Бабий яр книга о чем
1. Роман-документ Анатолия Кузнецова Бабий Яр
Памятник подростку Толе Кузнецову
Мальчик читает приказ немецкой комендатуры. Этот мальчик – Толя Кузнецов из Куреневки на окраине Киева рядом с Бабьим Яром. Тогда в конце сентября 1941 года ему было 12 лет.
Через четверть века, в 1966 году мы будем читать в журнале «Юность» (№№ 8-10) его роман-документ «Бабий Яр», свидетельство злодеяний нацистов. Читать и ужасаться, даже несмотря на то, что это был сильно сокращенный и измененный, вопреки воле автора, вариант.
Потом через некоторое время роман вышел отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия», но тоже в сильно урезанном виде. Вскоре книгу издали и в «Детгизе», и тоже со значительными купюрами.
Но даже в таком виде «Бабий Яр» производил на читателя сильнейшее действие, практически шоковое. И, я помню, подумал тогда, что власти “опростоволосились”, разрешив его опубликовать. Настолько это шло вразрез с правилами ими же самими установленными касающимися евреев. А в этой части моей души я мгновенно улавливал малейшие нюансы.
Борис Полевой, главный редактор «Юности», видимо, очень захотел напечатать роман о расстрелах евреев в Бабьем Яре и придумал хитрый ход, как опубликовать его – он заявил в письме в идеологический отдел ЦК КПСС, что этот роман должен быть напечатан как бы в противовес поэме Евтушенко «Бабий Яр».
Удивительно, но это прошло! Я не знаю, что «прочли» в этом романе цековские инструкторы. Возможно, они читали только подчеркнутые места, где обосновывался этот тезис. Возможно, они недооценили силу его воздействия на читателей. Возможно, они не поняли, какую взрывную силу имеет эта тема. Прочитал ли весь роман сам Суслов, я не знаю, но разрешение на публикацию было одобрено им самим. Джин был выпущен из бутылки.
Полевой очень хотел напечатать «Бабий Яр»
Анатолий Кузнецов – автор романа-документа «Бабий Яр»
Автор романа Анатолий Кузнецов был в это время уже широко известен своей повестью «Продолжение легенды». И он был вполне советским писателем, знающим, что, как и о чем можно писать и что нельзя. Писать можно было, только соглашаясь по требованию цензоров выбрасывать целые куски из написанного и, наоборот, дописывать оптимистические концовки. Все советские авторы шли на это, пытаясь оставить в своих произведениях хоть крошечный намек на то, что они собирались рассказать. Такие издатели, как Борис Полевой, тоже хотели хоть что-нибудь сохранить из того, что было задумано автором, но им приходилось еще более считаться с идеологическими установками ЦК, резать, кромсать и править талантливые и правдивые произведения.
Повесть «Продолжение легенды», несмотря на явственно видимую редакционно-цензурную правку, сразу стала бестселлером. Ее читали все. Меня, помню, в этой повести потрясло то, что она поставила под сомнение главный миф моего поколения. Миф о том, что перед нами открыты все пути-дороги в большую жизнь. Я и так знал, что перед одними пути открыты, а перед другими закрыты. Одни поступают в любой ВУЗ, другим отказывают. Евреев не принимают на работу. Примеров у меня было много. Я знал, что надо прорываться, если хочешь чего-либо достичь. Я и прорывался через все препятствия. Но чтоб это было написано в книге! Этому я просто не мог поверить. Читал это и перечитывал много раз. Несмотря на жестокую цензуру сохранить основную идею повести – это было искусство и автора, и редактора. Внимательный читатель это понимал.
Анатолий Кузнецов с его внешне благополучной биографией быстро стал членом Союза писателей и считался одним из самых успешных молодых писателей того времени, основателем прозы, получившей название исповедальной. Советской прозы. Но главная его работа, ставшая делом всей его жизни, была впереди. Он знал это и готовился написать свою главную книгу.
Анатолий Кузнецов прожил всего пятьдесят лет, и жизнь его была непростой.
В детстве Анатолий Кузнецов жил в Куренёвке, районе Киева по соседству с Бабьим Яром. Он видел в конце сентября и начале октября 1941 года, как нескончаемыми колоннами шли на расстрел евреи – старики, женщины и дети. Он не видел, как их раздевали, выстраивали на краю оврага, не видел, как расстреливали. Но он слышал выстрелы. И расстрелы в Бабьем Яре продолжались потом еще в течение двух лет, пока немцев не прогнали из Киева:
«Мы только слышали пулеметные очереди через разные промежутки: та-та-та, та-та. Два года изо дня в день я слышал, и это стоит в моих ушах до сего дня».
А когда расстрелы завершились, видел трупы людей… и шевелящуюся землю, которой засыпали еще живых людей.
А потом он видел, как нацисты пытались скрыть следы своих преступлений, сжигая трупы. Как со стороны бабьего Яра шел черный дом, и пахло горелым мясом.
Довелось ему увидеть, и как советская власть замалчивала гибель сотен тысяч людей в Бабьем Яре, пытаясь уничтожить саму память о погибших, не упоминая вообще о евреях. И, как пытаясь уничтожить Бабий Яр, власти Киева сами совершили преступление, утопив в жидкой грязи полторы тысячи человек.
События в Бабьем Яре не просто врезались в память мальчика, он записывал все, что видел и слышал, в дневник. Эти строки и стали впоследствии документальным свидетельством потрясающей силы того, что происходило в Бабьем Яре:
«. Первый вариант, можно сказать, был написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно. Чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась «Бабий Яр», и я прятал ее от посторонних глаз».
Анатолий Кузнецов подростком учился в балетной студии при Киевском оперном театре. Впоследствии он написал, что именно там он и был принят “скопом” в комсомол. Ненавидя с детства любую ложь, он впоследствии напишет:
«Нас, пятнадцатилетних балетных мальчиков и девочек, привели в райком на бульваре Шевченко и в каких-нибудь полчаса пропустили через приемный конвейер. В 1949 году, на двадцатом году жизни, я, кипя яростью, решил, что не буду участвовать в комедии, творящейся вокруг. Снялся с учета в райкоме, сказал, что уезжаю в Хабаровск, получил на руки учетную карточку — и уничтожил ее вместе с комсомольским билетом. Легко решить — не участвовать. Но как?»
Потом работал на строительстве Каховской ГЭС – работать приходилось много и тяжело — разнорабочим, плотником, мостовщиком, в котлованах, при земснарядах, на шлюзе и даже единственным литсотрудником в выходившей через день днепростроевской многотиражке «Всенародная стройка». На стройке «…проводили стопроцентную комсомолизацию, и я вторично “скопом” оказался в комсомоле. Мы все под диктовку написали заявления: “прошу”, “обещаю быть”, “выполнять заветы”, потому что если все это делают, а ты один нет, то изволь объяснить, а ну объясни, что ты имеешь против…
Это теперь, бывает, и объясняются. Но в 1952 году не объяснялись.
Со всей трезвостью я увидел тогда, что обречён жить в обществе, где не погибают те, и только те, кто глубоко в себе погребет свое искреннее лицо. Бывает, так глубоко погребет, что уже и сам потом откопать не может. ».
Видите, Анатолий Кузнецов, по сути, утверждает, что «свое истинное лицо было им тогда погребено». В отличие от него, я в свое время вступил в комсомол потому что хотел, даже мечтал об этом. Впрочем, я тоже видел, что принимали всех “скопом”. Кто-то, возможно, больше осознавал, что он делает, кто-то меньше. Но установка была принимать всех, кому исполнилось 14 лет.
В 1954 г. Кузнецов поступил в Литературный институт им. Горького. И уже как начинающий писатель по командировке «Юности» отправился на строительство Братской и Иркутской ГЭС, где работал бетонщиком наравне со всеми. Понемногу писал повести, и его печатали. Но пока что эти повести не выделяли его из массы писателей. И вдруг в журнале «Юность» в 1957 г. появилась его повесть «Продолжение легенды».
Она сразу стала бестселлером. А литературоведы назвали ее «знаковой». Впоследствии они сочли, что эта повесть – начало, я повторю, «исповедальной» прозы. И теперь считают, что Кузнецов стоит особняком от своей эпохи, но вслед за ним появились такие писатели, как Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Георгий Владимов (все впоследствии, как и Кузнецов, стали эмигрантами).
Через три года в том же журнале «Юность» увидел свет и один из лучших рассказов Анатолия Кузнецова «Юрка, бесштанная команда», по мотивам которого был снят фильм «Мы — двое мужчин», ставший призером на одном из Московских кинофестивалей.
Кузнецов в ту пору был полностью советским писателем. Он не бузил, не провозглашал никаких «оттепельных» настроений. Послушно выбрасывал пессимистические куски из повести и дописывал оптимистические, которые опытным глазом легко распознавались. Тем не менее, мы находили у него что-то такое, что было созвучно нашему взгляду на мир, и была там еще какая-то чрезмерная смелость, непривычная для нашего поколения, выпирающая, бросающаяся в глаза. Она была завуалирована, но была! И мы могли ее разглядеть, почувствовать.
«Продолжение легенды» было сразу переведено на несколько языков и опубликовано в Англии, Германии, Франции и других странах. Но оказывается даже за зарубежными изданиями следило недреманное око советской цензуры. Книга, вышедшая во Франции, привлекла внимание зорких цензоров. И они «попросили Кузнецова предъявить иск издательству, которое с подачи Луи Арагона, выбросило дописанный в конце повести «оптимистический» кусок (распознав отличие этого куска от стиля автора, увидев в нем цензурный довесок), «неправильно» назвало книгу – «Звезда во мгле», а на обложке разместило колючую проволоку, тем самым «исказив направленность» произведения. Кузнецов послушно предъявил иск, выиграл судебный процесс, за что впоследствии, эмигрировав на Запад, извинился, заявив, что его заставили это сделать.
По окончании Литературного института в Москве Кузнецов уезжает в Тулу, где ему дали квартиру, поскольку идеологические работники Тульского Обкома КПСС, создавая писательскую организацию, возлагали на него большие надежды.
Кузнецов прожил в Туле почти десять лет, и он расценивал эти годы жизни как ссылку. Возможно, именно это и сыграло определенную роль в его решении стать невозвращенцем. Возможно…
После бегства за рубеж официальные круги начали лить грязь на него и его образ жизни в Туле, но всё это фантазии тех, кто писал о нем, и я оставляю трактовку событий на их совести. Факты его жизни можно трактовать по-разному. Я предпочитаю верить тому, что он пишет сам.
Сейчас, читая о событиях, происшедших более 50 лет назад (Кузнецов остался в Англии в 1969 году, став «невозвращенцем»), ясно видно, как многие люди тогда, по горячим следам, пытались его очернить. Принцип был один: если уехал на Запад, – значит предал Родину, если не советский, значит, грязный, пьяница, развратник и еще, бог знает, кто.
В то же время есть документы, в частности, его письма. Есть его выступления по радио «Свобода», есть поступки, которые он совершал, хотя и они трактовались по-разному, очень часто не в его пользу. Но чем больше проходит времени, тем лучше видны события, произошедшие в ту эпоху, потому что с течением времени появилась возможность привлечь новые материалы и переосмыслить многие события.
Переписка Анатолия Кузнецова с Шломо Эвен Шошаном
Вот один из примеров того, что им написано и как можно это понимать.
Возьмем отрывок из его третьего письма издателю в Израиле Шломо Эвен-Шошану, с которым он состоял в дружеской переписке.
Шломо Овен-Шошан был родом из Вильнюса, откуда в 1925 году уехал в Палестину. Он переводил с русского на иврит многих поэтов и писателей, редактировал их произведения и сыграл выдающуюся роль в ознакомлении ивритоговорящих жителей страны с русской культурой.
Первые известные нам письма Анатолия Кузнецова в Израиль шли из СССР. Всем было хорошо известно, что письма за рубеж перлюстрируются. Естественно, что Анатолий Кузнецов многое в них недоговаривал.
Шломо Эвен-Шошан (Самуил Розенштейн)
В письме из Тулы 28 октября 1964 года он писал:
«… В этот приезд в Киев я снова видел Бабий Яр, он становится неузнаваем, вокруг идет колоссальное строительство жилых домов, сам овраг засыпается, и на его месте, говорят, будет то ли парк, то ли стадион. Наш домик (вернее, теперь мамин) еще стоит, но вот-вот ждут сноса. Жизнь оптимистично движется вперед, и не исключено, что в следующий приезд я застану маму уже в квартире какого-нибудь девятиэтажного дома с видом на Днепр или Подол, а в Бабьем Яру будет идти футбольный матч».
На первый взгляд, кажется, что здесь проявлена элементарная черствость человека, сообщающего об оптимистичном движении жизни, при котором в Бабьем Яре кости погибших людей будут топтать футболисты. Для меня же, привыкшего читать между строк, здесь приведена серьезная, даже трагическая информация о попытках властей построить в Бабьем Яре стадион, вместо установки памятников.
Анатолий Кузнецов не мог об этом написать открыто, – такое письмо цензура бы не пропустила. Более того, у него могли быть крупные неприятности. Но он считал своим долгом сообщить об этой гнусности властей. И, на мой взгляд, очень профессионально закамуфлировал информацию.
Всё, что Анатолий Кузнецов написал потом, после «Продолжения легенды», не выходит за рамки общепринятого в среде советских литераторов. Оно типично советское: и его рассказы, и повесть «У себя дома», и роман «Огонь». Всё, кроме романа «Бабий Яр», главной работы его жизни, впервые изданного в 1966 году.
первая попытка прорвать стену молчания
К слову сказать, первым, кто рассказал о попытке забыть Бабий Яр, вычеркнуть его из памяти людей, был другой киевлянин Виктор Некрасов (ставший знаменитым после того, как он написал роман «В окопах Сталинграда»). В 1959 году он опубликовал в «Литературной газете» яркую статью об уничтожении оврага, о стремлении уничтожить память о погибших, об отсутствии памятников в Бабьем Яре.
«Кому это могло прийти в голову — засыпать овраг и на месте величайшей трагедии резвиться и играть в футбол? Нет, этого допустить нельзя! Когда человек умирает, его хоронят, и на могиле ставят памятник. Неужели этой дани уважения не заслужили 195 тысяч киевлян, зверски расстрелянных в Бабьем Яру, на Сырце, Дарнице, в Кирилловской больнице, в Лавре, на Лукьяновском кладбище!»
Именно с подачи Виктора Некрасова Анатолий Кузнецов привел в Бабий Яр в 1961 году Евгения Евтушенко, тотчас написавшего и опубликовавшего ставшую сразу знаменитой поэму «Бабий Яр».
«Над Бабьим Яром памятников нет…»
По моим ощущениям, именно Виктор Некрасов и Евгений Евтушенко вдохновили Анатолия Кузнецова на его подвиг – создание бессмертной книги памяти «Бабий Яр».
роман-документ «Бабий Яр» – прорыв стены молчания
Роман «Бабий ЯР» стоит в творчестве Анатолия Кузнецова особняком. Это роман-документ. Роман свидетеля злодеяний. И не простого свидетеля. Он еще эти злодеяния понял, прочувствовал и осмыслил.
Впервые я прочитал «Бабий Яр» в журнале «Юность», не зная, конечно, ни о том, что его сильно сократили и сильно «причесали». Но и в таком виде «Бабий Яр» произвел шок. Я знал о злодеяниях нацистов, об истреблении евреев на оккупированных ими территориях, я знал еще с войны, что в Бабьем яре немцы расстреляли десятки тысяч евреев, знал о геноциде еврейского населения Украины, Белоруссии и всех стран, которые немцы оккупировали. Но такой ПРАВДЫ я не читал. Это было честное и поэтому страшное свидетельство очевидца. И, с ужасом читая строки романа о хладнокровных убийствах тысяч евреев – стариков, женщин и детей, я удивлялся, как идеологи партии могли ТАКОЕ пропустить. Я уже привык тогда, что о евреях не писали, а говорили о мирных советских гражданах.
Я понимал, что стена молчания прорвана. Было заявлено во весь голос о массовых убийствах евреев. Не на фронте, в бою, а в расистском угаре. Евреям было отказано в праве жить на земле. Всем – и старикам, и молодым и даже только что родившимся.
Читая эти строки, я понимал, что если бы мы волею судеб оказались бы на оккупированной немцами территории, то и наша семья была бы расстреляна в каком-либо рву. Я читал и содрогался от этих жутких картин и во мне вскипала ненависть к расистам и фанатикам, ослепленным ненавистью к людям, отличающимся от них внешним видом, языком, религией. К людям, ни в чем, ни перед кем не виноватым. Мирным. Добрым. Любящим…
Я их и сейчас ненавижу – этих фанатиков, кем бы они ни были. Они и сегодня делают свое черное дело как могут. Одних сажают в тюрьмы, но если бы им было позволено, сжигали бы на костре. Других взрывают в поездах и автобусах, направляют захваченные самолеты на здания, но если бы им было позволено, взорвали бы весь мир. Особенно плохо то, что это безумие распространяется как заразная болезнь. Еще ужаснее, что при этом огромное число людей предпочитают это не видеть, – так спокойнее им жить.
Эта патологическая агрессивность – болезнь человечества. Как излечиться от нее?
Анатолий Кузнецов писал не только о Бабьем Яре. Он писал о том времени, о войне и о событиях, свидетелем которых он невольно стал.
Например, он рассказал и странную историю сдачи и последующего уничтожения исторического центра Киева и его святынь (отнюдь не немцами и не евреями, как утверждали немцы, а отступавшими советскими войсками), а описывая нацистские зверства в Киеве, привел не просто факты этой бойни, она у него приобрела смысл трагедии еврейского народа!
борьба за каждую строчку
Некоторые сравнивают «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына с «Бабьим Яром». Не хочу сравнивать! «Архипелаг» писался в стол, и, следовательно, самоцензуры не было. Солженицын и не мечтал его опубликовать в СССР. «Бабий Яр» писался, чтобы быть немедленно опубликованным, в тех условиях, под идеологическим прессом, при невозможности рот раскрыть и слово лишнее сказать. Поэтому у Кузнецова, как у писателя, была страшная самоцензура. Он прекрасно знал, что может быть написано и опубликовано, и что не может. Поэтому, наступая самому себе на горло, он оставлял лишь документально подтвержденные факты. И он был потрясен, когда еще треть того, что он написал, была вырезана, а отдельные места (их много) сглажены, искажены или изменены цензурой редактора и официальной цензурой. Но Кузнецов шел на любые сокращения и изменения, лишь бы донести оставшуюся правду, а ее оставалось еще очень много, и она должна была дойти до людей. Он боролся с редакторами и цензорами до конца, до последней минуты за каждую строчку. Боролся даже за ремарку, которую он требовал внести, что это «сокращенный вариант», но которую все же изменили на нейтральную ремарку – «Журнальный вариант».
Приведу слова самого Кузнецова. Он рассказывает о борьбе за книгу:
«Когда я увидел, что из «Бабьего Яра» выбрасывается четверть особо важного текста, а смысл романа из-за этого переворачивается с ног на голову, я заявил, что в таком случае печатать отказываюсь, – и потребовал рукопись обратно.
Вот тут случилось нечто, уж совсем неожиданное. Рукопись не отдавали. Дошло до дикой сцены в кабинете Б. Полевого, где собралось все начальство редакции, я требовал рукопись, я совсем ошалел, кричал: «Это же моя работа, моя рукопись, моя бумага, наконец! Отдайте, я не желаю печатать!» А Полевой цинично, издеваясь, говорил: «Печатать или не печатать – не вам решать. И рукопись вам никто не отдаст, и напечатаем, как считаем нужным».
Борис Николаевич Полевой (Кампов, 1908-1981)
Но и в таком виде «Бабий яр» производил сильнейшее впечатление. Его немедленно стали переводить на все основные языки.
Вот как Кузнецов описывает свое состояние. Это уже, когда страсти поулеглись, и он рассчитывал, что издание отдельной книгой будет более полным:
«С моей стороны книга с надписью [Щломо Эвен-Шошан просил сделать на книге дарственную надпись. МК], конечно же, будет. Только вот сейчас справлюсь с подготовкой текста, делаю ряд дополнений, которые, собственно, были написаны и раньше, но ”Юность“ сочла, что для журнальной публикации они – ”излишняя роскошь“. В отдельной книге такую роскошь я могу себе позволить. Как только будет упорядочен и согласован с издательством дополнительный текст, я его вышлю Вам».
Это он пишет в Израиль, поэтому опять весьма дипломатично, не допуская никаких высказываний, которые бдительные идеологи могли бы «превратно» истолковать.
«Бабий Яр» читают и критикуют
Бабий Яр
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 20
Подростком прочитала эту книгу и до сих пор вспоминаю ее как одну из тех, что произвела наибольшее впечатление, одну из самых «настоящих» книг. Читала тайно, родители прятали ее от меня, возможно жалели мою психику. В те годы (70-е), не было столько сильных впечатлений в жизни, дети оставались детьми.
Читать было больно, но нисколько не жалею, что сделала это. Книга стала одной из тех, что сформировали мое мировоззрение. До сих пор считаю ее драгоценностью.
Подростком прочитала эту книгу и до сих пор вспоминаю ее как одну из тех, что произвела наибольшее впечатление, одну из самых «настоящих» книг. Читала тайно, родители прятали ее от меня, возможно жалели мою психику. В те годы (70-е), не было столько сильных впечатлений в жизни, дети оставались детьми.
Читать было больно, но нисколько не жалею, что сделала это. Книга стала одной из тех, что сформировали мое мировоззрение. До сих пор считаю ее драгоценностью.
Книга производит огромное впечатление. Подросток, бывший очевидцем страшнейших событий в истории нашей страны, не смог промолчать и написал шокирующую правду. Потрясает до глубины души! Это надо читать!Надо знать! Необходимо помнить! Не допустить повторения этого кошмара!
Книга производит огромное впечатление. Подросток, бывший очевидцем страшнейших событий в истории нашей страны, не смог промолчать и написал шокирующую правду. Потрясает до глубины души! Это надо читать!Надо знать! Необходимо помнить! Не допустить повторения этого кошмара!
Это полезно знать всем.
Очень полезная книга. Особенно для молодежи. Человеческая низость и подлость существовать будет всегда и каждый должен выбрать свой путь. Ужасы, бывшие в истории, могут повториться в любой момент.
Очень полезная книга. Особенно для молодежи. Человеческая низость и подлость существовать будет всегда и каждый должен выбрать свой путь. Ужасы, бывшие в истории, могут повториться в любой момент.
Книга представляет особый интерес именно в виду прямого изложения воспоминаний от лица, непосредственно причастного к событиям. Конечно, это в свою очередь предполагает и субъективные моменты, с частью из которых я согласен с автором, однако, не со всеми. Например, в главе из будущего, где Анатолий Кузнецов всячески упрекает советский режим и утверждает, что все люди, живущие в СССР несчастны и несвободны. Нужно понимать, что автор пережил определенные тяжелые обстоятельства, которые в итоге сформировали его личность, и тем не менее, обобщать всю страну в своеобразную тюрьму это, по-моему мнению, перебор. Хотя на то личное мнение автора, которое имеет право на существование.
В целом книга очень понравилась, приведено много примеров жизни в условиях войны, интересно описаны люди и их судьбы. Рекомендую к прочтению для общего развития и знания истории своей страны.
Книга представляет особый интерес именно в виду прямого изложения воспоминаний от лица, непосредственно причастного к событиям. Конечно, это в свою очередь предполагает и субъективные моменты, с частью из которых я согласен с автором, однако, не со всеми. Например, в главе из будущего, где Анатолий Кузнецов всячески упрекает советский режим и утверждает, что все люди, живущие в СССР несчастны и несвободны. Нужно понимать, что автор пережил определенные тяжелые обстоятельства, которые в итоге сформировали его личность, и тем не менее, обобщать всю страну в своеобразную тюрьму это, по-моему мнению, перебор. Хотя на то личное мнение автора, которое имеет право на существование.
В целом книга очень понравилась, приведено много примеров жизни в условиях войны, интересно описаны люди и их судьбы. Рекомендую к прочтению для общего развития и знания истории своей страны.
Очень хорошая книга, прочла больше года назад, но она до сих пор не отпускает. В книге описаны страшные события, которые, к сожалению, были частью нашей истории. Судьбы людей описана без прикрас, становится страшно, как все это люди смогли пережить и не сломаться? По другому начинаешь относиться к своей жизни, свои проблемы становятся очень «мелкими» по сравнению с описаны событиями.
Очень хорошая книга, прочла больше года назад, но она до сих пор не отпускает. В книге описаны страшные события, которые, к сожалению, были частью нашей истории. Судьбы людей описана без прикрас, становится страшно, как все это люди смогли пережить и не сломаться? По другому начинаешь относиться к своей жизни, свои проблемы становятся очень «мелкими» по сравнению с описаны событиями.