе, к прекрасному. Человек обесчеловечивается, ставя эксперименты над природой. Сказка перестает быть сказкой и становится «атомной» реальностью, где нет места волшебству.
Но ведь при этом человек узнает нечто важное для себя, для людей? Недаром же он улыбается?
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
И на этот вопрос у поэта есть ответ. Да, Иван познал природу лягушки, — но одновременно он разрушил что-то куда более важное для человечества. Правда, герой стихотворения (в силу своей приземленности) этого не понимает. Он улыбается, думая, что познал природу. Но так ли это?
10 главных стихотворений Юрия Кузнецова
Юрий Поликарпович Кузнецов родился 11 февраля в Краснодарском крае, в станице Ленинградской (бывш. Уманской), детство провел в Тихорецке, юность – в Краснодаре. Мать была учительницей, отец – кадровым военным.
Кузнецов писал стихи с 12 лет. После первых же публикаций в местной прессе его направили в Краснодар, на краевой семинар молодых писателей. Юноша решил остаться в городе и поступил в местный пединститут, но уже после первого курса бросил учебу и ушел в армию. Служил связистом в Забайкалье, затем – на Кубе, в самый разгар Карибского кризиса.
После службы Кузнецов недолгое время работал в детской комнате милиции, а в 1965 поступил в московский Литинститут. Там, со стихотворения «Атомная сказка», и началась его известность.
Вплоть до середины 1980-х Кузнецов оставался в центре литературного процесса, и не раз его стихи становились предметом жарких дискуссий. После 1985-го, с началом новой эпохи, акценты в творчестве поэта сместились: к славянскому фольклору и мифу добавилось христианское богоискательство, вместо сверхскоростных символических метаморфоз он все чаще обращается к развернутым аллегориям. Если раньше его ругали за излишний радикализм и экспрессивность, то теперь ставили в вину как раз эти старорежимные поиски бога, почвенничество и правый уклон.
Долгое время поэт жил только стихами. Потом прибавилась служба: преподаватель в Литературном институте с конца 80-х, редактор в издательстве «Советский писатель» с 1994-го, с 1997-го и до конца дней – заведующий отделом поэзии в журнале «Наш современник». Несмотря на признание заслуг и награды, в том числе Государственную премию РСФСР в области литературы в 1990 году, нового времени поэт так и не принял, хотя часто говорил: «Надо обязательно прорваться в третье тысячелетие» – и был уверен, что как поэту это ему удалось. Юрий Кузнецов умер 17 ноября 2003 года. На памятнике на Троекуровском кладбище выбиты его стихи: «Но русскому сердцу везде одиноко… И поле широко, и небо высоко».
«Атомная сказка»: аргумент в пользу лириков
АТОМНАЯ СКАЗКА
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
«Атомная сказка» – самое известное и чаще других переиздававшееся стихотворение Кузнецова. Оно удачно вписалось в контекст так называемого спора «физиков и лириков» 1960-х годов как аргумент в пользу лириков. К тому же стихи по-настоящему ознаменовали обретение авторского голоса. 14 мая 1968 года состоялось обсуждение новых произведений Кузнецова – и среди них «Атомной сказки» – на семинаре Сергея Наровчатова в Литинституте. Студенты были ошеломлены. Наставник заметил: «Это намного значительнее того, что мы слышали год назад. Тогда было что-то гимназическое. А это уже стихи и мысли взрослого человека». Позднее, в отзыве руководителя уже на дипломную работу студента 5-го курса Литературного института им. Горького Ю.П. Кузнецова, говорилось следующее: «Мне давно уже представляется, что современная наука, подобно Фаусту, продала душу черту, и что получится из этой сделки, никому неизвестно. В «Атомной сказке» рука молодого поэта бесстрашно нащупывает узел противоречия между естественностью и анализом, познанием и результатами. И это малая часть тех граней, которые можно разглядеть в этом стихотворении».
В своем интервью «Литературной газете» (01.09.1995, №35) Кузнецов вспоминал, что на одном из пленумов Российского Союза писателей, в 1969-м или 1970-м, некий критик процитировал «Атомную сказку», и партийные бонзы не поняли, о чем это. «Ну и что, – услышал от них критик. – И Базаров тоже резал лягушек. Это стишки для школьного капустника». Поэт ответил интервьюеру: «Но ведь Базаров тонет в моем стихотворении, как в народном сознании Ивана Дурака, тонет весь ученый мир с его унылым прагматизмом, да и со всей цивилизацией».
Помимо перекличек с романом Тургенева, в стихах можно уловить и связь с «Моцартом и Сальери» Пушкина. Сальери признается: «Звуки умертвив, / Музыку я разъял как труп. Поверил / Я алгеброй гармонию». Но никакой гармонии у него не получилось. Не получается и у Ивана, который ради неведомого ему правого дела губит царевну, вместо того чтобы ее расколдовать.
«Атомная сказка» была написана в Москве. Кузнецов подал документы в Литинститут в 1965-м, а в 1966-м очно попал на семинар Сергея Наровчатова. В том же 1966 году в Краснодарском книжном издательстве вышла «Гроза», первая книга поэта. Недавние архивные изыскания показали, что примерно в это же время Кузнецов рассчитывал издать и вторую книгу – «Барабаны тишины». В заявке он сам без ложной скромности предложил такую аннотацию: «Перед читателем откроется сложный и прекрасный мир нашего молодого современника, его раздумья и тревоги о судьбе человека и человеческих чувств в эру сверхскоростей и расщепленного атома».
Эта книга не состоялась. Зато первый московский сборник – «Во мне и рядом даль» – стал настоящим прорывом для поэта. И «Атомная сказка» в ней была.
«Грибы»: пробуждение природы
ГРИБЫ
Но ты не остановишься уже!
Лишь иногда в какую-то минуту
Ты поразишься – тяжести в душе,
Как та сопротивляется чему-то.
Стихотворение в рукописи датировано 21 сентября 1968 года и озаглавлено «Прогресс», два из трех перечеркнутых вариантов – «Скорость» и «Движение» (третий – «Природа и Прогресс»). Собственно, «прогресс» в исходном своем значении на латыни – тоже прежде всего движение. Уже давно оно прочно ассоциируется с движением вперед, от низшего к высшему, от лучшего к худшему. Судя по всему, такое понимание стихии скорости казалось Кузнецову слишком примитивным, позитивистским, и название стихотворения в составе дипломной работы (1969) и при первой публикации (альманах «День поэзии», 1970) было изменено в пользу как раз низших существ, грибов.
«Поэт» и стрела Аполлона
Спор держу ли в родимом краю,
С верной женщиной жизнь вспоминаю
Или думаю думу свою –
Слышу свист, а откуда – не знаю.
Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.
Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время.
Свист свистит всё сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья.
И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
Тут в самом деле можно усмехнуться – мол, условность, метафора. Но в том же «Воззрении» Кузнецов четко дает понять, что даже в метафоре он стремится сократить до минимума расстояние между прямым и переносным значением. Как результат, образ становится «зрим, осязаем, стоит перед глазами как живой». Поэт буквально вытаскивает стрелу изо лба. При этом здесь сливаются не только два значения образа: переносное (вдохновение, творческий импульс) и прямое (стрела или, например, готовые стихи поэта). Сливаются одновременно внешнее и внутреннее движение, а на встречных курсах скорость еще более ощутима. Свистят сразу и бумага на письменном столе, и время, и некая буря за окном, т.е. пущенная богом стрела того самого вдохновения. И вот буквальный результат этого свиста – золото оперенного рифмой стиха.
«Возвращение»: встреча с погибшим отцом
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым –
Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт.
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука –
Фронтовые.
Всякий раз, когда мать его ждёт, –
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.
Это стихотворение впервые появилось в альманахе «День поэзии» (1973) и еще до публикации произвело большое впечатление на редколлегию. Оно было признано новым словом нового поколения о войне. Также, как и «Атомная сказка», текст неоднократно включался в состав различных сборников и антологий.
Стихи посвящены памяти Поликарпа Ефимовича Кузнецова. Отец поэта погиб 8 мая 1944 года в Крыму: подорвался на мине в ходе штурма Сапун-горы. Боль этой утраты не покидала Кузнецова всю жизнь. «Я коснусь запретного, – писал он в программном для себя автобиографическом эссе «Рожденный в феврале, под Водолеем…» (1977). – Мой отец погиб не случайно. Это жестокая правда моей поэтической судьбы. Если бы он вернулся с войны живым, трагедия народа была бы для меня умозрительной, я был бы ненужным поэтом… Я бы неминуемо впал в духовное одичание метафоризма. Я недолго увлекался метафорой и круто повернул к многозначному символу».
С большого стихотворения «Четыреста» (1974) в творчестве Юрия Кузнецова начинает разрабатываться восходящий еще к античности (например, к «Энеиде» Вергилия) мотив путешествия в загробный мир в поисках отца. Этот мотив перейдет и в прозу поэта и будет блистательно завершен в казачьей думе «Два креста» (1992). Встреча планировалась также в незавершенной предсмертной поэме «Рай» (2003).
Поликарп Ефимович погиб, когда сыну было всего три с небольшим года. Но сын не просто запомнил отца. С этим воспоминанием связан и первый в его жизни символ: «Помню, как долго открывал тяжелую калитку… ту самую, перед которой недавно стоял отец. Выйдя на улицу, я увидел сырой, мглистый, с серебряной поволокой воздух. Ни улицы, ни забора, ни людей, а только этот воздушной сгусток, лишенный очертаний… Это было то самое туманно дремлющее семя, из которого выросло ощущение единого пространства души и природы».
Читатель поэзии Кузнецова вправе предположить, что, возможно, из этого же сгустка родился не только столб крутящейся пыли в «Возвращении», но и многочисленные образы стремительной, даже сверхскоростной метаморфозы, которыми так сильны стихи поэта.
«Посох» и буря, приходящая раз в сто лет
ПОСОХ
Отпущу свою душу на волю
И пойду по широкому полю.
Древний посох стоит над землёй,
Окольцованный мёртвой змеёй.
Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.
– Где мой посох? – он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.
Отпустив свою душу на волю,
Он идёт по широкому полю.
Только посох дрожит за спиной,
Окольцованный мёртвой змеёй.
Это одно из сложных по своей символике стихотворений Юрия Кузнецова. На значимость текста прямо указывает тот факт, что по первой строке была названа целая книга стихов поэта, вышедшая в 1981 году. Текст также включен в состав избранного, подготовленного литературоведом, критиком и близким другом поэта Вадимом Кожиновым, – «Стихотворения и поэмы» (1989). Кожинов трактовал содержание произведения следующим образом:
«В пространстве этого стихотворения (что характерно, разумеется, и для поэзии Юрия Кузнецова в целом) даль исторического времени как бы преодолена, снята мощным, непререкаемым чувством живого единства с предками и потомками».
««Зависимость» времени от воли – и злой, и доброй воли – осязаемо выражается в самой словесно-образной ткани стихотворения. Его эпический герой «навек (то есть навечно, навсегда) поражает змею». Однако оказывается всё же, что подвиг действителен только на век (изначальное значение, этимология слова вдруг оживает), ибо «раз в сто лет» злая воля разрушает установленный ход времени, отменяет «навечное» свершение. Но добрая воля ещё более властно преодолевает время, поскольку, совершив свой подвиг «навек», навсегда, герой (что, так сказать, вполне логично) «добровольно» умирает, и для нового противостояния злой воле ему необходимо воскреснуть, то есть начать совершенно новый ход времени».
Сходным образом интерпретирует стихотворение и филолог, культуролог, религиовед Татьяна Касаткина. Она уточняет, что посох – не «кадуцей», более или менее привычный читателю атрибут бога Гермеса. «Это скорее тау-крест, знаменитый египетский «ключ жизни», именно на кресте такой формы, по преданию, распят Христос…» Кроме того, такой крест «в западноевропейской живописи – это… изображение пастушьего (или пророческого) посоха, ручка которого изготовлялась практически как навершие тау-креста, только с небольшим наклоном». Раз в сто лет буря ломает крест, «то есть разгул оживших низших страстей… сокрушает вертикаль мира, «посох», подчинивший и направивший жизненную силу мироздания к восходящему росту…» Однако в тот момент, когда низшие страсти уже должны восторжествовать, «воскресает великий мертвец».
«Мертвец и змея, – пишет Т.А. Касаткина, – не просто связаны как символы – они словно присутствуют один в другом. Змея, обладающая излечивающей от смерти травой, – начало убивающее и воскрешающее: то, что поражает, оно же и воскрешает». И далее подтверждается трактовка Вадима Кожинова: «Каждый поэт поражает змею своего века – на век и навек. За видимой повторяемостью встаёт уникальный подвиг: один раз совершенный Господом на все времена и каждый век совершаемый поэтом – для своего времени».
Имя Спасителя в тексте не названо ни разу, но можно сказать, что, по большому счету, именно с этого стихотворения начинается религиозная тема в творчестве поэта, которая затем выльется в таких эпических полотнах, как «Путь Христа» (2000) и «Сошествие в ад» (2002).
«Петрарка»: сердцевина цикла о всемирном человеческом братстве
ПЕТРАРКА
И вот непривычная, но уже нескончаемая
вереница подневольного люда того и другого пола
омрачает этот прекраснейший город скифскими
чертами лица и беспорядочным разбродом, словно
мутный поток чистейшую реку; не будь они
своим покупателям милее, чем мне, не радуй они
глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное
племя по здешним узким переулкам, не печалило
бы неприятными встречами приезжих, привыкших
к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе
с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где
ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы
скудные растения. Впрочем, об этом довольно.
Петрарка. Из письма Квидо Сетте,
архиепископу Генуи. 1367 г. Венеция.
Так писал он за несколько лет
До священной грозы Куликова.
Как бы он поступил – не секрет,
Будь дана ему власть, а не слово.
Так писал он заветным стилом,
Так глядел он на нашего брата.
Поросли б эти встречи быльём,
Что его омрачали когда-то.
Как-никак, шесть веков пронеслось
Над небесным и каменным сводом.
Но в душе гуманиста возрос
Смутный страх перед скифским разбродом.
Как магнит, потянул горизонт,
Где чужие горят палестины.
Он попал на Воронежский фронт
И бежал за дворы и овины.
В сорок третьем на лютом ветру
Итальянцы шатались, как тени,
Обдирая ногтями кору
Из-под снега со скудных растений.
Он бродил по тылам, словно дух,
И жевал прошлогодние листья.
Он выпрашивал хлеб у старух –
Он узнал эти скифские лица.
И никто от порога не гнал,
Хлеб и кров разделяя с поэтом.
Слишком поздно других он узнал.
Но узнал. И довольно об этом.
Стихотворение датировано в рукописи 4 марта 1986 года. В том же году оно было опубликовано в составе журнальной подборки новых стихов («Октябрь», №7) и в новой книге «Душа верна неведомым пределам».
Для автора Петрарка здесь важен в первую очередь как ренессансный гуманист, а не поэт, и он хочет показать, что гуманизм этот в отношении скифов – в данном случае, славян – был весьма избирательным. Случилось так, однако, что не скифы, а оказавшиеся в беде спустя века итальянцы стали обдирать с деревьев кору. При этом от порога их никто все-таки не гнал. Нигде не прибегая к описанию русского человека, поэт очень точно его характеризует. Здесь нельзя не вспомнить более позднее стихотворение «Русская бабка» (1988):
Утром фрицу на фронт уезжать,
И носки ему бабка вязала,
Ну совсем как немецкая мать,
И хорошее что-то сказала.
Неужели старуха права
И его принимает за сына?
Он-то знал, что старуха – вдова.
И сыны полегли до едина.
– На, возьми, – ее голос пропел, –
Скоро будут большие морозы! –
Взял носки, ей в глаза поглядел
И сдержал непонятные слезы.
Его ужас три года трепал.
Позабыл он большие морозы.
Только бабку порой вспоминал
И свои непонятные слезы.
Если вдруг иному читателю покажется, что это какие-то сусальные, если не прямо шовинистические, стихи, то следует обратить внимание, что поэт возражает Петрарке вовсе не как русофобу, хотя тот и не скрывает своей неприязни к скифам, а именно как гуманисту. Кузнецов имеет в виду не какую-то специальную отзывчивость русской души, а именно «круговую поруку добра», если использовать выражение Марины Цветаевой, единство человеческого братства.
В книге «После вечного боя» включенный в нее «Петрарка» с одной стороны обрамлен стихами про носки для фрица, а с другой – «Простотой милосердия» (1984), о русском враче, который явился (белый халат его хранил) во вражеский лазарет за бинтами и лекарствами. И никто теперь уж из немцев его не погнал, а снабдил всем, что требовалось для раненых. Тут можно говорить о своеобразном цикле на тему всемирного человеческого братства. И в самом раннем стихотворении из него («Встреча», 1982), русских нет вообще, так что о какой-то идеализации «своих» говорить никак не приходится.
«Маркитанты» и настоящий связист как образ поэта
МАРКИТАНТЫ
Было так, если верить молве,
Или не было вовсе.
Лейтенанты всегда в голове,
Маркитанты в обозе.
Шла пехота. Равненье на «ять»!
Прекратить разговоры!
А навстречу враждебная рать –
Через реки и горы.
Вот сошлись против неба они
И разбили два стана.
Тут и там загорелись огни,
Поднялись два тумана.
Лейтенанты не стали пытать
Ни ума, ни таланта.
Думать нечего. Надо послать
Толмача-маркитанта!
– Эй, сумеешь на совесть и страх
Поработать, крапивник?
Поразнюхать о слабых местах
И чем дышит противник?
И противник не стал размышлять
От ума, от таланта.
Делать нечего. Надо послать
Своего маркитанта!
Маркитанты обеих сторон –
Люди близкого круга.
Почитай, с легендарных времён
Понимали друг друга.
Через поле в ничейных кустах
К носу нос повстречались,
Столковались на совесть и страх,
Обнялись и расстались.
Воротился довольный впотьмах
Тот и этот крапивник
И поведал о тёмных местах
И чем дышит противник.
А наутро, как только с куста
Засвистала пичуга,
Зарубили и в мать и в креста
Оба войска друг друга.
А живые воздали телам,
Что погибли геройски.
Поделили добро пополам
И расстались по-свойски.
Ведь живые обеих сторон –
Люди близкого круга.
Почитай, с легендарных времён
Понимают друг друга.
Стихотворение впервые было опубликовано в книге «Ни рано ни поздно» (1985). Поэт с неизменным успехом читал его на своих выступлениях: оно сразу вошло в его основной репертуар – как развитие от противного сквозной для его творчества темы связи всего сущего, связи времен и миров. Для него – не только потому что он в молодости служил на Кубе связистом – это было даже больше, чем тема. Это было смыслом и предназначением поэзии.
В стихотворении «Муха» (1979) миссия поэта, по Кузнецову, прозвучала из уст пойманного героем насекомого: «Я сражалась с оконным стеклом, / Ты сражался с невидимым злом, / Что стоит между миром и Богом…»
В главе «Связист Путилов» из поэмы «Сталинградская хроника. Оборона» (1995) уже смертельно раненный миной боец, чтобы восстановить связь, сжимает в зубах оборванные концы провода. Кузнецов завершает главу такими стихами: «Был бы я благодарен судьбе, / Если б вольною волей поэта / Я сумел два разорванных света – / Тот и этот – замкнуть на себе».
Напротив, маркитанты становятся символом ложного посредничества, извлекающего выгоду именно из отделенности, разрозненности. Маркитанты в последнем пределе здесь мыслятся как приспешники изначального зла, что «стоит между миром и Богом». К тем же силам поэт относил и «власть денег», «рынок», основанные именно на таком мелком, ищущем только собственной выгоды посредничестве.
У стихотворения есть и непосредственный историко-литературный контекст: оно во много является откликом на стихотворение Давида Самойлова «Маркитант» (1974), которое посвящено далекому предку поэта, действительно – маркитанту наполеоновской армии, и завершается таким четверостишием:
Я не склонен к аксельбантам,
Не мечтаю о геройстве.
Я б хотел быть маркитантом
При огромное свежем войске.
По мнению поэта Дмитрия Быкова, эти стихи – о высшей свободе. И на такую свободу, пусть и внешне похожую чуть ли не на прославление войны, Самойлов имел право. Хотя бы потому, что сам воевал и, между прочим, был ранен осколком мины, прямо как связист Путилов (Самойлов служил пулеметчиком). Видимо, поэтому кузнецовский отклик и был воспринят как нечто личное.
С другой стороны, литературовед В.П. Палиевский определил «Маркитантов» Кузнецова как «выдающееся политическое стихотворение без политики, т.е. настоящий художественный образ с трезвым взглядом в механизмы недавней истории». Исследователь также предположил, что Кузнецов отвечает не столько Самойлову, сколько очень прямолинейной в своем пафосе «Доктрине» (1844) Генриха Гейне, где вся философия сводится к призыву «Бей в барабан и не бойся беды, / И маркитантку целуй вольней…» Кузнецов знал Гейне с юности, любил повторять его слова: «Мир раскололся, и трещины мира прошли через сердце поэта». Но к чему такая барабанная философия может привести, он тоже понимал: история России тут дает богатую пищу для размышлений.
«Ложные святыни»: против искусственной вечности
ЛОЖНЫЕ СВЯТЫНИ
Вокруг индустриальные пустыни,
Ловушки быта расставляет век.
Легко ты принял ложные святыни,
Рассеянный и гордый человек.
От двух из них заходит ум за разум.
Вот ты стоишь у Вечного огня,
Как перс-язычник пред горящим газом
Стоял когда-то, голову склоня.
Гляди, чего на свете не бывает!
Огонь потух: подвёл газопровод.
Сухой снежок горелку заметает,
И по домам расходится народ.
А вот другой обман перед глазами,
С почетным караулом и цветами.
Могила Неизвестного солдата –
К нему приходят люди на поклон.
Его покой велик и место свято.
Но почему он имени лишён?
Кому он неизвестен? Близким людям?
Сиротам? Овдовевшим матерям?
О Боге всуе говорить не будем,
Уж Он-то знает всех по именам.
Тут сатана, его расчёт холодный:
Заставить нас по нашей простоте
Стирать черты из памяти народной
И кланяться безликой пустоте.
Стихотворение впервые опубликовано в краснодарском журнале «Кубань» (1988, №12). На следующий год оно увидело свет в составе книги «После вечного боя», которая вызвала настоящий скандал в либерально настроенной читательской среде. Интересно, однако, что многие тексты в ней, и в первую очередь «Ложные святыни», оказались мало приемлемы и для правого лагеря – писателей-почвенников, с которыми Кузнецов прочно ассоциировался благодаря своему сотрудничеству с журналом «Наш современник».
В рукописи стихотворение датировано 16 августа 1988 года. Оно, как и в указанных публикациях, было на 10 строк длиннее канонической версии, приводимой здесь в соответствии с авторским сборником «Крестный путь» (2003). Так, после стиха «Стоял когда-то, голову склоня» следовало:
Огонь! Сей символ мнится бесконечным,
Но бесконечность шире, чем твой круг.
Горящий газ ты называешь вечным.
При чём тут вечность? Этот дело рук.
А после стиха «И по домам расходится народ» было вписано:
Увы, ничто не вечно под луной,
И твой огонь, и твой огонь земной
От случая и времени зависим,
И дух его в трубу выходит вон.
Знай истину и возмущенных писем
Не посылай на этот счет в ООН.
Авторедактура Юрия Кузнецова, как и в случае с «Грибами», впечатляет своей взвешенностью и трезвостью: убрано все лишнее. Но главное – в другом.
В тот же день поэт работал над стихотворением о Сталине («Очевидец»), а спустя два дня, 18 августа, закончил триптих о мавзолее Ленина. Несмотря на то, что Кузнецов считал себя советским человеком и с распадом СССР так до конца жизни не смог смириться, ложные святыни он различал очень ясно. Со Сталиным все понятно, с Ильичом – тоже. «По народному представлению человек должен быть погребен, – сказал Кузнецов в 1991 году в интервью «Московскому литератору». – Когда в былинах богатырь поражает какого-нибудь горыныча, а земля не принимает его кровь, то богатырь просит мать сыру землю: расступись! Ну и земля расходится. В этом глубокий смысл». Мнимая вечность поминального огня тоже особых пояснений не требует. Возможно, потому и были удалены стихи об этом, поскольку они разжевывают очевидное. Какая еще вечность? Труба, а в ней – газ.
С Неизвестным солдатом все несколько сложнее. Пожалуй, эти стихи Кузнецова могли бы появиться и раньше (впрочем, до перестройки они вряд ли бы прошли сито цензуры): все-таки мемориальный комплекс в Александровском саду появился в 1966–1967 годах (архитекторы Д. Бурдин, В. Климов, Ю. Рабаев, скульптор Н. Томский). Официальным поводом к созданию памятника послужило празднование 25-летия победы в битве за Москву. Кроме того, в 1965-м на Красной площади был проведен военный парад по случаю победы в Великой Отечественной – впервые после мая 1945-го.
Странный вопрос – как может быть павший солдат неизвестен потерявшим его родителям, женам и детям – для Кузнецова был решен изначально: никак и никогда. В документальном фильме «Поэт и война» (1990), в основу которого было положено стихотворение «Четыреста», Кузнецов рассказывает, что лет пятнадцать назад, то есть как раз в середине 1960-х, они с матерью приехали в крымское село Шули, к братскому захоронению. На его месте стоял скульптурный боец с автоматом. Надпись гласила: «Старший лейтенант такой-то» (поэт тактично не называет имени). Неужели ошибка и тут погребен всего один человек? «Я отогнул бумажный венок, – говорит Кузнецов, – прочитал «. и др.» и содрогнулся: «Что значит «др.», когда тут братская могила, тут лежат сотни погибших, и у них есть имена!» Это забвение многих ради памяти одного. » В итоге на обелиске появились имена почти всех погибших, и память была восстановлена.
В 1998 году Кузнецов еще раз вернулся к этой теме в стихотворении «Неизвестный солдат». Не обошлось без фирменных кузнецовских ужасов:
Из Александровского сада
Он выползает на твой свет.
Как хвост победного парада,
Влачит он свой кровавый след.
Однако тема в целом была решена в христианском ключе: в самом деле, если Бог есть, он знает имена всех погибших.
«Певучий голос»: жесткий язык любви
ПЕВУЧИЙ ГОЛОС
Говори! Я ни в чем не согласен.
Я чужак в твоей женской судьбе.
Только голос твой чист и прекрасен,
Он мне нравится сам по себе.
Нахваталась ты слов, нахваталась,
Все твои измышления – ложь.
Только в голосе жизнь и осталась,
Вызывая ответную дрожь.
Говори! Я с тобой словно в чаще
И твой голос могу осязать:
Шелестящий, звенящий, журчащий.
Но такое нельзя рассказать.
Он звенит, он летит, он играет,
Как малиновка в райском саду.
Даже платье твое подпевает,
Мелодично шумит на ходу.
Даже волосы! Каждый твой волос
От дыханья звенит моего.
Я хотел бы услышать твой голос
Перед гибелью света сего.
Стихотворение было написано 31 июля 1991 года и увидело свет уже в октябре, в 20-м выпуске газеты «День». Кузнецов также включил его в книги «До свиданья! Встретимся в тюрьме» (1995), «До последнего края» (2001) и, что особенно важно, в сборник «Любовная лирика» (2002).
У поэта есть два очень важных эссе, где он рассуждает как раз о любовной лирике: «Союз души с душой родной» (1985) и «Под женским знаком» (1987). Общий пафос таков: «Не бывает крупного поэта без стихов о любви. Это необходимое условие всякого значительного таланта». Вместе с тем Кузнецов считал, что в основном авторы пишут о страсти, а не о любви. О настоящей любви написать очень сложно. Тем более о любви поэта. Женщины – как бабочки, летят на огонь. Только когда речь идет о человеке, стихов не пишущем, они летят на свечку и сгорают, когда о поэте – они стараются долететь до звезды, как это происходит в стихотворении «Бабочка и звезда» (1980).
Кузнецовская любовная лирика иному читателю может показаться очень жесткой, если не жестокой. Особенно острую, до скандалов, реакцию в читательской среде обычно вызывало небольшое стихотворение «Кость» (1988) с показательным эпиграфом из Пушкина: «Ты царь: живи один».
Жил я один. Ты сказала: – Я тоже одна,
Буду до гроба тебе, как собака, верна.
Так в твою пасть был я брошен судьбой на пути.
Грызла меня, словно царскую кость во плоти.
Страстно стонала, хотя и другие порой
Кость вырывали из пасти твоей роковой.
С криком бросалась на них ты страшней сатаны.
Полно, родная! Они, как и ты, голодны.
Высосан мозг, и в порожней кости иной раз
Дух или ветер поет про последний мой час.
Брошенный буду мерцать среди голых светил.
В Бога поверь, чтоб тебя он за верность простил.
Впрочем, сила и яркость образов, широта жеста в любовной лирике Кузнецова обладали также мощной притягательной силой. Причем не только для читателей. Так, заключительная строфа из стихотворения «Ветер» (1969) стала первым куплетом в тексте популярной некогда песни «Монолог» куртуазного маньериста Виктора Пеленягрэ на музыку Игоря Крутого: «Я только гавань, ты же ветер вольности, / Рассеянный в желаньях и любви, / Одной рукой ты гладил мои волосы, / Другой топил на море корабли». А вот как это выглядело в оригинале:
Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой – топил на море корабли.
В любом случае, то, что воспринимается у Кузнецова как жесткость, по словам самого поэта, происходило просто от того, что он старался относиться к женщинам как к равным, не сюсюкая, как с детьми.
«Певучий голос» выглядит более мягким текстом, хотя и он начинается с резкого признания своего заведомого несогласия с тем, о чем говорит любимый голос, и даже утверждения своей полной чуждости в судьбе его обладательницы. Но главное здесь, конечно, – духовное измерение. Живой голос (таков один из вариантов названия стихотворения) – это ведь самое полное из доступных нам выражение души. Собственно, именно поэтому смысл произносимых слов значения не имеет. В том, чтобы просто его слышать, и достигается настоящее единение души с душой. Об этом говорилось еще в раннем стихотворении «Любовь» (1969): «То душа прикоснулась к душе, то звезда зацепилась о землю»
При звуках любимого голоса райский сад становится не просто неизбежным. Он перестает быть просто фигурой речи и, как это всегда и бывает с образами Кузнецова, становится слышим и осязаем.
«Деревянные боги»: фантомные боли памяти
ДЕРЕВЯННЫЕ БОГИ
Идут деревянные боги,
Скрипя, как великий покой.
За ними бредёт по дороге
Солдат с деревянной ногой.
Не видит ни их, ни России
Солдат об одном сапоге.
И слушает скрипы глухие
В своей деревянной ноге.
Солдат потерял свою ногу
В бою среди белого дня.
И вырубил новую ногу
Из старого темного пня.
Он слушает скрипы пространства,
Он слушает скрипы веков.
Голодный огонь христианства
Пожрал деревянных богов.
Мы раньше молились не Богу,
А пню среди тёмного дня.
Он вырубил новую ногу
Из этого старого пня.
Бредет и скрипит по дороге
Солдат об одном сапоге.
Скрипят деревянные боги
В его деревянной ноге.
Скрипят деревянные вздохи,
Труху по дороге метут.
Народ разбегается в страхе.
А боги идут и идут.
По старой разбитой дороге
В неведомый темный конец
Идут деревянные боги.
Когда же пройдут наконец.
Прошли деревянные боги,
Прошли на великий покой.
Остался один на дороге
Солдат с деревянной ногой.
Как и стихотворение «Я пил из черепа отца…», этот текст тоже написан 9 мая, только спустя больше четверти века и всего за полгода до смерти. 15 августа в составе подборки под общим названием «Дух мой не убит» «Деревянные боги» появились в газете «Литературная Россия» (№33), в сентябре – в журнале «Наш современник», в подборке «Прозрение во тьме».
В машинописи, с рукописными исправлениями автора, стихотворение называлось «Фантом». Это название должно было отсылать к явлению «фантомных болей» и, шире, к утратам и потерям, связанным с войной. Перед нами одно из последних сильных стихотворений Юрия Кузнецова, в которых он творит свой русский миф в пространстве и времени дороги.
При внешней простоте текста его символика довольно сложна и заслуживает отдельного исследования. Такое исследование провел литературный критик из Воронежа Вячеслав Лютый. Дорога представляется ему неким «пунктиром исторического движения европейской цивилизации, чье христианство «голодным огнем» сожгло старых богов родной земли». «Мучительные шаги почти вслепую по разбитому пути все еще связаны с ощущением присутствия деревянных богов, которые тоже перемещаются в этом направлении. Их движение – определенно вынужденное, но они, кажется, подсказывают солдату, как идти. Но очень скоро деревянные боги удалятся «на великий покой». Истекает время их присутствия в русском пространстве – теперь уже окончательно, бесповоротно…»
Солдат отвечает в стихотворении за весь народ и, таким образом, как бы отодвигает в сторону любые другие качества, в которых могут выступать представители этого народа. Собственно, ничего иного не только не видно, но даже и не слышно – какие-то глухие скрипы.
Концовка видится исследователю трагической: «…Победитель в Великой войне за отчий край не находит внятного языка, который позволил бы ему общаться с родной землей. Солдат улавливает только малопонятные «скрипы», и для него это единственный способ услышать голос почвы. Подобная безъязыкость русского человека гнетет автора, рисующего в финале картину почти космического одиночества главного героя».