аудиокнига дни нашей жизни никиты франко

Аудиокнига дни нашей жизни никиты франко

Микита Франко ✦ Mikita Franko запись закреплена

Не знаю, как для вас, а для меня это настоящий исторический момент. В аудиозапись «Дней нашей жизни» я вовлёкся душевно не меньше (а может и больше), чем в само написание книги.
Выбор актёра озвучивания стал для меня особенным – я был категорически против случайного человека и формального чтения. И мой выбор очень неслучаен.
Если вы внимательно читали книгу, открывали хотя бы первую страницу или следили за пабликом, вы знаете, какое большое значение имеет для меня группа Queen и какое огромное влияние они оказали на меня. «Дни нашей жизни» пропитаны этой группой. Queen там везде: в названии, в эпиграфе, на страницах, в случайных отсылках.

Теперь частичка от Queen есть и в аудиокниге.

Книгу читает Михаил Тихонов – один из самых известных актёров русского дубляжа, который озвучил Фредди Меркьюри в легендарном фильме «Богемская рапсодия». Знакомство с этим человеком и совместная работа над аудиокнигой стали для меня, наверное, одним из самых лучших моментов в жизни.
Кроме этого, голос Михаила вы могли слышать в фильме «Хорошо быть тихоней», где он озвучивал Патрика, в «Гравити Фолз» в роли Билла Шифра, в сериале «Сверхъестественное» в роли Дина Винчестера и ещё более чем в семистах фильмов и мультфильмов.

А теперь и в моей книге.

Источник

Аудиокнига дни нашей жизни никиты франко

Когда закончится август [ЛП]

Не зашёл мне перевод.

Бастарды

Магия любовного треугольника

На 127-й странице. Часть вторая [СИ]

Замечательное произведение и автор просто отлично владеет способом удерживать читателя в постоянном напряжении и ожидании что же будет дальше. Даже любовные сцены у автора получаются без всякой

Ну такое. Не скажу, чтобы понравилось, но не скажу, что нет. Тут на любителя.

Самостоятельное создание сайта с нуля без знаний веб-программирования

Дополнительные материалы автора к книге. Пошаговая инструкция по созданию сайта, более 50 видеоуроков и форум для консультации.https://dashchinskiy.com/sozdanie-sajtahttps://youtube.com/playlist?list=PL1BdgrtrJwRL8u7lAzcgU6cjGzRbQpMqv https://dashchinskiy.com/community/

Бастарды

Дни нашей жизни

Рейтинг: 0.0/5 (Всего голосов: 0)

Аннотация

Семён Израилевич Липкин (19 (6) сентября 1911, Одесса, Российская империя — 31 марта 2003, Переделкино) — русский советский поэт и переводчик. Муж Инны Лиснянской.

Родился в семье кустаря-закройщика. По совету Эдуарда Багрицкого в 1929 г. переехал в Москву, где начал публиковать стихи в газетах и журналах. Выучил персидский язык. Окончил Московский инженерно-экономический институт (1937). Участник Великой Отечественной войны 1941—1945.

С 1934 г. переводил поэзию, преимущественно эпическую, с восточных языков (в частности, аккадский эпос «Поэма о Гильгамеше», калмыцкий эпос «Джангар», киргизский эпос «Манас», памятник индийской культуры «Бхагавадгита»).

Липкин — исключительно одарённый переводчик, который славится также и тем, что при переводе древневосточной поэзии он не модернизирует её, не старается придать ей единый стиль, уравнивающий различных поэтов. Замечательное владение языком и стихом, равно как и богатство словаря сказываются также в собственных стихах Липкина. Часто он идёт от описания отдельных явлений природы или событий повседневности, поднимая их затем до обобщения благодаря ассоциативным размышлениям.

Источник

Дни нашей жизни

Эта и ещё 2 книги за 299 ₽

В детстве маленького Мики было всё, как у обычных детей: любимые герои, каши по утрам, дни рождения, скучные линейки в школе и сочинения на заданные темы. В юности взрослеющего Мики было всё, как у обычных подростков: первая драка, первое разочарование, первая любовь и первая нелюбовь. Но у Мики была одна тайна: его семья, которую никому нельзя показывать.

Отзывы 3

Хорошая книга, очень реалистично написанная. О жизни, о том, что многое в ней от нас не зависит. Я прониклась всеми персонажами, даже плакала. Создалось ощущение, что вся эта история вполне могла происходить в соседней квартире (а я очень люблю, когда книга вызывает именно такие эмоции). Также мне очень понравилось, как автор, почти ощутимо, пишет об отношениях отцов и сына (это меня особенно поразило). Вообщем, СПАСИБО автору, за это поистине хорошое произведение.

Хорошая книга, очень реалистично написанная. О жизни, о том, что многое в ней от нас не зависит. Я прониклась всеми персонажами, даже плакала. Создалось ощущение, что вся эта история вполне могла происходить в соседней квартире (а я очень люблю, когда книга вызывает именно такие эмоции). Также мне очень понравилось, как автор, почти ощутимо, пишет об отношениях отцов и сына (это меня особенно поразило). Вообщем, СПАСИБО автору, за это поистине хорошое произведение.

Очень необычная тема. Интересная. Необычно слушать, когда чувствуешь, что автор младше тебя. Но учитывая возраст автора, книга достойная! И чтец подходящий. Увлекает и слушается прекрасно. Буду следить за автором теперь, понравилось, как пишет.

Очень необычная тема. Интересная. Необычно слушать, когда чувствуешь, что автор младше тебя. Но учитывая возраст автора, книга достойная! И чтец подходящий. Увлекает и слушается прекрасно. Буду следить за автором теперь, понравилось, как пишет.

Очень хорошая книга,даже можно сказать, что невероятная. Очень хорошо описывается эмоциональный план героев и их переживания со страхами,но книга все же не типичная,каких есть множество)

Очень хорошая книга,даже можно сказать, что невероятная. Очень хорошо описывается эмоциональный план героев и их переживания со страхами,но книга все же не типичная,каких есть множество)

Источник

Дни Нашей Жизни Микита Франко Литобзор 48

Длительность: 13 мин и 54 сек

Залети От Другого И Он Выйдет За Тебя Дорога К Загсу 5

Изобрази Выкидыш Чтобы Выйти Замуж Дорога К Загсу Лолита Гомельская Литпозор 24 2

Реклама Книги В Стиле Полярного Самоубийственный Маркетинг От Дубровской И Масленникова

Кладбище Домашних Животных Стивен Кинг Литобзор 30

Унылая Подростковая Фантастика Литпозор 16 Луч Марина И Сергей Дяченко

Лгбт Анти Утопия Литобзор 71 Розовый Обруч Михаэль Косаник

Бесячий Марафон Ох Какой Простой Фанфик На Гарри Поттера

Светлый Человек Макс Максимов Литобзор 56

Проповедник Что Случилось В Финале Обзор Сериала

Искусство Легких Касаний Виктор Пелевин Литобзор 37

50 Оттенков Агаркова Читаю Свой Рассказ 5 Летней Давности Пишу Хуже Полярного И Миклашевской

Ари И Данте Далеко От Яблони В Центре Вселенной Эван Хансен Дана Делон Прочитано Ya 15

Что Курила Миклашевская Змеи Гнев Божий Ольга Миклашевская Литпозор 21 1

Создание Памятника Фредди Меркьюри

Чуть Глаза Не Лопнули Валя Карнавал Жидковский Байгужин Ника Набокова 24 Часа Чтения Бесячих Книг

Оно Стивен Кинг Литобзор 50

Бесячий Марафон Бегбедер Так Плох Что Прошу Вернуть Лялю Прах

В Конце Они Оба Умрут Адам Сильвера Часть 1 Отдел Смерти

5 Книг Которые Стали Открытием 2020 Года

Аварский Нашид Об Отце

Отда Юрганимда Сенга Не Зарар

Чо Барои Як Нафар Скачать

Ярослав Сумишевский И Сергей Волчков Фантазёр

Скажи Хоть Слово Скажи Поет Девушка

Robert Miles Children Mike Williamsremix

Depeche Mode Lie To Me Dominatrix Remix 2009

Lost In Dreams Dvine

А Он Тебя Оставил Навсегда Ислам Итляшев

Токийский Гуль Минус

Все Результативные Действия Матча Вва Подмосковье Цска

Radrover 5 Review Is This Rad Power Bike Worthy Of Being The 1 Selling Fat Tire Ebike Find Out

Nba Youngboy X Quando Rondo Type Beat 2019 Gone Prod Rashonn D

Shiba Inu Live Watch Party Live Q A Shiba Inu Coin Rumors Saitama Live Crypto News Today

Battle Rap With Kirby Friday Night Funkin Bf Fall S To Dreamland Fnf Mod

Sportster Iron 883 With Stage 1 Upgrade Tbr 2 Into 1 Arlen Ness Filter V H Fp3 Tuner

Питбуль Макс И Кошка

Atammimmiit Appamiunut 1 6 Knr 06 10 2021

Toofan Garde La Joie

My Ak 47 Gold Arabesque Craft Clap Clap

Дни Нашей Жизни Микита Франко Литобзор 48

Steve O S Rad Email List

Must Watch New Funny Video 2020 Top New Comedy Video 2021 Try To Not Laugh Episode 176 By Funkivines

10 Ball Double Putra Ponxx Papua 2021 Ricky Jendy Bangka Belitung Vs Edward Ponco Dki Jakarta

Mason Instagram Reel Ft Indi Star Sophie Fergi

Ty 2 Bush Rescue Nitro Rad

Rad Rover Power Upgrade Results Must See

Chiko S 1 Guide Control The Hunter

2 Больших Пиццы Кто Быстрее Съест Получит Деньги

Источник

Читать онлайн Дни нашей жизни бесплатно

Микита Франко

Я пишу, потому что больше не могу об этом думать.

В школе, когда нужно было написать сочинение на тему «Моя семья», я всегда писал ложь.

Эта книга — то, что я мог бы рассказать о своей семье, если бы кто-нибудь разрешил говорить правду.

― ДНИ НАШЕЙ ЖИЗНИ ―

Those days are all gone now but one thing

When I look and I find

(из песни Queen «These Are the Days of Our

С ЧЕГО ВСЁ НАЧАЛОСЬ?

О себе до четырёх лет я помню довольно мало.

Три ярких эпизода, никак не связанных между собой.

Первый: я сижу в прогулочной коляске и болтаю ногами. Коляску катит мама. Мы, кажется, в центральном парке нашего города, тогда там ещё стоял памятник Ленину — так что я был действительно довольно маленьким. Впереди нас резво клюёт зерно стая голубей. Когда моя коляска подъезжает ближе, они разлетаются, а я радостно поднимаю руки вверх, будто пытаясь поймать хотя бы одного. Дальше ничего не помню.

Второй эпизод: кто-то из маминых друзей подарил мне на день рождения двухколёсный велосипед с прикручивающимися колёсиками по бокам заднего колеса. Кажется, это был четвёртый день рождения. Чтобы кататься на четырёх колесах, много ума не надо, так что это мне быстро наскучило. Я подошёл к маминому брату, который был тогда в качестве гостя на моем празднике, и попросил его открутить дополнительные колёса. Он, не растерявшись ни на секунду, так и сделал. Радостный, я взгромоздился на велик и, проехав меньше одного метра, свалился на асфальт, разодрав левый локоть до крови. Пока я, лёжа и глядя в чистое ясное небо, размышлял над самым главным детским вопросом: зареветь или не зареветь, мой дядя где-то недалеко откровенно задыхался от смеха, пытаясь сказать что-то про то, что нужно было предупредить, раз я не умею кататься. Глядя на него, я тоже засмеялся. Дальше ничего не помню.

Третий эпизод: больничный коридор, мама уже болела. Наверное, это был третий или четвертый этаж — я точно помню, что устал подниматься по лестнице. Первое, что увидел: капельницы прямо в коридоре, мимо меня кого-то быстро провезли на каталке. Я никак не мог объяснить себе происходящее, но радоваться было нечему, и я был внутренне тревожен и напряжён.

А мамин брат — как будто бы нет. Он наклонился, хлопнул меня по плечу и сказал, что кто последний добежит до маминой палаты, тот старая черепаха. Жизнь сразу стала лучше. Кажется, кто-то прикрикнул на нас за эти гонки, но всё стало неважным перед целью прибежать первым.

Пожалуй, это всё, что я мог бы рассказать самостоятельно о том периоде жизни. Всё остальное я знаю лишь со слов других людей.

Когда я был маленьким, я не знал, что после родов у моей мамы начал развиваться рак молочной железы. Сейчас его считают «нестрашным» раком, и, возможно, четырнадцать лет назад ей бы тоже смогли помочь, если бы врачи не отмахивались от её жалоб, называя опухоль в груди «застоем молока». Об этом я могу с умным видом рассуждать сейчас, но в том мире, который окружал меня в детстве, не существовало рака и больниц. Я ничего об этом не знал и жил беззаботно.

Когда мама лежала в больнице, я жил у дяди. Говорят, я много кочевал, так как ей часто приходилось туда ложиться: пару недель жил с ней, потом снова у него. В какой-то момент, спустя недели, я не вернулся домой к маме. Мне сказали, что она очень слаба и пока не сможет обо мне заботиться. Что я об этом тогда подумал — не знаю. Вряд ли воспринимал происходящее достаточно серьёзно, ведь когда простывал, тоже чувствовал слабость, но ничего страшного.

Я не помню, как мне сказали, что мама умерла. О моей реакции мне рассказали, только когда я стал старше. О смерти сообщил её брат. Отвлёк меня от игрушек, сел передо мной и сказал это.

Тогда по каналу «Никелодеон» вышел новый мультик — «Аватар: Легенда об Аанге», который сразу же стал моим любимым. Мы смотрели его вместе с дядей. И я спросил:

— Она умерла, как Аанг?

Если вы смотрели этот мультфильм, то знаете, что Аанг не умирал, а замёрз во льдах на сто лет. Его лишь считали мёртвым.

— Умерла, как его семья?

Не знаю, пережил ли я тогда настоящее горе утраты. Я ничего не помню и слушаю об этом теперь, как историю о ком-то другом. Говорят, я около месяца играл лишь с одной игрушкой и перестал смотреть мультики, особенно «Аватар: Легенда об Аанге», но про маму почти не спрашивал.

Жизнь началась другая. Новая. Которую я уже запомнил сам.

Я повис в воздухе. Так про меня говорили другие. Бабушка говорила: «Вопрос касательно Мики висит в воздухе». Я не знал, как это, но атмосфера была напряжённой, и я действительно ощущал себя подвешенным. Взрослые спрашивали, с кем я хочу остаться: с бабушкой или с дядей. Я не хотел никого обижать и отвечал, что не знаю. В конце концов, бабушка поставила точку в этом вопросе. Она сказала, что у неё уже был один инфаркт и она не уверена, что успеет вырастить целого человека, а обрекать меня на потерю второй раз — жестоко.

Так я начал жить с дядей, которого называл просто Слава, и его другом. Хотя друг появился не сразу. Сначала всё улеглось: прекратилась суета, со мной перестали разговаривать незнакомые, но очень серьёзные люди, прошло состояние подвешенности, и новая жизнь мягко превращалась в привычную. Тогда друг и появился: высокий, аккуратный, даже причёсанный, совсем не подходящий для дружбы с моим дядей, признававшим только один вид штанов: которые с дырками на коленях.

— Это Лев — мой друг, — сказал мне Слава. А потом ему: — Это Мики — сын моей сестры. Вам придётся ужиться вместе. Выбора у вас нет.

Имя Славиного друга показалось мне глупым. Лев… Если тебя так зовут, то ты просто обречён отпустить бороду и стать писателем.

Но выбора не было, и я пожал руку, которую Лев мне протянул, своей маленькой ладошкой пятилетнего человека.

ИСКУССТВО БЫТЬ ХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ И МНОГО ДРУГИХ ИСКУССТВ

Так мы стали жить втроём. Но звучит это более дружно, чем обстояло на самом деле. Я общался со Славой, Лев общался со Славой, Слава общался с нами двумя, а я и Лев никак не взаимодействовали друг с другом. Я не был против Льва, но не знал, о чём с ним поговорить.

Слава же, будучи графическим дизайнером и вообще человеком творческим, много всего показывал и рассказывал. Например, учил меня рисовать пропорциональное лицо у человека. Я расчерчивал свой корявый овал по академическим правилам рисования, но мой головоног всё равно не становился больше похожим на человека. А Слава воодушевленно нахваливал мои рисунки, хотя понятно было, что руки у меня растут из того же места, откуда и у нарисованного мною существа.

Ещё у него были старый патефон и куча пластинок с музыкой 60-х — 80-х годов. Он включал мне The Beatles, Queen, Led Zeppelin, Дэвида Боуи и свою особую гордость — Монтсеррат Кабалье. Мне эта певица совершенно не понравилась, и я сказал:

— Не ставь эту пластинку, она так воет на ней.

— Не богохульствуй, — ответил мне Слава.

Я не понял, чего не делать, но почувствовал, что сказал что-то не то.

— Какие песни тебе нравятся больше всего?

Я указал на пластинку с Queen. И дядя широко улыбнулся:

— Сейчас тебе понравится Монтсеррат, друг мой.

Из залежей пластинок он вытащил ту, которую не включал мне раньше. На ней было написано: «Barcelona». Это я потом прочитал, когда научился читать по-английски, но тогда, в свои пять лет, я мог только непонимающе смотреть на неё.

Я поднял глаза на Славу

От Славы я узнал, что у искусства тысяча проявлений. И что дрожать можно не только от музыки. От картин можно замирать, от фильмов — плакать, от мюзиклов — смеяться. Мы ходили в музеи, театры, на оперу и балет. На нас там всегда косились.

Во-первых, другие посетители (особенно театров) считали, что маленьких детей нужно водить только на постановки вроде «Курочки Рябы», а балет «Дон Кихот» мне не понять. Они опасались, что в самые сокровенные минуты их единения с искусством я начну шуметь, возиться и проситься в туалет. Но я высиживал все три балетных акта, даже не пикнув.

Во-вторых, косились из-за Славы. Ошибочно полагать, что в «приличные» места Слава ходил «приличным». Перед выходом они всегда спорили об этом со Львом.

— Может, ты хотя бы наденешь что-нибудь не дырявое? — говорил Лев.

— А какая разница? — спрашивал Слава.

— Всё ещё не слышу причин надеть что-то другое.

Так они и спорили, пока время не начинало поджимать. Лев закатывал глаза, а Слава упирался как баран. Я скучал в коридоре, одетый, кстати, «как полагается».

Лев каждый день выглядел так, будто собрался в театр. Он носил только белоснежные рубашки: с галстуком — на повседневность и с бабочкой — если торжественный случай. Театр считался как раз таким. А ещё костюм: чёрный или тёмно-серый, и «никаких полосочек, клеточек и узоров». Я считал, что внешний вид Льва очень подходит к его имени. Не хватало только тросточки, бороды и профессии писателя.

Впрочем, и его истинная профессия как нельзя серьёзна. Лев — врач-реаниматолог.

Тогда я часто слышал, как они переругивались за закрытой дверью (взрослые, не переоценивайте закрытые двери!).

— Ты вообще не стараешься найти с ним общий язык, — говорил Слава раздражённым шёпотом.

— Ну прости, я простой человек, до искусства не дорос, — так же раздражённо шептал в ответ Лев.

— Причём здесь искусство? Поговори с ним о том, в чём сам разбираешься.

— О чём? Обсудить с ним сердечно-лёгочную реанимацию?

— Да что угодно, только прекрати это молчание.

Сердечно-лёгочную реанимацию Лев со мной не обсудил ни в тот же самый день, ни на следующий. Я и не хотел с ним ничего обсуждать, но Слава переживал — это было видно даже мне.

Я спросил его, когда Лев был на работе и мы обедали только вдвоём:

— Почему ты хочешь, чтобы я дружил с твоим другом?

Слава растерялся. Ответ прозвучал не очень уверенно:

— Мы живём втроём, в одной квартире, было бы неплохо, чтобы мы все общались друг с другом.

Я был очень разочарован. Признаться, у меня были надежды, что ситуация временная, ведь раньше никакого Льва в квартире не было.

— Почему? У него что, нет своего дома?

— Здесь его дом, — жёстко перебил меня Слава.

Я не ожидал от него такого стального тона и почему-то захотел заплакать. Даже глаза намокли, но Славу это не впечатлило. Он продолжил гнуть своё:

— Здесь наш дом. Мой, твой, его. Наш.

Я не знал, что сказать. Боялся, что если что-то отвечу, этот стальной тон вернётся.

Загоняя слёзы поглубже, я всё-таки проговорил:

— Раньше здесь жил только ты.

— Нет, он и раньше жил со мной.

— Неправда, — с обидой выговорил я. — Когда я тут бывал, его не было. Никогда не было.

Слава перестал есть, отложил вилку. Помолчал какое-то время, потом сказал ровно, спокойнее, чем раньше:

— Я не хотел добавлять тебе стресса, ясно? Ты и так был вырван из привычной жизни, к тому же переживал из-за мамы.

— Переживал, Мики, даже если тебе кажется, что это не так.

На самом деле я не знал, переживал или нет. Мне было тяжело давать определения своим чувствам и эмоциям. И просто из нежелания оставлять за ним последнее слово я повторил:

Слава тяжело вздохнул. До конца обеда мы ели молча.

Нельзя сказать, что Лев мне категорически не нравился. Сейчас я определил бы это как чувство стеснённости и неуюта из-за необходимости жить рядом с чужим человеком. Думаю, это знакомо всем, кому приходилось делить одну жилплощадь с совершенно посторонними людьми или дальними родственниками.

К тому же у нас не находилось совершенно никаких точек соприкосновения. Разве что мы оба любили читать книги. Но я читал «Чиполлино», а он Булгакова.

Именно Лев придумал то, что я ненавидел больше всего, — режим. Я должен был просыпаться, есть и спать в одно и то же время. Особенно мне не нравилось ложиться в десять вечера, но Слава говорил: «Это ещё по-божески». Когда мы жили с ним вдвоём, то смотрели «Симпсонов» и «Южный Парк», пока не начнёт рассветать, и никаких режимов не существовало. Но с тех пор, как мы начали жить вот так, всё поменялось и стало серьёзнее. Больше не было никаких мультиков с матами, бессонных ночей и «Несквика» на ужин.

Я подумывал, что ещё было бы не поздно изменить своё решение и переехать к бабушке. Но вряд ли она ест «Несквик» и смотрит «Симпсонов», так что смысла в этом было не много.

Пару раз Лев читал мне книги на ночь и делал это абсолютно бездарно. Засыпал я исключительно от скуки, причём не только я, но и Слава — в соседней комнате. Наутро он говорил Льву:

— Не понимаю, как можно было прочитать «Буратино» так, что он звучал будто учебник по квантовой физике…

— Я тебе сразу сказал, что у меня не получится.

Интуитивно я тогда почувствовал, что «не получится» касалось не только чтения сказок на ночь.

Со Славой всё было проще: он рассказывал мне про художников, музыкантов и писателей, учил рисовать, ставил пластинки, и всё это мне нравилось.

В один из таких дней, когда мы лежали на полу возле патефона, я даже спросил у него, как у всех этих людей получается делать такие шедевры.

— Они талантливы, — объяснял Слава.

— А у меня есть талант?

— Я думаю, что у всех есть талант.

— Пока не знаю, — Слава щёлкнул меня по носу. — Но не переживай: талант всегда себя проявит.

— А у тебя есть талант? — не унимался я.

— А у Льва есть талант? — я самодовольно улыбнулся, уверенный, что подловил Славу Если Лев бесконечно далёк от искусства, какой там может быть талант?

Но Слава сразу ответил, не заметив моей иронии:

— Есть. Он хороший человек.

— Почему ты так думаешь?

— Ещё какое искусство, — серьёзно ответил Слава.

Я не принял тот разговор всерьёз. «Быть хорошим человеком — это искусство» — звучит как фраза, выдранная из пафосного фильма и не имеющая ничего общего с этим сухим, строгим и замкнутым человеком.

Мысленно я называл Льва занудой — до тех пор, пока мне не довелось узнать, что он — супергерой.

ПРАВДИВЫЙ РАЗГОВОР

Благодаря тому, что Слава работал в основном из дома, я не посещал никаких государственных учреждений для содержания детей дошкольного возраста. Лишь изредка, когда меня совсем некуда было деть, я проводил время в частном детском садике, куда можно было закинуть ребёнка на пару часов.

Но преимущественно моя социализация происходила на детских площадках. Надо сказать прямо, что происходило это со скрипом, потому что другие дети меня почему-то пугали. Как сейчас помню: увидев больше трёх детей, собранных в одном месте, я прятался за Славину ногу. Слишком настойчивые предложения присоединиться к игре или хотя бы подойти поближе могли довести меня до слёз.

Но общение тет-а-тет получалось неплохо, а моим частым собеседником на детской площадке стал Илюша, с которым нас приводили туда почти в одно и то же время.

На тот момент мы общались уже целый месяц и повидали в жизни многое. Точнее, Илюша повидал. За время, проведённое вместе с ним, я видел, как он заехал сам себе по носу качелями, как его укусила собака и как он кинул стекло в костёр, не отбежав при этом на безопасное расстояние. Я же всегда оставался цел, потому что в наших передрягах был тем, кто стоит за спиной и неуверенно говорит: «А может, не надо?»

Илюшу на детскую площадку приводил отец, целью жизни которого было стремление уничтожить у сына инстинкт самосохранения. Он всегда очень радовался «успехам» сына. Когда Илюша подошёл к нему с разбитой от качелей переносицей, отец одобрительно похлопал его по плечу и сказал:

Илюша радовался и продолжал размышлять над тем, какой бы ещё физической боли ему натерпеться, чтобы порадовать папу. Меня же Илья считал трусом.

— Ты всегда всего боишься, — говорил он мне с нотками презрения.

Как раз перед этим разговором он дразнил собаку, которая укусила его за колено, порвав штаны.

— Тебе нужно в больницу, — ответил я.

— Да мне не больно, — он даже выпрямился от гордости за себя, сказав эту фразу.

— Не в этом дело. Она может быть бешеной.

— Ты можешь заболеть.

Илюша хмыкнул и ещё раз повторил, что я трус. Тогда я сбил шаг, отстал от него. Специально, чтобы подумать: сказать или не сказать?

— Слава говорит, что глупость и смелость — это разные вещи.

Илюша не понял этой фразы и ещё раз хмыкнул. Это было признаком того, что он не знает, что сказать.

— Почему ты называешь своего отца Славой? — спросил он.

— Он мне не отец. Он мой дядя.

Тут можно было бы подумать, что я наверняка задавался этим вопросом и раньше. На самом деле он меня мало волновал. Когда обстоятельства так лихо складываются, отсутствие отца кажется мелочью на фоне всех остальных событий. И впервые я подумал о том, что у всех детей есть отец, а у меня не было, именно тогда — в пять лет, во время этого разговора.

— У меня нет отца, — просто ответил я.

— У всех есть отец, — в голосе Ильи чувствовалась готовность спорить.

— Не у всех. У меня же нет.

— Когда нет отца, значит, он бросил.

Эту информацию было слишком тяжело принять. Что я такого сделал, чтобы от меня отказываться? Я даже этого не помню.

Я решил, что, скорее всего, Илюша сам не понимает, о чём говорит Он ведь не очень умный. Он собак дразнит и качели раскачивает, стоя позади них.

— От меня точно никто не отказывался, его просто сразу не было.

— Так не бывает. Если сразу отца нет, то секса не получится.

Тут, на самом интересном месте, нас и прервали. Грозная фигура Илюшиного папы нависла над нами, сообщая, что пора на бокс. Илья вскинул руки и радостно запрыгал.

— Его собака укусила, — сказал я, задрав голову и пытаясь посмотреть мужчине в лицо. — Надо врачу показать.

Папа Илюши окинул меня насмешливым взглядом и снисходительно покивал.

Сидя на скамейке у детской площадки, вытряхивая песок из сандалий и собираясь домой, я всё равно продолжал думать о судьбе Илюши. Рядом сидел Слава, складывая в мой рюкзак с Микки-Маусом игрушки, и слушал мой вдохновенный рассказ про собаку. Закончив, я спросил:

— Может, ты всё-таки скажешь им, что надо к врачу?

Слава улыбнулся и только сказал:

— Хочешь расскажу про естественный отбор?

Если кто-то забеспокоился об Илюше, то спешу сообщить, что он в порядке, вот только после удара качелями носовая перегородка у него так и осталась искривлённой.

А у меня так и остался осадок после того разговора, а тревожные мысли об отце, который почему-то решил уйти от меня, поселились в моей голове. Смутно я начинал догадываться, что если бы у меня был отец, то после смерти мамы я остался бы с ним. Но его не оказалось рядом, и я, как говорила бабушка, «повис в воздухе».

По ночам мне начали сниться кошмары: в них я шёл по длинному коридору, но он никогда не заканчивался, и чем дольше я шёл, тем страшнее мне становилось, хотя ничего больше не происходило. Когда это случилось первый раз, я больше не смог заснуть и решил попроситься лечь со Славой.

Спросонья и в темноте я не сразу успел удивиться тому, что они со Львом спят в одной кровати. Благодаря какой-то внутренней, видимо, природной тактичности я молча прикрыл дверь и вернулся в свою кровать. Даже страх прошёл, уступив место для новых размышлений: разве мужчины спят в одной кровати? Спят, конечно, но только в экстремальных условиях. В фильмах это обычно случается, когда идёт война или ремонт в квартире, и людям просто негде спать, кроме как рядом. Но у нас не тот случай — у нас есть диван.

Не то чтобы я тогда много понимал об отношениях между людьми, но я считал, что любовь бывает лишь между мужчиной и женщиной, а тёплые отношения между людьми одного пола — это дружба. Разница между любовью и дружбой в том, что мужчина и женщина целуются и у них общая кровать, а друзья только жмут друг другу руки и никогда не находятся слишком близко. То, что Слава и Лев находятся вместе в одной кровати, хотя в этом нет никакой необходимости, не подходило ни под один шаблон.

С трудом я дожил с этой информацией до утра, а за завтраком всё-таки выдал:

— Почему вы спите вместе?

Лев закашлялся и перестал есть. Тяжёлым взглядом он посмотрел на Славу, глубоко вздохнул и встал из-за стола.

— Объясняйся сам, как ты там хотел…

Провожая его взглядом, Слава проговорил:

— Ты мастерски уходишь от ответственности.

— На работу опаздываю, — сказал он уже из прихожей.

Хотя не опаздывал. Я как раз недавно время выучил — он совсем не опаздывал.

Слава молчал, пока не хлопнула входная дверь. Потом сказал:

— Мы со Львом любим друг друга.

Я почувствовал, что у меня начинают неприятно потеть ладошки.

— Так, как это обычно и бывает, — сказал Слава. — Помнишь, мы читали «Золушку»? Она полюбила принца, а принц — её. Так влюбляются многие люди.

— Иногда мужчина может полюбить другого мужчину. А женщина — женщину. Это не часто, но бывает.

— Так не бывает, — жёстко сказал я. — Ты врёшь.

Сейчас мне сложно оценить, почему я так отреагировал, но очень хорошо помню чувство обиды. Горячей такой обиды, в груди. От которой даже слёзы закипают.

— Я не вру, — Слава оставался спокоен. — В жизни тебе будут встречаться разные люди. И такие — тоже.

— Не будут! Потому что их не бывает!

— Почему тогда такого никогда не бывает в фильмах и книгах? — запальчиво перебил я. — Никто больше такого не говорит! Кроме тебя! Потому что ты это сам только что выдумал!

— Мики, такое бывает в фильмах и книгах, — Слава начал говорить громче и вкрадчивее. — Если хочешь увидеть — давай посмотрим такой фильм.

— Не хочу! — из глаз у меня очень быстро текли злые слёзы. — Не хочу смотреть твои дурацкие выдуманные фильмы! — я посмотрел на тарелку с яичницей перед собой. — Не хочу больше есть!

Я вскочил со стула и убежал в свою комнату, громко хлопнув дверью за собой. Слава не пошёл за мной.

До вечера я больше не выходил из комнаты. Впрочем, вышел только два раза, чтобы пописать, и один раз — чтобы взять на кухне банан. Остальное время я перечитывал книги, где есть любовь, и не понимал, зачем Слава мне врёт. На месте Золушки не может быть мальчик, ведь он даже не смог бы носить хрустальную туфельку. Но, с другой стороны, он мог бы ходить в дурацких кедах для футбола, у старших мальчиков во дворе они постоянно слетают с ног, когда они с силой пинают мяч. Вот уж такую обувь точно легко потерять, не то что туфельку…

Я был вынужден признать, что Золушку можно было бы поменять на мальчика без потери основной сюжетной линии. Или принца — на принцессу. Но если это всё правда, почему тогда писатели пишут только про мальчиков и девочек? Писатели — умные люди, они точно знают, что правда, а что нет.

Я слышал, как вечером вернулся Лев, и они со Славой о чём-то нервно переговаривались. Наверное, обо мне.

Когда совсем стемнело, я всё-таки вышел из комнаты. Было слышно, как в зале работает телевизор. Слава сидел там один.

Я остановился на пороге комнаты и посмотрел на экран телевизора. Мелькали кадры с мужчиной в крупных очках и строгом костюме, он выглядел очень грустным и смотрел на фотографию какого-то парня. А потом замелькали чёрно-белые кадры, будто фильм снимали лет сто назад.

Я медленно прошёл в комнату и сел рядом со Славой, продолжая смотреть на экран.

— Почему ему грустно?

Слава, не ожидавший моего вопроса, даже прямее сел на диване.

— Потому что его любимый человек умер.

— Тот парень на фотографии? — спросив это, я улыбнулся. Чуть-чуть.

Слава тоже чуть-чуть улыбнулся. И сказал:

— Он теперь там же, где моя мама?

— Может, они подружатся.

Слава откинулся на спинку дивана и притянул меня к себе. Я лёг затылком ему на грудь, и мы молчали до конца фильма.

СУПЕРМЕН

Лев не любил проявлений никаких чувств, особенно ему не нравилось делать это при «зрителях». И если выйти проявлять чувства на улицу не приходило в голову никому из них двоих, то дома Слава то и дело демонстрировал мне степень своей любви ко Льву. А Лев демонстрировал степень нежелательности таких действий, уворачиваясь от поцелуев, как Спайдермен.

Наблюдая за этим, я чувствовал, как в моей голове что-то трещит. Сейчас я думаю, что это был шаблон. Я раньше, вживую, никаких проявлений чувств не видел. Я только видел, как ужасно неприятно и слюняво целуются в фильмах, и думал, что никогда в жизни не буду заниматься таким.

Слава и Лев долго не могли прийти к единому мнению на этот счёт. Закрывали двери и начинали выяснять, кто прав, а кто виноват (и ещё раз, взрослые: не существует таких межкомнатных дверей, способных изолировать ребёнка от ваших суперсекретных разговоров!). Так что я всё слышал и, конечно, переживал, чувствуя себя причиной какого-то раскола между ними.

— Ребёнок должен видеть, что люди в одной семье любят друг друга и могут это друг другу показать, — говорил Слава. — Иначе он сам никогда не научится проявлять чувства.

— Ну, наверное, его надо учить не на таких примерах, — Лев говорил намного тише, чем Слава, и к нему надо было усиленно прислушиваться.

— А чем мы плохой пример?

— А ты не понимаешь? Там, на улице, другой мир, не тот, который мы тут вокруг него создали. Он пойдёт в школу и столкнётся с тем, что реальная жизнь сильно отличается от его жизни с нами. Больше никто так не живёт.

— Реальная жизнь? А мы что, не реальны?

Слава говорил настойчиво и давяще. Лев — будто бы защищаясь.

— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать…

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — соглашался Слава. — Я не понимаю, почему ты это говоришь. Ты собирался всю жизнь играть в друзей?

— Ничего я не собирался, — раздражался Лев. — Я и жить с ребёнком не собирался.

Стало тихо. Скрипнул стул.

Наверное, то, что я тогда почувствовал, можно сравнить с мыслями ребёнка, который узнал, что должен был стать абортом. Они меня не хотели.

Я заплакал. Тихонько, чтобы не привлекать внимание.

После тишины, продлившейся больше вечности, Слава наконец произнёс:

— Семья — это то, что с тобой навсегда. Вещи, красота, партнёры — пришли и ушли, а семья никогда не уйдёт. Он — моя семья. Если ты не планировал быть её частью, то я тебя не держу.

— Я хочу, я не это имел в виду! — быстро ответил Лев.

Шаги зазвучали ближе, и я быстро метнулся к коробке с игрушками — делать вид, что я упоительно играю и ничего, совсем ничего, вот даже чуть-чуть, не слышал.

Уже открыв дверь комнаты, Слава сказал, обернувшись на пороге:

— Тогда я больше не хочу этого слышать.

Они не разговаривали до вечера, а у меня не очень получалось чем-то себя занять. Я не понял слова про мир и про реальность, у меня даже чуть-чуть не было об этом догадок. Непонимание тревожило ещё больше, а чувство вины за произошедшее висело в груди тяжёлым камнем.

Я уснул с тоскливыми мыслями, а первым, кого увидел утром, был Лев. Этого я меньше всего ожидал. Он обычно не обменивался со мной больше чем двумя фразами и уж тем более не будил по утрам.

Да и тогда он не то чтобы «будил». Сел на край моей кровати, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и спросил неестественно бодрым голосом:

— Хочешь, сходим сегодня погулять? Вдвоём.

Я не хотел. Но сказал:

Я понял, что это как-то связано с их вчерашней ссорой и, наверное, это Слава его попросил. Мне было важно не расстраивать Славу, поэтому я был готов.

Думаю, Лев руководствовался теми же мотивами.

Мы молчали всю дорогу. Молча дошли до детской площадки, где я в своём молчаливом одиночестве пару раз съехал с горки, поковырялся в песке и вернулся к нему, молча наблюдавшему за мной со скамейки. Только тогда он спросил:

Я кивнул, и мы пошли в сторону дома.

Мы вернулись бы домой через тридцать минут после того, как оттуда ушли, но судьба, или Вселенная, или, может, сам Иисус плюнул с небес, но, в общем, домой мы попали не скоро.

По дороге домой нам надо было пережить всего лишь один пешеходный переход. Он был красивый, со светофором и сводил к минимуму наши шансы не дойти до дома. В тот день мы стояли возле него рядом с какой-то женщиной и ждали, когда загорится зелёный свет Я не брал Льва за руку, когда переходил дорогу, а он не настаивал. За светофором я тоже не наблюдал, и когда женщина рядом со мной пошла вперёд, рефлекторно двинулся за ней.

Лев схватил меня за плечо и вернул на место. Раздражённо начал говорить что-то про то, что ещё горит красный свет и надо самому думать, а не повторять за другими людьми, как обезьяна. Звук визжащих тормозов оборвал его речь, мы одновременно подняли головы и увидели, как перед пешеходным переходом отчаянно пытается затормозить автобус. А женщина, у которой были все шансы остаться целой и невредимой, потому что она ещё не дошла до него, решила, что у неё есть все шансы успеть пробежать, а у автобуса — затормозить.

Но шансов не оказалось ни у кого из них.

Он глухо стукнулся о её тело, и она упала. Всё было так медленно, что, мне кажется, я даже успел рассмотреть, в какой неестественной позе она падала на асфальт.

Пассажиры повалили из автобуса, создав вокруг женщины плотное кольцо. Водитель тоже вышел, страшно ругаясь. Я заметил, что стою один, а Лев, не говоря ни слова, пробирается через толпу.

Я тоже подошёл, но мне было не пробраться — слишком маленький. Я ходил кругами, пытаясь протиснуться то через одни ноги, то через другие, но никто меня не пропускал.

Лишь в один момент, когда пара человек вышли из толпы и люди встали посвободнее, я смог разглядеть эту несчастную женщину, лежащую на асфальте, и Льва, сидящего рядом с ней.

Тогда я подумал: «Она умерла».

Как парень из фильма про любовь.

Так сильно заплакал, что привлек внимание сердобольных женщин.

— Мальчик, ты с кем? — спросила меня тётенька с очень красными губами.

Я плакал и не отвечал.

— Ты один здесь? — спрашивала она, наклонившись так близко, что я чувствовал запах духов — таких же, как у моей бабушки.

— Не-е-е-ет! — проныл я сквозь слёзы.

— Та-а-а-ам, — и я показал пальцем в сторону Льва.

Женщина сжала мою руку и потащила через толпу. Передо мной замелькали ноги-ноги-ноги.

— Пропустите мальчика к папе! — голосила она, призывая людей расступиться.

И вот я оказался в первом ряду и стал наблюдать за странными манипуляциями Льва над женщиной. Он несколько раз спрашивал её имя и просил не закрывать глаза. Я плохо помню, что происходило, потому что сидел на карточках, ныл и заглушал для себя весь окружающий мир.

Я старался никуда не смотреть, уткнувшись в колени, и вернулся в реальность, только когда почувствовал, что меня подняли в воздух. Обнаружил себя на руках у Льва.

— Всё хорошо, — неожиданно ласково говорил он мне. — С тётей всё хорошо. Пойдём посмотрим.

Он подошёл к носилкам, на которых женщину загружали в машину Она была в сознании и, кажется, даже слегка улыбнулась мне.

Санитары захлопнули двери, отделяя нас от неё.

— Мужчина, а вы что, не поедете? — спросила у Льва та женщина, которая протащила меня через толпу

— Зачем? — не понял он.

— Это не моя жена! — ответил он таким тоном, будто нет ничего хуже, чем быть мужем такой женщины. Понимаю, я бы тоже не хотел жену, которая прыгает под автобусы.

— А чего вы тогда с ней сидели?

Какое-то время мы возвращались домой молча. А потом у меня посыпались вопросы:

— Просто убедился, что она не пострадала слишком сильно.

— Врач — это как спасатель? Ты можешь спасать людей? Ты можешь сделать так, чтобы люди не умирали? А как стать врачом? Я тоже хочу спасать! Если кому-то станет плохо, я тогда смогу ему помочь? А ты от чего угодно можешь спасти?

Я бежал рядом с ним вприпрыжку, перевозбуждённый от случившегося. Тогда я и посмотрел на Льва по-другому. Он же… Он же… Как Супермен!

Дома, прямо с порога, я накинулся на Славу со своими впечатлениями, тараторя что-то бессвязное:

— Представляешь! Мы шли! А там автобус! И тётенька пошла! Хотя был красный! Я тоже чуть не пошёл! Но я не пошёл! А потом всё завизжало! И бах! Она упала! А папа.

От неожиданности я оборвал сам себя и молча уставился на Славу Он слышал, что я сказал? И почему я это сказал?

Слава помог мне. Невозмутимым тоном он спросил:

— Ну? Что сделал папа?

— Он спас её… — только и ответил я.

ПЕРВЫЕ УРОКИ ОСТОРОЖНОСТИ

То, что первым прозвище «папа» получил Лев, было неожиданностью для всех, включая меня самого. Впрочем, он действительно больше похож на папу, чем Слава. Старше, серьёзнее, носит костюмы, придумывает режим дня, контролирует поедание сладкого и ведёт себя просто невыносимо.

Слава же, которого я обожал просто по умолчанию и которому не пришлось бороться за мою любовь, столкнулся с другой проблемой: очень сложно отделаться от роли «старшего брата». Между нами было шестнадцать лет разницы и воспоминания о том, как он разрешал мне всё-всё-всё в отсутствие мамы. В двадцать один год ему было тяжело резко встать в серьёзную позицию и сменить роль брата на роль отца, а мне — начать воспринимать его по-другому.

Мы часто играли в сообщников: когда я утягивал лишнюю конфету из буфета, а он наблюдал за этим действием испытывающим взглядом, я просил:

— Давай только папе не рассказывать?

Но однажды, сначала вступив со мной в сговор, вдруг резко отказался от него:

— Нет, давай всё-таки расскажем.

Тогда я обиделся на него, но сейчас думаю, что это был не столько отказ от моей просьбы, сколько отказ от позиции «брата». Так он сделал первый шаг в сторону роли отца.

Но шагов впереди было ещё много. Даже когда первый год нашей жизни втроём подходил к концу, я всё ещё называл Льва папой, а Славу Славой. И хотя мы понемногу становились похожи на настоящую семью, чувство, что что-то не так, не покидало меня.

И не только меня. Казалось, мы все жили с этим ощущением, делая вид, что всё в порядке.

Но в первый раз реальная жизнь постучалась к нам на мой шестой день рождения. Она пришла в гости в облике бабушки.

Льва в тот день дома не было — он дежурил на работе. Пока в своей комнате я копался с новыми игрушками, бабушка вполголоса разговаривала со Славой в зале.

— Сколько вы ещё собираетесь жить вместе? — говорила она. — Вы же взрослые люди, а не студенты…

— Да хватит об этом, — устало прерывал её Слава.

— А почему хватит? Ну сколько вы уже так живёте? Ладно ты, но в его-то возрасте пора уже иметь семью и детей. А он сам не заводит и тебя тормозит, ты же даже девушку привести домой не сможешь.

— Вот именно, что никакую. А если бы не он, какая-нибудь уже была бы.

Тогда у меня мелькнула мысль подойти к бабушке и успокоить её, сказать, что всё хорошо, семья уже есть и она может не переживать об этом. Но что-то внутри меня подсказывало: это плохая идея. А «что-то не то», давящее на меня весь год, вдруг задавило сильнее. Смутно я почувствовал, ощутил, что это — та самая реальность, о которой говорил Лев, и что я вот-вот с ней столкнусь.

— Как всегда, — бабушка заговорила на тон выше. — Вместо того, чтобы подумать о будущем, ты опять занимаешься какими-то глупостями. Нормальные люди так не.

— Хватит! — рявкнул Слава.

Бабушка притихла. Я тоже — это было неожиданно.

— Я больше не могу. Всю жизнь, с самого детства, я только и слышу: «Вместо того, чтобы…» Вместо того, чтобы поступить в юридический, я поступил в художественный колледж. Вместо того, чтобы быть серьезным человеком, я валяю дурака. Вместо того, чтобы жить как все нормальные люди, я. Да хватит с меня! Я живу не «вместо», а так, как хочу! Так, как ты себе позволить не можешь! Лучше тебя! Ясно?!

Уходя, бабушка сказала Славе, что разочарована в нём. Что он разрушает планы семьи и вырос никудышным. Слава раздраженно поторапливал её, держа дверь открытой:

— Вот он вырастет и так же будет с тобой разговаривать, как ты со мной, — пообещала она на прощание.

Я смотрел на Славу из своей комнаты, и он казался очень уставшим, будто перед этим долго и тяжело работал. Вернувшись в зал, он лёг на диван.

Я вышел из своего укрытия.

— Слава, — негромко позвал я, подходя ближе.

Он повернул голову в мою сторону и протянул ко мне руки. Угодив в его объятия, я спросил:

— О чём она говорила?

Помолчав, Слава сказал:

— Раньше люди думали, что наша планета плоская.

— Когда ещё не было науки?

— Но были ученые, которые старались доказать, что Земля имеет форму шара. Другие люди с ними не соглашались и очень их не любили. Под угрозой казни их заставляли отказываться от своих взглядов.

— Почему, если они были правы?

— Ого-о-о… — снова протянул я.

— Но так было не только раньше. Это веками так работает. Помнишь, мы смотрели фильм «В погоне за счастьем»?

— Там были чернокожие актёры. Ещё совсем недавно люди с таким цветом кожи и шанса не имели стать актёрами. В Америке они были рабами.

— Их не считали за людей. Люди с белым цветом кожи, как у нас, заставляли их работать на себя, били, могли сделать с ними всё что угодно.

Я слушал Славу, открыв рот. Для меня эта историческая реальность звучала как злая сказка…

— Только потому, что у них был другой цвет кожи, и белым людям осознавать это было непривычно. Так и с теми учёными. И ещё со многими вещами в мире. И с нами.

— А с нами что? — удивился я.

— Большинство мужчин любят женщин, а большинство женщин — мужчин. Большинство родителей — это мужчины и женщины. Ты и сам это заметил. Такие семьи, как наша, непривычны, поэтому мы не нравимся людям.

Я почувствовал сковывающий страх. Учёных хотели казнить, а чернокожих делали рабами. Что будет с нами?

Об этом я и спросил:

— Нас убьют? — голос у меня дрогнул от желания заплакать.

— Нет! — поспешно сказал Слава.

Он сел на диване и усадил меня рядом. Сказал, стараясь заглянуть мне в глаза:

— Нас никто не убьёт Но нам нужно быть осторожнее.

— Здесь, дома, мы в безопасности. Тут спокойно, и ничто не угрожает нам. Но с другими людьми мы не можем вести себя так же, как дома. Нельзя никому рассказывать, как мы живём.

— А что тогда надо рассказывать?

— Надо говорить, что ты живешь со мной. Только со мной. И всё.

— Иногда это необходимо для безопасности.

Я молчал. Слава провёл рукой по моим волосам, но я её откинул.

— Не хочу слушать твои дурацкие истории!

— Я знаю, что тебе страшно. Ты думаешь, я этого не понимаю? Но мы должны быть осторожны.

— Существует такая вещь, как родительские права.

— Что это? — я посмотрел на Славу.

— Это документы, позволяющие взрослому заботиться о ребёнке. И только тот, у кого есть такие документы, может за тебя отвечать. Такие документы на тебя есть у меня. Но их могут забрать.

— Органы опеки. Такие семьи, как наша, им не нравятся. Нас никто не убьёт, но, чтобы быть вместе, мы должны быть осторожны.

— Мы покажем им, что у нас всё хорошо, и они не сделают этого.

— Я скажу, что люблю вас, и они меня оставят.

— Нет, Мики, им бесполезно что-то говорить!

Он поднял на меня голос. Я с удивлением посмотрел на него, а он посмотрел на меня.

— Просто немного осторожности — и всё будет в порядке, — сказал Слава.

— Почему мы должны прятаться, как преступники?

— Я не знаю, — честно ответил он. — Но мы должны.

— Хорошо, — я произнёс это очень тихо, но Слава услышал и кивнул.

ПЯТЬДЕСЯТ СЛЁЗ

Здесь я хотел бы сделать небольшое отступление, вернуться назад и рассказать, как зародилось дело всей моей жизни.

Ведь редко так бывает, что обнаруживаешь его всего-то в четыре года.

В три года я выучил буквы, а в четыре — научился писать и читать. Сейчас я понял, что это был период ещё при жизни мамы, хотя мне всегда казалось, что это произошло без неё.

Читать меня учил Слава, и это очень яркое воспоминание. У меня были маленькие книжки, сделанные под мини-букварь, где в стихотворной форме рассказывалось про буквы алфавита. Мы сидели в больничном саду (хотя всю жизнь я думал, что в каком-то парке) — видимо, ждали каких-то вестей от мамы или начала часов приёма посетителей. У нас была только эта книга, на случай, если я заскучаю, и простой карандаш.

— Давай я научу тебя читать, — вдруг предложил Слава.

Я неохотно согласился: представил, как сейчас он будет долго и нудно рассказывать про буквы, но делать всё равно было нечего.

Слава открыл книгу на форзаце, который был полностью белого цвета, и простым карандашом написал слово по слогам. Затем объяснил, что нужно складывать буквы в слоги, а слоги — в слова. Я легко и сразу уловил, что нужно делать, и прочитал:

Затем он писал «дя-дя», «Ми-ки», «Сла-ва», а я прочитывал слова ещё раньше, чем он успевал их дописать. Когда нам наскучило учиться по обычным словам, то мы написали туда: «Ка-тя ду-ра» и «жо-па» (Кати, извините, пожалуйста, ничего личного).

Очень долго эта книга хранилась у меня в шкафу как воспоминание о моих первых литературных успехах, а потом бабушка куда-то сдала её вместе с жопой и бедной Катей.

Научившись читать, я сразу же начал писать, и не что-то, а книги. Уже к пяти годам у меня была стопка из десяти сорокавосьмилистовых тетрадей, исписанных моими мемуарами. Читать свои шедевры я заставлял Славу и Льва, они вежливо кивали и говорили, что я молодец. Но моё внутреннее чутьё на распознавание эмоций подсказывало, что это посредственные рассказы ребёнка и до гениальности мне далеко.

Поэтому я усердно старался оттачивать свои навыки и однажды написал сказку.

«Жил-был король…» — так начиналась эта сказка. Пока не гениально, но сейчас начнётся.

«…Он был королём Четырёхдевятого Королевства и славился тем, что был очень жаден. Все его личные вещи были сделаны из золота, в его спальне были золотые стены, пол и потолок, а вместо кровати он спал на деньгах. Он мечтал обладать всеми богатствами мира.

У короля был сын. Когда мальчику исполнилось десять лет, у него открылся удивительный дар: когда он плакал, его слёзы превращались в золото. Узнав об этом, король решил, что хочет украсить свою королевскую корону пятьюдесятью золотыми слезинками, и велел слугам доводить сына до слёз до тех пор, пока он не выплачет все пятьдесят слёз.

Днями и ночами мальчика били розгами, собирая все слёзы с его лица. Но на второй день он привык к боли и перестал от неё плакать. Слуги всеми силами пытались заставить его зарыдать снова, но ничего не помогало. Кухарка даже принесла с кухни лук, но и это не сработало. Тогда король приказал:

— Приведите его мать и зарежьте её у него на глазах.

Слуги были в ужасе, но приказ есть приказ. Поздно вечером они привели мать к мальчику в комнату и убили её.

Тогда он снова заплакал от горя. Слуги обрадовались и принялись заново собирать его слезинки. Но когда их общее число достигло сорока девяти, мальчик вдруг снова перестал плакать. Все были в отчаянии — ведь недоставало всего одной слезинки!

Как они ни старались дальше вызвать слёзы у мальчика, больше ничего не срабатывало. Тогда слуги позвали короля, а он велел привести врача, чтобы тот сказал, почему его сын больше не может плакать.

Врач осмотрел мальчика и сказал:

— У него просто кончились слёзы. Он никогда больше не заплачет.

Поняв, что так и не сможет украсить корону слезами своего сына, король так расстроился, что от собственной жадности и жестокости заплакал сам. По его щеке скатилась слеза. Пятидесятая.

Но она не превратилась в золото».

Когда Слава прочитал эту сказку, он долго молчал. Закрыл тетрадь и молчал. Я подумал, что что-то не так, что получилось плохо.

— Ты сам это написал? — наконец спросил он.

Я не был уверен, что стоит признаваться, что сам. А вдруг всё-таки что-то не так?

— Ну да… — неуверенно произнёс я.

Он смотрел на меня очень серьёзно:

— Это замечательно. У тебя талант.

— Пожалуй, один из самых мощных, — ответил он. — Если не забросишь, сможешь делать людей самыми счастливыми и самыми несчастными, используя только слово.

Когда сказку прочитал Лев, он лишь сказал:

— Я уже представляю, как мы будем объясняться с детским психологом.

Наткнувшись на мой непонимающий взгляд, он добавил:

— Это правда очень хорошо.

Талант. Звучало круто. Конечно, я не собирался ничего забрасывать, я уже видел, как книги с моим именем будут стоять на полках в магазинах. Именно тогда я начал отвечать на вопрос «Кем ты хочешь стать?» — «Писателем», и этот ответ по сей день никогда не менялся.

Но всё-таки бывали моменты, что я отказывался от своего таланта. И эти моменты стали случаться, когда я пошёл в школу.

Но перед школой случилось ещё много всего. Например, я начал называть Славу папой. У этого нет никакой особенной истории: я проснулся утром и сразу его так назвал. Словно просто настал нужный момент.

А ещё перед школой случился важный разговор. Пожалуй, один из самых важных за всё время. В тот раз между комнатами даже не закрывались двери.

Слава и Лев сидели в зале и вроде бы говорили о чём-то обыденном, как вдруг Слава сказал:

— Ему в следующем году в школу.

— Да, я помню, — ответил Лев. — И что?

— Тебе не кажется, что надо валить?

— Желательно туда, где не принято бить людей. То есть подальше от этой страны.

Лев неприятно усмехнулся:

— Ты что, издеваешься?

— Почему ты говоришь об этом сейчас? Мы что, соберемся и уедем за полгода? Такие вещи годами решаются.

— Хорошо, — согласился Слава. — Давай начнём решать это с сегодняшнего дня. И как всё решим — уедем.

Лев помолчал. Потом сказал очень чётко:

— Это ты свободный художник, имеющий возможность болтаться в любой точке планеты и ни от чего не зависеть. А я — врач. Кому я там нужен со своим совковым образованием? Их медицина на полвека опережает нашу.

— Ничего, научишься, — ответил Слава. — Зато саморазвитие, станешь умнее.

— Я тебе сказал: я никуда не поеду.

— Тогда зачем ты говорил, что такие вещи надо решать заранее, если не собирался решать их вообще? Так бы сразу и сказал, что ты трус и на ребёнка тебе плевать.

— Мне не плевать на него.

— Тебе на себя не плевать, а как ему в школе учиться с такой семьёй — побоку.

— Да ладно? — Лев как-то неестественно рассмеялся. — Разве не это было первым, что я сказал тебе, когда ты принимал решение?

— Я тебе уже говорил, — голос у Славы стал металлическим и будто чужим. — Ещё раз ты поднимешь эту тему в таком контексте — и мы уйдём.

Лев ничего не ответил. Около минуты стояла напряженная тишина.

Они снова замолчали. Я, в соседней комнате, сидел не шевелясь, почти не дыша.

— У него огромный потенциал, — наконец сказал Слава. — Я никому не позволю сделать из него быдло с «Жигулёвским» в руках.

Лев, кажется, усмехнулся.

— Именно такая судьба его бы ждала, если бы я принял любое другое решение.

Этой фразой Слава будто точку в разговоре поставил. В то время я больше не был свидетелем ни одного разговора о переезде. Я не знаю, как им удалось найти компромисс, но первое сентября наступило для меня в России.

ДЕНЬ ЗНАНИЙ

Первого сентября я с тоской смотрел на себя в зеркало: причёсанный, в аккуратном костюме, в вычищенных ботинках, напоминающий английского мальчика двадцатых годов прошлого века. Поняв, что теперь это мой постоянный внешний вид и что так мне придётся выглядеть изо дня в день, я решил, что не хочу ходить в школу.

К тому же всё было слишком тревожно. Я чувствовал себя секретным агентом, запущенным в опасные условия.

Слава повернул меня к себе и присел передо мной. Сказал:

— Давай повторим ещё раз?

Я устало соглашался.

— С кем ты живёшь? — спрашивал он.

— Как зовут твоего папу?

— Мики, нет, — Слава выглядел раздражённо-уставшим. — Соберись. Ты должен отвечать «Слава». Моё имя. Только моё. Потому что именно у меня родительские права, помнишь?

— Помню… — отвечал я, потирая глаза.

— Как зовут твоего папу?

— Да! Мы живём вдвоём! Да что с тобой?!

— Я устал! — крикнул я в ответ — Мы всё утро учим эти правила!

Слава вздохнул. Он взял мои руки в свои и сказал:

— Я знаю, что тебе надоело, но это правда очень важно.

Я выдернул свои руки.

— Это плохие правила.

— Но ты должен их соблюдать.

— Это дурацкие, глупые правила.

— Других у нас нет, — негромко произнёс Слава.

— Я же сказал: не хочу врать.

— Да, но до этого ты согласился.

Слава тяжело вздохнул и поднялся. Он зашёл в зал, а я так и остался стоять в коридоре. Услышал, как он негромким, но раздраженным шёпотом сказал Льву:

— Иди и сам с ним договаривайся. Мне надоело одному за это отвечать.

— Просто оставь его в покое. Ничего он никому не скажет.

Пока мы шли до школы, Слава действительно больше не заставлял меня повторять ответы на вопросы. Но он не говорил и ничего другого, так что я чувствовал, что он злится на меня. Я тоже на него злился, а особенно на то, что он сильнее и я даже не могу побить его, когда он бесит.

Нас обгоняли целые компании людей. Все они выглядели примерно одинаково: в центре шёл первоклассник, одетый так же глупо, как я сам, с цветами в руках, а вокруг него — ещё человек шесть: мама, папа, старшие братья и сёстры, вокруг суетилась бабуля с фотоаппаратом; иногда мы обгоняли их, потому что кому-то приходила в голову идея сфотографироваться возле какого-нибудь дерева.

А мы шли вдвоём, у нас не было цветов, и Слава не стал брать фотоаппарат. Про цветы он сказал, что это глупо, а про фотоаппарат — что у него нет настроения. Он любил делать только особенные снимки, а фотографироваться возле деревьев не любил. К тому же сюжет «Первый раз в первый класс» казался ему ужасно скучным.

Дети, замученные повышенным вниманием всех членов семьи и постоянными съёмками, не выглядели слишком счастливыми, но я всё равно расстроился: мне казалось, что что-то проходит мимо меня.

Когда я подошёл к школе и увидел галдящую толпу одинаковых чёрно-белых детей, первое, что мне захотелось сделать, — спрятаться за ногу Славы. Правда, за два года я стал выше, и это больше не было надежным укрытием.

Он, почувствовав мой порыв сбежать, подтолкнул меня вперед — к детям. Молодая учительница, возвышающаяся над нами, скомандовала всем разбиться на пары и встать в строй.

Дети тут же принялись хватать друг друга за руки и выстраиваться, будто заранее репетировали. Только я, ничего не понимая, стоял один, в стороне, и ни к кому не пытался подойти.

Сзади меня кто-то одёрнул. Я повернулся: незнакомая женщина пожилых лет поставила рядом со мной какую-то девочку.

— Мальчик, ты один стоишь? Вот и хорошо, вставай с Леночкой, а то мы опоздали.

Леночка, в отличие от меня, ничуть не смущалась и вцепилась в мою руку мёртвой хваткой. Я сделал слабые попытки освободиться, но Леночкина ладонь была непобедима. С нескрываемой паникой я обернулся к Славе.

Он, кажется, еле сдерживал смех, и в его взгляде читалось что-то вроде: «Земля тебе пухом, парень».

Обреченно вздохнув, я смирился со своей участью и повернулся к Леночке. Она была похожа на любую другую девочку в тот день: с двумя белыми бантами на высоких хвостах, торчащих по бокам головы, в белой блузке, белых колготках, белых сандаликах и чёрной юбке. А я был похож на любого другого мальчика. Мы вдруг все стали одинаковыми, и меня это напугало.

Но Леночка выглядела счастливой. Она улыбалась широко-широко и смотрела по сторонам.

Когда учительница повела нас внутрь школы, Леночка сказала мне с восторгом:

— Вот уже и первый класс, да?!

Я не понял, вопрос это или что?

Сказав это, она не отвела взгляд, и я запаниковал: что такое, я должен что-то ответить? Она ждёт ответа? Что я должен сказать? Что принято говорить в таких случаях? Она всё ещё смотрит на меня. Что делать? Я веду себя странно. Сейчас она поймёт, что я странный, что у меня два отца, она всем расскажет. Надо сказать что-нибудь!

Кажется, всё в порядке.

— Моя мама не смогла прийти, — снова заговорила она. — Потому что работает сегодня.

Может быть, мне просто кивнуть?

— Поэтому я пришла с бабушкой.

Нужно сказать, что у меня тоже есть бабушка. Тогда она подумает, что я такой же, как она.

Но Леночка спросила:

О боже. Вот оно. Правила.

— С папой, — ответил я.

И всё? М-м-м? Она больше ничего не спрашивает…

Но в правилах было много вопросов.

— Его зовут Слава, — сказал я сам.

Леночка посмотрела на меня со странной улыбкой.

Опять странная улыбка. Но я же всё сказал, как нужно?

Она отвернулась. Я обрадовался: возможно, она больше не захочет со мной разговаривать.

В классе мы сели за вторую парту третьего ряда — вдвоём. Я размышлял, можно ли как-то отделаться от неё или наш союз уже навсегда.

Учительница начала поздравлять нас с новым этапом в жизни, рассказывая, что мы уже совсем не те, что были раньше.

Стал ли я «не тот»? Возможно, я ведь немного вырос. Когда она сказала, что хочет всем задать очень важный вопрос, мысленно я взмолился: только бы не спросила про родителей.

— Кто-нибудь не умеет читать?

Читать не умели три человека. Среди них был Илюша — тот, который с собачьим бешенством. Мне совсем не понравилось, что мы попали в один класс: вдруг он всем расскажет, что я трус? То есть на самом деле я не трус, но он всем именно так и расскажет.

— Как тебя зовут? — шёпотом спросила Леночка.

— Мики, — так же шёпотом ответил я.

— Что за странное имя? — она так засмеялась, что у неё забавно сморщился нос.

— Нормальное имя, — буркнул я.

— Тебя вообще зовут Леночка.

— Не Леночка, а Лена, — обиделась она. — Леночкой бабушка называет, а ты не называй, понял?

Учительница, которую, кстати, звали Инна Константиновна, шикнула на нас, и мы замолчали. Но Лены хватило ненадолго. Уже через полминуты она снова заговорила со мной:

— А давай всегда сидеть вместе и дружить всю жизнь?

— Давай, — ответил я, потому что родители сказали, чтобы я вёл себя дружелюбно.

Уроков первого сентября не было, поэтому, осыпав наставлениями, нас скоро отпустили. Я подумал, что если рвану с места достаточно быстро, то смогу скрыться из виду Лены. Перехвачу Славу где-нибудь в школьном дворе и попрошу его меня прикрыть.

Это не потому, что Лена была какой-то плохой. Я ничего плохого о ней не подумал. Но она всё время пыталась со мной заговорить, а такого интроверта, как я, это очень напрягало.

План не сработал. Только я хотел встать со своего места, как Лена схватила меня за руку и сказала, чтобы я подождал её. Пришлось ждать. Если бы я сбежал уже после того, как она остановила меня, это было бы невежливо.

Мы так и пошли по коридору, держась за руки. Лена болтала о чём-то, а я чувствовал себя очень неуютно.

— Тили-тили тесто, жених и невеста! — это Илья пропел противным голосом, пробегая мимо.

— Дурак что ли! — закричала Лена и ударила его пеналом по голове.

Я был в шоке: никогда я не видел такого рода отношений между детьми. Сейчас я понимаю, что почти все они прошли через детские сады или хотя бы дополнительные секции, где получили этот странный навык общения друг с другом: на дразнилках и насилии. Я же попал в новую для себя, незнакомую и агрессивную среду.

В школьном дворе Лена усиленно пыталась познакомить меня со своей бабушкой.

— Пошли-и-и, ты ей понравишься! — тянула она меня за руку.

Я упирался и в панике пытался найти глазами Славу — своё спасение от навязчивой социализации.

Он появился откуда-то сзади.

— Всё нормально? — спросил он.

Я был готов вот-вот зареветь. С силой выдернув свою руку из руки Лены, я сделал то, что мечтал сделать с первой минуты, как оказался возле этой школы: спрятался за Славу

— Да что с тобой? — растерялась Лена.

— Он не привык так много общаться, — мягко объяснил ей Слава. — Ты не переживай, завтра пообщаетесь. А то нам уже пора домой.

«Нам пора домой» — это кодовая фраза. Родители не раз спасали меня в детстве с помощью неё, когда другие дети настаивали, чтобы я с ними играл.

По дороге домой Слава расспрашивал меня о школе:

— Тебе там понравилось?

— А учительница хорошая?

— А кто-то из ребят тебе понравился?

В общем, со школой у меня не задалось с первого дня.

СОЧИНЕНИЕ НА ТЕМУ «МОЯ
СЕМЬЯ»

На третий день Лена перестала меня пугать. Она оказалась вполне ничего.

Во-первых, она много говорила, и ей было совсем не нужно, чтобы я отвечал.

Во-вторых, во вселенной Гарри Поттера она бы выбрала Слизерин, как и я.

В-третьих, она угощала меня конфетами в таком количестве, в каком дома мне бы никогда не разрешили их есть. Это, в общем-то, была главная причина, почему я решил, что с ней можно общаться.

Хотя у нашей дружбы была и обратная сторона: сначала Илья и его друзья, такие же глупые, как и он сам, дразнили нас женихом и невестой. Лена бесилась, а я нет. Ведь жених и невеста — это обычные слова, а не оскорбления.

Потом Илье наскучили эта дразнилки, и он заявил уже только мне:

— Ты общаешься с девчонкой, потому что сам похож на девчонку.

Сначала я подумал, что он говорит так из-за моих волос. В тот период жизни я не любил стричься и обрастал до такой степени, пока волосы не начинали скрывать мне обзор. Но потом я понял, что он имел в виду мои моральные качества — ведь я не стал тогда дразнить собаку вместе с ним.

На его выпады я никак не реагировал, потому что до меня долго не доходило, что они обидные. Но однажды Лена спросила:

— Тебе всё равно, что он называет тебя девчонкой?

— Это же не обзывательство.

— Ну ты же девчонка. Разве тебе обидно?

— Я-то настоящая! А ты — нет, тебе должно быть обидно.

Но, как бы то ни было, мне не было обидно, что я — не настоящая девчонка.

Наивность и искреннее непонимание того, что меня обижают, и стали моей главной защитой. Илья не получал никакого ответа и очень быстро выдыхался. Последним прозвищем от него стало слово «аутист».

Случилось это на уроке музыки, когда учительница поставила меня под летящие пули. А как это ещё можно было назвать? Когда все расшумелись, она принялась приводить меня в пример, как «хорошего спокойного мальчика, который всегда молчит». Думаю, всем понятно: хочешь подставить кого-то в детском коллективе — публично похвали его, унизив этим всех остальных.

— Просто он аутист! — выкрикнул Илья с последней парты.

Учительнице понравилось это слово. Она восхитилась тем, какие современные дети «очень вумные» (у неё были проблемы с дикцией, которые при пении только усиливались).

Вернувшись домой, я спросил у Льва:

В этот момент он читал книгу, на обложке которой было написано «Внезапная сердечная смерть». Подняв глаза, он несколько секунд молча смотрел на меня.

— Тебя так в школе назвали? — наконец спросил он.

— Илья. Которого укусила собака.

— И который ударил себя качелями?

— И который кинул стекло в костёр.

— Можешь ответить ему, чтобы он перестал вымещать свои комплексы, связанные с навязчивой мужской гендерной социализацией, на таком хорошем человеке, как ты.

— Просто скажи, что он тупой! — крикнул Слава из соседней комнаты.

— Нет, не надо, — возразил Лев.

Но Слава продолжил фонтанировать идеями:

— Или всем расскажи, что мама с папой называют его Илю-ю-ю-ю-шей, — он издевательски протянул имя.

— Не нужно обзывать его в ответ, — продолжал Лев. — Агрессия порождает агрессию.

Не знаю, какое решение я принял бы после этой путаницы в разных идеологических взглядах своих отцов, если бы Илья не переключился на Антона. Антон был странный. Я его тоже не понимал, но обижать всё-таки не хотел.

У него была удивительная природная способность раздражать и не нравиться. Манера речи у него была такой, словно он родился не в то время и не в том месте. Например, девочек он называл «кумушками». Мог подойти к группе девчонок и сказать:

— Ну, как вы тут, мои кумушки?

Вот это вот «кумушки» больше всего раздражало Илью и его прихвостней. А может быть, и не само слово. Может быть, то, что сами они с девочками могли общаться только на уровне кривляний и задираний, а все мальчики, умеющие обходиться с девочками, как с нормальными людьми, автоматически считались неугодными Илье и его компании. Было видно, что Илья очень хочет нравиться девчонкам. Уже в первом классе у него была куча выдуманных на ходу фантастических любовных историй, в которых «всё случилось». На самом же деле своим поведением он мог только раздражать девочек.

Но это были только цветочки. Настоящий кошмар начнётся для Антона ближе к зиме, когда все увидят его колготки под штанами. А пока был сентябрь. И его дразнили только за «кумушек».

Я был этому рад. В нашем списке класса из двадцати шести человек, если всех выстроить от самого предпочитаемого члена коллектива до самого ненавистного, на двадцать шестом месте был бы Антон. Угадайте, кто был бы двадцать пятым?

В общем, он был моей подушкой безопасности, гарантом, что пока задирают Антона, меня не тронут И я не хотел для него помощи.

Дома я не рассказывал, что обстановка в классе оставляет желать лучшего. Говорил, что никто никого не обижает, а учительница мной довольна. Про учительницу — правда. Ей понравилось моё сочинение «Как я провёл лето». В нём я написал, как проводил время с бабушкой на даче, ел немытые огурцы и брызгался из шланга. Всё это, конечно, я выдумал.

Если бы это было правдивое сочинение, я бы написал, что днём я обычно был со Славой и мы ходили на пляж. Но плавать я не любил, поэтому мы не купались, а строили настоящие дворцы из песка. Однажды мы построили настоящий замок, как для принцессы, с комнатами и балконом. Слава — очень талантливый, шедевры у него получаются не только на бумаге, но и когда он творит руками.

Если у него было много работы, то днём мы обычно никуда не ходили; тогда я либо смотрел на то, как он рисует, либо выходил гулять во двор один — иногда даже играл с другими детьми в прятки или казаки-разбойники, но не часто.

Вечером Лев возвращался с работы, и мы шли гулять втроём на набережную — моё любимое место в городе.

Но рассказывать об этом было нельзя. Поэтому я выдумал дачу, которой у бабушки даже нет. Но в одном советском фильме я видел, как дети проводят лето на даче, и мне понравилось. Поэтому я решил об этом написать. Инна Константиновна сказала, что это очень хорошее сочинение. Но, по-моему, если бы я написал правду, вышло бы ещё лучше. Я бы тогда смог рассказать ей, как мы однажды кинули «Ментос» в колу, она бы тоже попробовала.

Однако это было не самое тяжёлое испытание для моего воображения. Через неделю нам задали сочинение о семье. Хорошо, что задали его на дом, потому что если бы пришлось всё написать на уроке, то я бы запаниковал и ничего не успел придумать.

Дома я сидел над ним до позднего вечера. Было уже десять часов, а передо мной лежал лист всего с двумя предложениями: «В моей семье только я и папа. Моего папу зовут Слава».

Тогда я в полной мере не понимал серьёзности происходящего. До конца мне было не ясно, почему же всё-таки важно не раскрываться. Я постоянно заключал сделки со своей честностью: мол, если я расскажу, какие они классные, то всё будет нормально. Так я себе это говорил.

Измотанный, сонный, уставший, не способный выдавить из себя ничего, я решил пойти по пути наименьшего сопротивления. Писать всё так, как есть.

Я не стал писать на черновик, потому что на переписывание не было сил. Я написал сразу в тетрадь:

«У меня два отца. Они говорят, что другие люди думают, что это плохо, но мне так не кажется. На самом деле один из них мой дядя, а другой — человек, которого он любит, но я стал называть их папами, потому что им это нравится и потому что мы живём вместе уже сто лет, как одна семья. Моя мама умерла, и я её почти не помню. Она умерла от рака, но это не животное, а болезнь. Иногда я хожу на место, где она теперь лежит, и оставляю там рисунки. А ещё мы с папой Славой иногда отправляем деньги на лечение людям, которые тоже болеют. Я думаю, что моя мама — тоже моя семья, хоть я и всё забыл про неё. Просто она не может быть со мной рядом и воспитывает меня с небес, а на планете меня воспитывают Слава и Лев — так зовут моих пап. Кстати, они работают художником и врачом. Ещё у меня есть бабушка, но на самом деле у неё нет дачи, я вас обманул. Я люблю бабушку, но иногда она ругается. И я люблю свою семью».

Поставив точку, я отложил ручку и почти на автомате поплёлся к кровати. Когда я переоделся в пижаму и пошёл чистить зубы, в коридоре меня остановил Лев.

— Ты написал сочинение?

Он говорил почти приказным тоном. У него всегда такой тон, когда речь идёт об уроках. Будто считает мня обманщиком, который ничего не делает и которого нужно постоянно контролировать.

Мы вернулись в комнату, и я отдал ему в руки свою тетрадь.

Думаю, он не дочитал до конца. Он смотрел в неё буквально секунд двадцать. Потом резко закрыл и кинул на стол.

— Ты что, придурок? — этот тон не был похож ни на какой другой, который я слышал от него раньше.

Он не кричал. И не было похоже, что он ругался. Но говорил так, словно… ненавидит меня.

Никогда раньше они меня не обзывали. У меня противно ослабели руки и ноги, как бывает от понимания, что сейчас случится что-то очень плохое.

— Какого хрена ты об этом написал? — он снова поднял мою тетрадь и посмотрел на аккуратно подписанную обложку. — Даже не в черновик!

— Я не знал, что писать, — пробормотал я. И чувствовал, как у меня дрожат губы.

— В смысле — ты не знал, что писать. Тебе сто раз объясняли, что писать!

Я стоял, прижавшись спиной к дверце шкафа, и смотрел на него огромными мокрыми глазами. Мне казалось, что я смотрю на чужого, незнакомого человека.

— И если бы я не перепроверил, ты бы просто сдал это завтра?

Я молчал. Сердце бешено колотилось от страха.

Он снова бросил мою тетрадь на стол.

— Вырывай лист и переписывай, — вдруг очень спокойно сказал он. Но это было какое-то пугающее спокойствие.

Я медленно подошёл к столу, открыл тетрадь.

— Тут с обратной стороны классная работа…

— Значит, её тоже переписывай.

Сочинение не вместилось на одну страницу и заходило на второй лист.

— Мне тогда придётся вырвать два листа, — сказал я.

— Да. И два с конца, потому что они всё равно не будут держаться.

— Тогда тетрадь станет совсем тонкой! — возмутился я.

Лев приблизился ко мне. Светила только настольная лампа, и его тень нависала надо мной так, будто вот-вот поглотит. А ещё я подумал, что он ударит меня.

— Тогда будешь переписывать всю тетрадь, — сказал он.

Когда он вышел, я наконец-то смог расплакаться. Рыдая, я яростно вырывал листы ненавистного сочинения, комкал их и бросал под стол. Я понял, что мне действительно придётся переписывать всю тетрадь — хотя бы потому, что от моих резких движений скрепляющие скобы совсем расшатались.

Когда я, заплаканный, сел переписывать всё с самого начала, в комнату зашёл Слава. Я сидел спиной к двери, поэтому, когда она открылась, сначала вздрогнул от страха — подумал, что это может быть Лев. Но я различаю их по шагам.

— Уходи! — буркнул я ему через плечо, не оборачиваясь.

— Я хочу прочитать твоё сочинение, — сказал он.

Он прошёл в комнату и присел возле моего стула — начал доставать из-под стола скомканные листы. Затем разворачивал их в поисках сочинения. В какую-то минуту он затих и перестал шуршать — видимо, нашёл.

Мне было всё равно, что он скажет. Даже если тоже начнёт ругаться — плевать.

— Это очень хорошо, — наконец сказал он.

— Это нельзя никому показывать, но это хорошо.

— Не буду. Я его сохраню.

— Буду перечитывать, когда стану старым. Сидя в кресле-качалке у камина.

— Надеюсь, что без него, — язвительно ответил я.

Слава ничего не ответил. Он поцеловал меня в макушку и вышел из комнаты вместе с моим сочинением.

А меня охватило злое, яростное вдохновение. Я был счастлив написать новое сочинение. Злорадно я рассказывал, что у меня только один папа, что его зовут Слава и что люблю я только его.

Перед тем как лечь спать, я специально оставил тетрадь открытой. Пускай зайдёт утром и прочитает.

ДРАКУЛИТО-ВАМПИРЁНЫШ

После того случая с сочинением я решил, что больше никогда не буду первым разговаривать со Львом. Если сам что-нибудь спросит — я отвечу, но первым ни за что не заговорю. Вообще. До самой смерти. Это я твёрдо решил. И никогда больше не буду называть его папой.

Сейчас это кажется забавным детским возмездием, но хватило меня надолго. Я действительно перестал к нему обращаться, а в диалоге со Славой, если речь заходила о Льве, вместо «папа» я говорил «он». Даже если из контекста было не ясно, кого я имею в виду, я бы скорее умер, чем пояснил, что говорю про папу.

Конечно, это было связано не только с сочинением, но ещё и с математикой, которая была для меня непостижимой страной со своим языком и законами. Я же чувствовал себя варваром в ней. Слава быстро умыл руки, сказав, что при виде цифр у него отключается мозг, поэтому мучиться со мной и математикой пришлось Льву.

Точнее, не так. Это мне пришлось мучиться с математикой и Львом. А может быть, нам обоим. С математикой и друг с другом.

Это была такая игра: кто кого первым доконает. Если я его, то он начинал психовать и намекать мне, что я тупой. Если он меня, то я начинал плакать (а он всё равно начинал намекать, что я тупой). В итоге спать все ложились очень поздно, а утром я вставал совершенно разбитым и шёл в школу, которую уже к третьей неделе начал называть «долбанной школой».

Тем не менее, учился я хорошо. За домашнюю работу у меня всегда были одни пятёрки. Это потому что за всё, что происходит между мной и школой, отвечал Лев. Тогда я и узнал, что он перфекционист, ну просто больной на этой теме. После случая с сочинением у него появилась какая-то мания вырывать листочки. Если я допускал больше двух ошибок на страницу, он заставлял меня всё переписывать.

Приходя с работы, он устраивал рейд по моим школьным принадлежностям. Открывал рюкзак и смотрел, в каком состоянии мои тетради и учебники. А они никогда не были в хорошем состоянии. После последнего урока я скидывал всё в рюкзак, будто в какую-то урну, и к приходу домой всё было всмятку. За это Лев высказывал мне всё, что он думает обо мне, моих мозгах и моей природной безалаберности. Затем он проверял дневник. Обычно там всё было в порядке, но мне каждый раз было так страшно, будто, когда Лев в него заглянет, там неведомо откуда вырастут двойки.

В общем, с наступлением школьной поры жизнь перестала быть хорошей. Теперь от меня всё время что-то хотели. Пока я не пошёл в школу, никто из родителей со мной так сильно не ругался. А теперь никакого спокойствия и никакого свободного времени. Даже некогда пожить для себя!

Мысль о том, что впереди ещё одиннадцать таких лет, казалась мне невыносимой.

Некоторой отдушиной для меня было общение с Леной. После уроков мы иногда ходили к ней домой: её родители работали до вечера, так что весь день квартира была в нашем распоряжении, и мы делали что хотели. Однажды родители поручили ей помыть пол, пока они будут на работе, а она в тот день позвала меня, вылила на пол в коридоре ведро воды и научила меня кататься по мокрому полу, как на коньках. Мы этим часа два занимались — так пол и вымыли.

Правда, иногда она заводила разговоры на нелепые темы и рассказывала мне выдуманные вещи. Например, про то, что девочки раз в месяц писают кровью. Я ей не поверил. Это странно.

Ленина семья была первой семьёй, на которую я мог посмотреть со стороны. И она была как большинство семей: мама, папа и ребёнок. Некоторые их порядки не совпадали с нашими.

Например, однажды Ленин папа приготовил нам яичницу с жидким желтком, а у нас дома такую есть нельзя. Один раз я попросил приготовить яичницу так, а Лев ответил, что еду надо есть в готовом виде, а не в полусыром, если не хочу заболеть сальмонеллёзом. Не знаю, что это, но я не хотел.

Когда я увидел эту яичницу у Лены, я поднял на её папу свои честные глаза и спросил:

— Вы что, хотите заболеть сав… савмн… салм…

— Ешь давай, — шикнула на меня Лена.

Ну, я и съел. Вроде бы не заболел.

А слово «сальмонеллёз» потом выучил, как и все остальные названия болезней. Я во всех словесных играх его загадывал, когда нужно было угадать слово. Все загадывали «стул», «кровать» и «школу», а я — «сальмонеллёз» и «фенилкетонурию». Никто не мог отгадать, даже учителя.

А под Новый год у Лены дома оказалась настоящая сосна. Дома мы обычно ставили искусственную ёлку, и она ничем не пахла, а Ленина — пахла и кололась, и на ней росли шишки. Так что, вернувшись домой, я сказал, что хочу тоже настоящую ёлку. На тот момент искусственная уже была наряжена, и Лев сказал мне, что никто не будет её разряжать, теперь только на следующий год.

Целый год — это же сто тыщ миллионов лет, особенно если тебе семь! Короче, я заревел. Пошёл реветь в свою комнату и ныть оттуда, что никто в этом доме меня не ценит: один раз попросил хоть что-то сделать — и то не могут!

Родители сжалились и купили мне настоящую ёлку.

Когда мы её поставили в зале, Лев спросил у Славы:

— Тебе не кажется странным, что мы притащили домой дерево?

— Я думаю, это не самое странное, что нам предстоит пережить в ближайшие десять лет, — ответил Слава.

А я скакал вокруг, радуясь, что теперь моя ёлка тоже пахнет.

Впереди были Новый год и мой первый детский «корпоратив» — городская ёлка во Дворце культуры.

Инна Константиновна сказала, что мы должны будем прийти в костюмах и подготовить стишок для Деда Мороза, чтобы получить подарок.

Моим вдохновением для костюма стал мультик «Дракулито-вампирёныш». Я случайно увидел его по телевизору и твёрдо принял решение: хочу костюм вампира.

Льву эта идея не понравилась. Он сказал, что это «не по-новогоднему». Что на Новый год принято наряжаться в снежинку, зайчика или белочку, а в вампира — на Хэллоуин, но у нас нет такого праздника, поэтому мне вообще не судьба побывать вампиром.

Хорошо, что эта идея понравилась Славе. Он и его творческое воображение по полной оторвались на мне и моём костюме.

Мы купили детский аквагрим, а в магазине «Всё для праздника» нашли настоящий вампирский плащ и клыки. Бабушка перешила мне старую жилетку, чтобы она больше напоминала вампирскую, а из куска ткани вырезала фигурку в виде летучей мыши. Белая рубашка и брюки у меня были свои.

Когда Лев увидел весь этот антураж, он сказал:

— Представляю, как он в таком виде будет рассказывать миленький стишок Деду Морозу…

— Не надо миленький, — возразил Слава. — Напишем свой. Согласно образу. Да, Мики?

Я неуверенно посмотрел на него.

— Давай, ты же писатель, — подбодрил он меня.

И я согласился. Стишок мы написали вместе, но договорились не показывать его Льву.

В день ёлки была метель, поэтому Слава сказал, что загримирует меня на месте, когда приедем, чтобы ничего не размазалось.

Мы, наводящие марафет прямо в холле, привлекали к себе много внимания. И дети, и взрослые постоянно оборачивались на нас, показывая пальцем. Лев был прав: на празднике оказалось очень много снежинок и зайчиков. Но ещё больше — человеков-пауков и других супергероев.

— Пап, ни одного вампира больше нет, — сказал я, довольный своим выбором.

Но Слава сказал мне не болтать, иначе он «накосячит с кровью».

Сама ёлка мне не очень понравилась, потому что там был ненастоящий Дед Мороз. Если бы он был настоящий, то ходил бы в валенках, а не в «Найках». Да ещё всё время просил делать глупые вещи: то ходить кругами, то хлопать, то топать. Я всё это делал, ведь иначе он может не захотеть отдать мне конфеты.

Стихи все рассказывали очень долго, хотя у всех они были коротенькими, а некоторые даже повторяющимися.

— Почему они написали одинаковые стихи? — спрашивал я у Славы.

— Потому что они взяли их из Интернета, — объяснял он.

Прошла целая вечность, прежде чем дошла очередь до меня. А когда я вышел в круг, на середину, и подошёл к ёлке и фальшивому Деду Морозу, то почувствовал, что нервничаю.

— Какой необычный костюм! — наигранно сказал Дед Мороз.

Когда я обвёл взглядом всех людей, то совсем растерялся и всё забыл. Забыл, как стих начинается.

— Давай, не стесняйся! — подбодрил меня Дед Мороз.

Я посмотрел ему в лицо, увидел, что борода у него накладная и он совсем не старый, и вдруг всё вспомнил.

— Здравствуй, Дедушка Мороз! — сказал я тоненьким голосом. От волнения он стал тоньше, чем обычно.

Актёр одобрительно покивал.

— Я в жизни не ел сладостей, — продолжил я.

Взгляд у Деда Мороза стал заинтересованнее.

— Потому что я пью кровь и живу на кладбище.

Я снова посмотрел на зрителей. Слушать меня начали даже те, кто давно получил подарок и казалось, что больше их ничего не волновало.

— Вижу, у тебя мешок, — продолжил я увереннее и даже с выражением, — с разными конфетами. Приходи к моему гробу — вместе их отведаем!

Со стороны зрителей послышался смех. Смеялись в основном взрослые, а дети были не уверены, стоит ли им смеяться.

Дед Мороз некоторое время пребывал в растерянности. Потом, будто опомнившись, вернулся к своей роли:

— Какой интересный стишок! Ты заслужил подарок!

Когда я, счастливый и довольный, пробирался вместе с полученными конфетами к Славе, некоторые родители трепали меня по волосам или одобрительно дотрагивались до плеча. Даже после праздника к нам подходили и говорили, что стих и костюм были очень хороши. Я чувствовал себя суперзвездой того вечера!

Вечером мы, конечно, рассказали обо всём Льву.

— Неужели никто не возмутился? — спросил он.

— Говорят, директрисе не понравилось, — ответил Слава. — Сказала: «И куда только родители смотрят».

— На твоём месте я бы смотрел в другую сторону, — усмехнулся Лев. — Чтобы никто не подумал, что это твой сын.

КАК АНТОН УПАЛ НА ЛЁД

В феврале Лене исполнилось восемь лет, и я впервые попал на детский день рождения. Там было десять человек — девять девочек и я. Я пожалел о том, что пришёл, уже через пятнадцать минут, потому что со стороны остальных гостей мне уделялось агрессивно повышенное внимание. Меня всё время намеревались то ударить, то забрать у меня стакан сока, то лопнуть шарик над моей головой.

А ещё Лене не понравился мой подарок. Я два часа выбирал для неё книгу и остановился на «Королевстве кривых зеркал», а она сказала, увидев её:

Странно, Лев сразу сказал мне, чтобы я не дарил книгу, потому что книги ей не нужны. Как так получилось, что он понял Лену лучше, чем я?

А Слава рассказал, что люди редко любят книги, особенно дети.

Мы даже заспорили с Леной на эту тему Она сказала:

— Зачем книги, если есть телик?

— Но это тоже телик, — ответил я. — Только в голове.

Лена засмеялась надо мной:

— Если у тебя телик в голове, то это глюки!

Что такое глюки? Почему другие дети всегда знают больше слов, чем я?

Я это понял, ещё когда Антона начали дразнить за колготки. Илья называл его «гомиком» и «голубым». Но к зиме мне стало ясно, что не про всё, о чем узнаёшь в школе, надо спрашивать у родителей. Например, что такое «мудак» и «гондон» (рифма к имени Антон) — лучше не надо, потому что они опять спросят: «Это ты в школе услышал?» и странно переглянутся. Короче, в школе иногда говорят плохие слова, которые взрослых очень смущают.

Я почувствовал, что «гомик» и «голубой» тоже плохие, поэтому обратился к главному специалисту по матерным словам — к Лене. Она специалист по ним, потому что у неё есть двоюродный старший брат. Он учился в шестом классе и знал много заковыристых словечек, о которых рассказывал Лене.

В общем, я подошёл к ней на дне рождения, когда она раскладывала трубочки по стаканам.

— Что значит «гомик»? — спросил я.

— Это значит «пидор», — ответила Лена.

— Ну, типа представь: тебе нравятся другие мальчики…

— И всё, — как-то обречённо сказала она. — Значит, ты гомик.

Видимо, это тоже часть злой реальности.

— А причём тут Антон? — не понял я.

— Он же колготки носит!

— Так гомики делают Они вообще как девочки. Понятно?

Меня это разозлило. Я хотел ответить ей, что побольше, чем она, знаю об этом, потому что мои папы любят друг друга, но они не носят колготки, и у неё глупые, неправильные определения. Но стало бы только хуже, поэтому я ничего не сказал.

Позже, за столом, когда мы ели торт, речь снова зашла об Антоне — Лена рассказала маме, что на днях его окунули головой в унитаз.

— Он вышел с мокрыми волосами, красным лицом и всё равно продолжал улыбаться!

— Бедный мальчик, — похихикала Ленина мама. — Такими темпами он каким-нибудь маньяком вырастет.

И ещё раз похихикала. Другие дети подхватили этот смех. Я не понял: что в этом смешного?

Тогда я впервые смутно почувствовал, что на самом деле взрослые — не гарант защиты. Что они не всесильные, не мудрые, не всемогущие. И если они не посчитают нужным, они не защитят тебя, маленького, ни от чего.

Хуже этого было только понимание того, что иногда взрослые и есть источник угрозы.

На следующий день после этого дня рождения я пришёл в школу и увидел, что у Антона вместо лица какой-то раздутый переспелый помидор с синяками и кровоподтёками. Я такого раньше никогда вживую не видел, только в кино на актёрах, но родители говорили, что это просто грим и всё не по-настоящему. Но теперь-то по-настоящему?

Все косились на Антона с какой-то опаской. Пошутить над ним теперь никто не решался, даже Илья молчал.

Инна Константиновна, зайдя в класс, сразу увидела лицо Антона.

— Что случилось? — спросила она.

Антон улыбнулся своей привычной наивной улыбкой, в ту минуту особенно жутковатой, и сказал:

— Представляете, Инна Константиновна, я вчера шёл, поскользнулся и упал лицом на лёд. Я такой неуклюжий…

Да, он всегда так говорил. Такими длинными, полными предложениями, которые не совсем естественно звучали бы и у взрослого. Иногда он даже использовал в своей речи причастные обороты и очень редкие выражения. Бывало, что его сочинения хвалили наравне с моими, и я ощущал между нами негласную конкуренцию.

После его слов Илья гоготнул с последней парты:

— Ха-ха, дебил кривоногий!

Будто какой-то барьер, запретивший на пару минут смеяться над Антоном, упал. Почему-то все мы ощущали, что произошло что-то ненормальное, нехорошее, противоестественное, но когда мы услышали официальную причину, это ощущение прошло. Насмешки и обзывательства снова обрели законность.

После уроков меня обычно забирал Слава, если мы не шли с Леной к ней домой — она жила прямо напротив школы. В тот день он ждал меня на выходе из класса.

— Что с лицом у Антона? — сразу спросил он.

Тревога за Антона уже покинула меня. У него действительно очень большие зимние ботинки — непонятно, как он в собственных ногах не путается. Удивительно, что он первый раз так упал!

Но дома, складывая форму в шкаф, я услышал разговор родителей. Они говорили об Антоне.

— Невозможно так упасть на лёд, — говорил Слава. — Ни на что невозможно так упасть. Это надо специально лежать и биться лицом, чтобы такое получилось.

— И какие у тебя варианты? — несколько нехотя спрашивал Лев.

По-моему, ему не нравился этот разговор.

— На родительские собрания у него тоже ходит отец, — рассказывал Слава. — Мы с ним там вдвоём из отцов, поэтому он всегда подсаживается ко мне. Я тебе отвечаю: он психопат. Даже там он ведет себя как психопат.

— Ты это к тому, что Антона избивает отец?

— И какие у тебя варианты? — снова спросил Лев.

Повисла тишина. Только тогда я поймал себя на том, что замер со своей одеждой в руках возле шкафа и так её и не положил.

— Я не знаю, — наконец сказал Слава. — Но это же ненормально. Мы поняли, что ребёнка избивают дома, и что, мы ничего не сделаем?

— А это не мы должны делать, а его классная руководительница. Ты с ней говорил?

— Она поверила в версию про лёд, — хмыкнул Слава. — Я был о ней лучшего мнения.

— Может, это не так уж и неправильно, — ответил Лев.

— Ну а если она вмешается, скажет кому-нибудь, дойдёт до органов опеки, то что будет дальше? Мы же не знаем, есть ли там кто-то кроме этого отца, а она знает. Ну заберут его, отдадут в детдом. Думаешь, в детдоме не бьют?

После недолгого молчания Слава произнёс фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

Так этот разговор и закончился. Мои родители тоже не сделали ничего. Оказывается, в этой тревожной наступающей на меня реальности есть вещи, с которыми никто не может справиться.

А я думал, что взрослые могут всё.

ВАЛЕНТИНКИ, ТАНКИ И ДЕВОЧКИ

После Лениного дня рождения впереди было ещё четыре праздника, которые предстояло пережить.

Первый — День святого Валентина. Раньше этого дня в моей жизни не было, он существовал только для родителей — они всегда проводили его вдвоём: с сердечками, цветами и поцелуями. Оказалось, в первом классе такой день тоже есть. Но без цветов и поцелуев.

Учительница за неделю до праздника поставила коробку в нашем классе: сказала, что туда можно бросать валентинки друг для друга, а 14 февраля она её откроет и всем раздаст. Это накалило обстановку: неделю все напряжёнными взглядами следили за этой коробкой как за главной угрозой для своей самооценки.

Я тоже переживал. А вдруг мне никто ничего не подарит? Тогда я окажусь самым ненужным. Как я буду жить дальше, если буду знать, что никому не нужен?

14 февраля началось настоящее соревнование — все принялись считать свои валентинки и хвастаться степенью популярности. На моё счастье, в классе оказалось несколько добрых девочек, которые подписали валентинки вообще для всех, даже для Антона. Ещё валентинку мне подарила Лена и, почему-то, рыжий Дима с первой парты. Я решил, что мне надо её скрыть от посторонних глаз, чтобы никто ничего о Диме не подумал. А потом оказалось, что многие мальчики дарили валентинки другим мальчикам. Видимо, в первом классе за такое ещё не бьют.

Я подарил валентинку только Лене. Сначала никому не хотел. Я ведь никого из них не люблю. Но Слава сказал, что дружба — это тоже вид любви, поэтому надо подарить, это будет вежливо.

В общем, день любви я кое-как пережил. А потом настал день, о существовании которого я вообще не знал. 23 февраля — День защитника Отечества. Звучало очень сложно, я даже не понял, что это такое.

— А у меня нет папы! — послышалось несколько голосов.

— Тогда для дедушки! — отвечала Юлия Юрьевна, которая вела уроки труда и рисования.

— А у меня нет дедушки! — сказали ещё пара человек.

— Ну хоть какие-то мужчины у вас в семье есть?

— Нет, — это пискнул Андрей, лопоухий и с большими глазами.

Он очень переживал, что у него нет папы. Когда Инна Константиновна говорила фразу «ваши родители», он всегда возмущенно перебивал её: «Не родители, а мама!» Он считал, что разрешено только слово «мама», а все остальные названия родителей запрещены.

У меня же возникла обратная проблема: отцов у меня в избытке. Видимо, я должен что-то сделать только для Славы. Но что?

Я принялся оглядываться на других детей — все что-то увлеченно лепили из пластилина. За партой позади меня сидели двое близнецов — Кирилл и Игорь. Я обернулся и пригляделся к их подаркам.

— Нет, это танк! — шикнул Кирилл.

— А у тебя что? — спросил я у Игоря.

— Автомат Калашникова, — он взял то, что слепил, в руки и сделал вид, что прицеливается и стреляет — Бах-бах!

— А твой папа служил? — это Кирилл спросил.

— В смысле? — я почувствовал, как опять оказываюсь самым глупым.

Армия… Я знаю это слово. Красная Армия участвовала в войне. Но это ведь было очень давно?

— Наш не служил, — сказал Игорь, не дожидаясь моего ответа. — Он ногу под поезд положил.

— Чтобы отрезало. Тогда можно не служить.

Шокированный этой новостью, я снова повернулся за свою парту.

Служили ли мои родители? Ноги у них на месте. Если ты с ногами, можно ли не служить? Или это обязательно? Служи или отруби ногу? Мне тоже придётся отрубить? Проклятый русский выбор!

Ко мне подошла Юлия Юрьевна.

— Почему ты ничего не делаешь? — спросила она.

Я посмотрел на неё снизу вверх. Сказал:

— Мой папа не любит танки и автоматы.

— Нужно сделать что-нибудь военное, — мягко перебила меня она.

— Потому что такой праздник.

— Но это же подарок. Он должен нравиться.

— О-о-о-о, просто слепи ему дурацкий танк! — это Игорь позади меня взвыл.

— Правильно, — кивнула Юлия Юрьевна и пошла дальше по классу.

Я слепил ему дурацкий танк. Правда, дурацкий. Я не был уверен, как должен выглядеть танк, потому что никогда не старался этого запомнить. Получился какой-то кусок смятого пластилина с торчащей трубкой. После решения приделать к нему колёса танк вообще начал напоминать бесхвостого муравьеда.

— С Днём защитника отчества! — сказал я Славе, вручая ему этот шедевр после уроков.

Я так и сказал — «отчества». Думал, речь в этом празднике идёт именно о нём. И поэтому поздравляют пап — отчество же обычно от пап.

— Спасибо, — вежливо ответил Слава.

По дороге домой я спросил, почему мы раньше никогда не отмечали этот день.

— Потому что это праздник военных. Среди нас таких нет.

— Значит, ты не служил?

— А как же ваши ноги? — не понял я.

— Папа Игоря и Кирилла отрезал себе ногу поездом, чтобы не служить, — объяснил я будничным тоном. На самом деле мир казался мне уже таким странным, что я правда ничему не удивлялся.

А Слава, кажется, удивился.

— Есть более простые способы этого избежать, — сказал он. И, хитро улыбнувшись, заговорщицки проговорил: — Для этого надо просто тусоваться с врачами.

Я улыбнулся в ответ Раз Лев мой папа, значит, я тоже с ним тусуюсь, и мне не придётся отрезать себе ногу!

Третьим мучительным праздником стало 8 марта. Про «женский день» я и раньше знал — в этот день было принято поздравлять бабушку. Но в школе по этому случаю были свои правила.

Одно хорошо: на 8 марта не принято отрезать себе конечности. На этом плюсы заканчиваются.

Сейчас, с высоты своего возраста, я понимаю, что Инна Константиновна устроила тогда просто чудовищную вещь. Но будучи маленьким, я просто ничего не понимал и чувствовал себя гадко.

Вообще, фразой «я не понимаю, что происходит» можно ёмко описать всю мою жизнь в роли первоклассника.

За несколько дней до праздника учительница выстроила мальчиков у доски. Девочки сидели за партами, перед нами. И мы, по очереди, должны были назвать имя девочки, которой хотим сделать подарок и с которой будем учить парный танец на какой-то праздник «для мам». Удивляюсь, как она не додумалась заставить нас сначала похитить девочку для этих целей.

Девочек, конечно, никто не спрашивал. Каждая из них боялась, что её выберет Антон.

Но Антон выбрал Алю, тут же закрывшую лицо руками, а Лену не выбирал никто.

Когда дошла очередь до меня, оставались только Лена и кудрявая Таня с брекетами на зубах.

Я с надеждой посмотрел на учительницу и сказал:

— У меня нет мамы, можно, я не буду участвовать?

— У тебя есть бабушка, — ответила Инна Константиновна. — Она придёт и тоже захочет посмотреть на твоё выступление.

— Я попрошу её не приходить.

Тогда она прикрикнула на меня, чтобы я не тянул время, не болтал глупости, а выбирал.

Если бы я выбрал Лену, нас бы опять назвали женихом и невестой, а это её расстраивает.

Но Лена странная. Когда нас отпустили, она ударила меня своим пеналом (она всех мальчиков била этим пеналом, но мне тогда впервые досталось).

— Ты чего? — не понял я.

— Почему ты меня не выбрал? — возмущалась она. — Из-за тебя мне придётся танцевать с Борей! А у него изо рта воняет!

— Я думал, ты не хочешь, чтобы я тебя выбирал…

Почти зарычав, она крикнула на меня:

От восьмимартовского позора меня спас только случай: я простыл, слёг с температурой под сорок, и мне не пришлось ни с кем танцевать. Наверное, Таня в итоге танцевала с Борей, потому что Лена отказалась в этот день идти в школу. Она дулась ещё неделю, даже не хотела меня навещать. Всё-таки она странная.

Но самое страшное праздничное испытание было ещё впереди — мой собственный день рождения.

МИСТЕР ВОСЬМИЛЕТНИЙ

Когда я встречал свой пятый день рождения, за окном была метель. Когда встречал шестой — стояла жара почти под тридцать градусов. Я родился в самое непредсказуемое погодное время сезона — в конце марта.

Мой восьмой день рождения выпал на дождливую пятницу За несколько дней до этого родители спросили меня, кого я хочу позвать.

— На день рождения, — объяснил Слава. — Отметишь с другими детьми, как Лена.

— Никого не хочу, — честно признался я, вспомнив, как меня достали на Ленином празднике.

Источник