как понять что стрекоза умирает
Интересные факты о стрекозах
Стрекозы появились на земле задолго до человека. Они смогли дожить до наших дней благодаря невероятной способности приспосабливаться к изменениям окружающей среды. Рассмотрим самые интересные факты про стрекоз.
Стрекозы являются одними из самых умных убийц в мире насекомых
Динамика ловли объекта в воздухе ошеломляюще сложна, настолько сложна, что ловить предметы в воздухе могут только животные со сложными нервными системами, такие как чайки или люди. Чтобы поймать что-то, двигающееся на скорости, вы должны будете предположить, в каком месте этот предмет будет находиться через какое-то время, в будущем. Когда ученые начали изучать стрекоз в 1999 году, они узнали, что стрекозы не «выслеживают» свою добычу летя за ней по воздуху, они «перехватывают» ее. Другими словами, стрекозы обеспечивают точное убийство жертвы, летя туда, где жертва будет через некоторое время.
Это указывает на то, что во время охоты стрекозы просчитывают три вещи: расстояние до их добычи, направление ее движения, и скорость с которой она летит. В течение миллисекунд стрекоза просчитывает тот угол, с которого ей стоит приблизиться, и как в фильме ужасов уже ждет на месте несчастную жертву, которая летит в ее когти, сама того не подозревая.
Глаза стрекоз невероятно хорошо развиты
У большинства насекомых есть многогранные глаза – например, в глазе домашних мух есть 6000 граней, которые предоставляют мухе панорамную картину ее окружения. Именно поэтому при ближайшем рассмотрении их глаза похожи на медовые соты. Но стрекоза, обладающая 30 000 индивидуальных граней в глазу, полностью переплюнула не только мух, но и всех остальных насекомых. Каждая грань или омматидий создаёт свое изображение и в мозгу стрекозы есть восемь пар нисходящих визуальных нейронов, при помощи которых стрекозы сливают все эти картинки в одно изображение.
Но и это еще не все. У стрекоз есть визуальные чувства, которые бы рассматривались как супер способности по любым человеческим стандартам. В глазах человека есть три опсины: протеины, которые отвечают за ощущение света и придают ему цветовую окраску в виде оттенков красного, зеленого и синего (по одному оттенку на каждую опсину). В глазах стрекоз есть четыре или пять опсин, что позволяет им воспринимать не только привычный нам спектр цветов, но еще и ультрафиолетовый свет, а также поляризацию плоскости света (эффект который можно наблюдать в поляризированных солнечных очках). Это помогает им управлять своим полетом и снижать свое восприятие отблесков солнца на водной поверхности.
Фото: Distinctly Average/Flickr
Они видят одновременно во всех направлениях
Огромные выпуклые глаза стрекоз обернуты вокруг их голов как шлем космонавта, предоставляя им 360° панораму мира. Как сказал исследователь стрекоз, доктор Олберг: «Они видят вас, когда летят вам навстречу, и они также ясно видят вас, улетая от вас». Очевидно, что это неоценимое преимущество, помогающее стрекозам избегать хищников. Стрекоза может избежать липких лап и языка лягушки, которая прыгает, чтобы поймать стрекозу снизу и сзади – у большинства насекомых это слепое пятно. Сами стрекозы пользуются этим, нападая на своих жертв сзади и снизу. Но у стрекоз нет слепых пятен, поэтому они славятся тем, что их невероятно трудно поймать.
Мы расскажем еще об одном свойстве глаз стрекоз, прежде чем двигаться дальше. Во время охоты, сложные глаза стрекозы позволяют ей своего рода разделять своё поле зрения на секции, по типу сетки. Визуальное удерживание добычи в одной и той же секции помогает им охотиться с той невероятной точностью, благодаря которой они способны поймать что-то налету.
Чтобы вам было понятней, вы можете сделать следующее: нарисуйте решётку на лобовом стекле своей машины и выберите цель. Например, козла. Направляйте машину в его сторону, стараясь удержать его в одном и том же квадрате. Козёл станет всё больше, по мере сокращения расстояния, но ваш угол по отношению к нему не изменится, даже если он двигается. Вы собьете его в 100% случаев. (Только не делайте этого пожалуйста на самом деле, это всего лишь пример).
Стрекозы – удачливые охотники
Стрекозы – прекрасные охотники. У них острое зрение, и они легко замечают мелких летающих насекомых. Благодаря особому строению крыльев стрекозы могут развивать немалую скорость (до 29 км/ч). Они хватают добычу прямиком в воздухе, умудряясь поймать 95% добычи, которую они нацелились поймать. Для сравнения, акулы, являющиеся одними из самых свирепых хищников в природе могут поймать только половину той добычи, на которую они положат глаз. Львы, которые являются наземными акулами, могут поймать только четверть той добычи, на которую они охотятся. А все потому, что они не просчитывают траекторию движения своей жертвы, чтобы двигаться ей на перехват — они гонятся за ней, выделывая зигзаги по всей саванне, повторяя движение своих жертв. Если бы стрекозы были достаточно большими, чтобы питаться газелями, львы бы просто вымерли с голоду – просто из-за своей абсолютной неэффективности.
У стрекоз выборочный диапазон внимания
Когда мы сказали, что больше мы не будем упоминать глаза стрекоз, мы соврали. По правде говоря, в этом пункте кроется новый уровень доселе невиданного. Когда доктор С.Д. Видерман начал изучать изумрудных стрекоз, он обнаружил способ, при помощи которого стрекозы выбирают свою добычу. Заинтригованный процессом охоты стрекоз доктор Видерман и его команда, поместили нано-электрод в один из нейронов, ответственных за обработку визуальной информации. Они расположили подопытную особь перед телевизором, на экране которого было показано два движущихся объекта.
В простых нервных системах, многочисленные объекты постепенно тускнеют, так как насекомое не может уделять внимание сразу нескольким целям. Но у стрекоз есть способность по желанию переводить внимание с одного предмета на другой. Будучи под наблюдением, стрекоза сфокусировалась сначала на одном предмете, а затем переместила свое внимание на другой предмет, после чего опять вернулась к первому предметы, не выпуская оба предмета из виду. Этот выборочный диапазон внимания позволяет стрекозе выделить цель в целом рое, затем сфокусироваться именно на ней – в то же время не выпуская остальной рой из поля зрения, чтобы избежать столкновения.
У них ненасытный аппетит
Фото: Krzysztof Niewolny/Unsplash
Хорошо, что стрекозы от природы приспособлены к охоте, потому что они являются ненасытными едоками. Стейси Комбс, исследовательница из Гарварда, которая использует высокоскоростные видеокамеры для изучения механизма полета стрекоз, утверждает, что одна стрекоза под ее наблюдением скушала тридцать мух одну за другой, без остановки – и ела бы дальше, если бы мухи не закончились.
Стрекозы могут двигать крыльями поочередно и в любой последовательности
Одним из наиболее отличительных характеристик стрекоз является то, как работают их крылья. Их четыре крыла работают независимо друг от друга, позволяя стрекозе двигаться в воздухе, наподобие вертолета – они могут зависать, лететь вперед, назад и вбок и мгновенно изменять направление полета, если им это нужно. Стрекозы являются единственными насекомыми в мире, обладающими настолько развитым контролем своих крыльев. Хрупкое, но сильное – каждое крыло крепится к грудной клетке с помощью отдельной группы мышц.
Стрекозы раздавливают свою добычу до состояния кашицы
По факту поимки добычи, стрекозы делают две вещи: сначала они обвивают жертву передними лапами, чтобы обездвижить ее. Затем их откидные челюсти опускаются и отрывают крылья мухи, чтобы она не могла улететь. После этого, стрекоза спокойно ест муху, не боясь, что та может каким-то образом вырваться. Челюсти стрекозы могут открываться на ширину, равную высоте их голов, это позволяет им есть буквально все, что соответствует по размеру, и чаще всего они поедают свою добычу в воздухе, даже не приземляясь. Даже смертельно опасные ситуации подстрекают их аппетит. Стрекоза, застряв в сети паука, не растеряется и съест паука, когда он подберется слишком близко. У некоторых существ есть неутолимая воля к жизни.
Фото: Joeke Pieters/Flickr
Стрекозы являются насильниками
Перед спариванием, большинство животных проходит через, своего рода, ритуал, а вот у стрекоз на это нет времени – вокруг же полно еды, которую необходимо съесть! Поэтому они насильно спариваются с первой же встретившейся им самкой, и слово насильно тут вполне уместно. Самец вначале определяет местонахождение самки по ее движению в полете, чтобы убедиться в том, что она относится к его виду. Затем он приближается сзади, сжимает свои передние лапы вокруг ее шеи, и иногда даже кусает ее за шею, чтобы подчинить своей воле. Затем он посылает сигналы по своему телу и начинает перемещать сперму в нужное место. Видите ли, самцы стрекоз содержат свою сперму в отделе, который находится в самой задней части их тел, несмотря на то, что их пенисы находятся выше. Поэтому, как только самец занял позицию, он начинает перемещать сперму.
Однако во время этого процесса он не сидит, сложа лапы. Самки стрекоз обычно спариваются с множественными партнерами. Поэтому по одной из самых необычных эволюционных причуд природы (не считая, конечно, яда бразильского странствующего паука, вызывающего эрекцию), самцы стрекоз обладают своего рода зубцами на своих пенисах, которые служат лишь для того, чтобы вычерпать сперму предыдущего самца из тела самки. Когда все помехи наконец устранены, самец переходит к делу – и всё это происходит, в то время как обе особи парят в воздухе.
В некоторых случаях самец продолжает стеречь самку до тех пор, пока ее яйца не будут оплодотворены его спермой, чтобы ее не изнасиловали другие самцы, и его шансы стать отцом выросли.
Даже малыши стрекоз занимаются охотой
Когда дело доходит до убийства, молодняк стрекоз может даже посостязаться с взрослыми по хладнокровности своих убийств. Как и многие другие насекомые, стрекозы начинают свою жизнь с личиночной стадии. Личинки стрекозы, или нимфы, живут под водой и быстро в ней плавают, выстреливая струей воды из своих прямых кишок, как крошечные торпеды. Некоторые стрекозы живут так по пять лет, прежде чем провести относительно короткий срок жизни, длиною в шесть или семь месяцев, во взрослом состоянии.
Во время своей водной жизни, они охотятся на мелких насекомых и других личинок, особенно на личинок комаров, которые находятся с ними в воде. Но у многих видов, диета совсем не такая скудная, некоторые нимфы стрекозы едят даже головастиков и гуппи, хватая свою добычу мощными челюстями с тем же ужасным упорством, которое задаст курс их жизни во взрослом состоянии. Затем личинка выползает на сушу и там сбрасывает свой экзоскелет. Она высвобождает свои крылья. На то, чтобы они окончательно высохли и окрепли, может понадобиться несколько дней.
Пугливые стрекозы
Профессор Локк Роу и его коллеги из университета Торонто решили выяснить, как реагируют стрекозы на рыб, которые находятся в непосредственной близости, но не могут их съесть. Оказалось, что в этой ситуации личинки стрекозы умирают от страха.
Ученые обнаружили это, поместив рыб и личинок стрекоз в один аквариум с перегородкой. В другом (контрольном) находились только насекомые. Будущие стрекозы могли видеть хищников и чувствовать их запах, но не понимали, что последние не в состоянии на них напасть. В результате, когда в искусственном водоёме находились рыбы, смертность стрекоз была в 3 раза выше по сравнению с тем же показателем среди созданий из контрольной группы. Во время второй части эксперимента, когда стрекозы в присутствии хищников проходили метаморфоз, среди испуганных личинок погибло 11% особей, а среди «обычных» – всего 2%.
Новые данные важны для экологии, — считает профессор Роу. По его словам ученые узнали, что стрекозы откликаются на стрессовые ситуации, не важно, повинен ли в них человек, условия среды или другое существо.
Стрекозы являются хищниками. У них крупная подвижная голова, большие глаза, короткие щетинковидные усы и четыре прозрачных крыла. При этом во время полёта стрекозы машут передней и задней парами крыльев поочерёдно, добиваясь лучшей маневренности, или одновременно — большей скорости, которая может достигать 50 км/ч. Интересно и то, что каждый глаз стрекозы состоит из 30 000 отдельных фасеток и цвета здесь различают только нижние, а форму только верхние. Одной из особенностей глаз является и их способность видеть в инфракрасном диапазоне, то есть оценивать окружающую обстановку с помощью измерения температуры животных и предметов. Это помогает точно ориентироваться в пространстве и находить подходящую добычу.
В нашей стране стрекозы широко распространены по всей территории (за исключением засушливых областей) и фауна насчитывает около 150 видов.
Некоторые виды стрекоз могут улетать на большие расстояния от водоёмов и при массовых перелётах они образуют сплошную полосу протяжённостью в десятки километров, передает портал «Энимал.пресс».
В столичных зоомагазинах проходит акция. При покупке трехсотграммового пакета сухого корма «Аэмс» для котят Вы получаете еще один такой же пакет бесплатно. А вот при покупке любого корма «Аэмс» весом 3 килограмма, в подарок Вы получите удобный контейнер для хранения корма. Обратите внимание и на то, что в ассортименте компании «Аэмс» появились новые корма с улучшенным вкусом, в которые добавлены пребиотики — вещества, стимулирующие рост и жизнедеятельность полезной микрофлоры кишечника. Дополнительную информацию об акциях можно узнать у официального дистрибьютора кормов «Аэмс» в России – компании «Валта» по телефонам в Москве 797 – 34 – 72 или 797 – 34 – 73. Напомню, компания «Аэмс» была основана 65 лет назад в штате Огайо специалистом по питанию животных Полом Аэмсом. Сегодня она продает свои корма премиум класса в 70 странах.
Дозорщик-император
Дозорщик-император (Anax imperator) относится к подотряду разнокрылых стрекоз. Эти летающие насекомые занесены в Красную книгу Российской Федерации, в следствие загрязнения ареала их обитания – водоемов.
Как выглядит дозорщик-император
Внешний вид этого насекомого представлен довольно крупной особью с выразительными глазами. Размер тела дозорщика-императора колеблется от 65 до 75 миллиметров. Обладает двумя парами прозрачных крыльев, пластины которых имеют сероватый оттенок с черными прожилками. Тело стрекозы преимущественно голубого окраса с небольшими черными пятнышками. Цвет головы и груди имеет зеленоватый оттенок. Брюшко вытянутое и тонкое, а на окончании имеются небольшие шипы, предназначенные для размножения. Само по себе тело представляет собой 10 сегментов, которые образовались хитиновыми щитами. Между этими щитами располагаются перепонки, которые помогают стрекозам прогибаться.
Привлекают внимание фасеточные глаза дозорщика-императора. Они довольно крупные и занимают больше половины головы стрекозы. Цвет глаз сине-зеленый.
У данных представителей ярко-выраженный половой диморфизм: самка отличается золотым цветом крыльев и голубым с красными пятнами брюшком.
Среда обитания
Данный вид заселил почти все природные территории Земли. Ареал их обитания простирается от Скандинавии до юга Африки. Но, как правило, дозорщик-император встречается довольно локально. В России этот вид заселил южную сторону Европейской части.
В качестве мест для жизни эти стрекозы выбирают территории возле водоемов со стоячей водой, расположенные вблизи лесов.
Питание
Стрекозы являются хищными насекомыми, которые ловят свою добычу в воздухе. Основа их рациона – комары, но могут питаться и другими летающими представителями насекомых. Поведение самцов и самок в поиске пищи разнится. Самцы стараются ловить своих жертв у водоемов, а самки – на опушках лесов и зарослях кустарников.
В момент полета стрекоза дозорщик-император складывает свои конечности в форму корзины. Летая, она загоняет мелких насекомых в эту имитированную корзину и хватает своими челюстями.
Размножение
Для стрекоз характерен одинокий образ жизни, пересечение разнополых особей происходит только на время спаривания. Процесс размножения дозорщика-императора начинается, когда самец попадает сперматофором в половое отверстие самки. У самок есть специальный орган – яйцеклад, образованный 4 стилетами. По завершению оплодотворения, самка откладывает от 250 до 500 небольших яйц бежевого оттенка на небольшую глубину водоема.
Период инкубации длится не более 4 недель, но может увеличиваться, если температура низкая. Появившиеся личинки переходят в следующую стадию развития через 1 или 2 года, что определяется температурой и освещенностью воды. Сформировавшаяся личинка выходит на сушу и превращается в имаго. Стрекоза начинает подсыхать до момента, пока с нее не слезет последняя кожа. Для того, чтобы стать сформированной особью, стрекозе необходимо еще 6 часов времени.
Стрекозы дозорщик-император являются насекомыми, которым присуща фаза неполного превращения, поэтому они имеют только три стадии: яйцо, личинка и имаго.
Дозорщик-император – видео
Чем опасна вакцинация от коронавируса
Что известно о COVID-19?
Это РНК-содержащий вирус животного происхождения, относящийся к группе коронавирусов. Согласно данным ВОЗ, он передается от заболевшего человека через мелкие капли, которые выделяются при чихании и кашле из носа и рта. С момента заражения до появления первых симптомов проходит от 1 до 14 дней (в среднем – 7). Носитель вируса еще не знает о своей болезни, но в плане заражения уже представляет опасность для окружающих. По информации коронавирусной эпидемиологии, COVID-19 в 2-3 раза заразнее гриппа, но в 2-3 раза менее заразен, чем корь.
При легком течении болезни ее симптомы сходны с ОРВИ и заканчиваются выздоровлением через 14 дней без каких-либо дальнейших последствий. В тяжелых случаях COVID продолжается до 8 недель. Даже при отсутствии выраженных признаков заболевания у переболевших формируется иммунитет. Но учитывая, пусть и нечастые случаи повторного заражения, сохраняется он не слишком долго. Гораздо большим эффектом обладает вакцина.
Как действует вакцина?
Сегодня в мире используется несколько иммунопрепаратов, разработанных специалистами разных стран и прошедших необходимые клинические испытания. Все они предназначены для формирования иммунитета к возбудителю. После их введения иммунная система:
У человека, прошедшего вакцинацию, формируется стойкий иммунитет к COVID.
Опасна ли вакцинация?
Каждый человек реагирует на иммунопрепарат индивидуально. Поэтому даже самая качественная вакцина может вызвать побочные эффекты. Их появление на непродолжительное время – единственная опасность.
Чем опасна вакцинация от коронавируса:
Эти неприятные симптомы исчезают в течение нескольких дней.
Тяжелые состояния после введения иммунопрепарата могут развиваться у людей, имеющих противопоказания. Нельзя проводить вакцинацию, если наблюдаются:
При этих патологиях прививка может спровоцировать обострение.
Также противопоказанием является возраст (младше 18 и старше 65 лет), беременность, недавно перенесенная тяжелая форма коронавирусной инфекции. У переболевших людей в первое время после выздоровления отмечается высокий уровень антител, а вакцина повысит его еще больше. Последствия могут проявиться бурной иммунной реакцией в форме цитокинового шторма.
Как уменьшить негативные проявления?
Снизить развитие побочных явлений поможет соблюдение всех рекомендаций врача. Чтобы уменьшить риск развития негативных симптомов после вакцинации, нужно:
При отсутствии противопоказаний и соблюдении всех требований, риск побочных эффектов сводится к минимуму.
После прививки от коронавируса врачи советуют соблюдать щадящий режим и выпивать не менее 1,5 литров жидкости в день. При повышении температуры рекомендуется принять жаропонижающее средство. Если слабость не проходит в течение нескольких дней, появились аллергические реакции, нужно немедленно обратиться к доктору.
Когда будет массовая вакцинация?
Массовая вакцинация в США, Канаде и европейских странах началась еще в декабре прошлого года. В это же время стартовала она и в России. Но на начальном этапе мероприятие проводилось только для определенной категории лиц – молодых людей и тех, кто по роду своей профессиональной деятельности не может ограничить число контактов. Сегодня привиться от ковида можно в любом регионе страны.
Русское поле
Содружество литературных проектов
Глава 06. Сегодня мне по случайности удалось поймать стрекозу.
«Сегодня мне по случайности удалось поймать стрекозу.
Совершенно удивительный случай – то, как это произошло.
Я всегда мечтал поймать стрекозу, но мне никогда не удавалось это сделать – я бегаю, подпрыгиваю, бегаю, среди травяных соцветий в саду, на поляне, приседаю, снова подпрыгиваю, бегаю, стараясь поймать, поймать рукой, но она ловко уклоняется – если махаю ладонью влево, она отклоняется вправо, если махаю ладонью вправо – она отклоняется влево, брюшко как стрелка – стрекоза всегда быстрее моей руки – и висит, висит, над цветком.
трель крыльев, трель крыльев, трель крыльев – маленький солнечный диск вокруг брюшка
Мне никогда не удавалось поймать стрекозу рукой.
А сегодня я по какой-то невероятной случайности наехал на кончик ее брюшка колесом велика! На главной дороге нашего поселка. Стрекоза сидела прямо на дороге и почему-то не сумела увернуться от громоздкого велосипеда! К тому же и ехал я медленно. И все же она не смогла.
Мы с Димычем возвращались с пруда.
Он остановился и обернулся.
-Ну чего ты там застрял?
-Смотри! – я поднял стрекозу. Очень осторожно и пораженно.
-Ну и что? Поехали домой!
-Как что? Ты не понимаешь! Стрекозу же так сложно поймать!
-Хорошо… ну так чего, мы едем или нет?
-Да, да, едем. Я ее с собой возьму.
Но по глазам это невозможно определить.
Как же Димыча это совсем не интересует? Ну и ладно.
Я держу стрекозу за брюшко, но ее крылья не двигаются и лапки не шевелятся. Но она жива, я знаю.
Но я вижу, что стрекоза совершенно цела. Просто она не шевелится.
-Да она, скорее всего, уже была больна. Раз сидела на дороге и не сумела увернуться.
-Больна? – Димыч смотрит на меня с сарказмом. – Ты прям как о человеке говоришь.
Я резко вскидываюсь и смотрю на него.
-Поехали домой, слышь.
Я… медленно киваю, наконец, соглашаюсь.
Тоже усаживаюсь на свой велик и, держа стрекозу на весу двумя кончиками пальцев, трогаюсь с места; вторая рука на руле, ноги вертят педали, но мне с трудом удается сохранять равновесие.
Я еду, медленно, а над левой ручкой руля «висит» голова стрекозы. Ноги вертят педали. Угольные глаза. Слепые, исколотые, без единой капли разума. Два пористых уголька висит над ручкой руля. Стрекоза цела, я это вижу. Ее синеватое брюшко даже ничуть не деформировано.
Димыч неслучайно подгоняет меня. Сейчас обеденное время – надо поторапливаться. И его родители, и мои всегда ругаются, если мы опаздываем хотя бы на несколько минут.
Возвращаясь на свои участки, мы проезжаем мимо дома Марии и Веры. Я вытягиваю шею, чтобы высмотреть сестер через промежутки между облепихами (участок обсажен по периметру), но нет, никого не видно…
Две наши соседки. Они ходят между грядками, ходят и ходят, без остановки.
Мария и Вера. Перемещаются.
Один раз я опоздал очень сильно, и материн голос – она так ругала меня – ее голос – в какой-то момент! Такое сходство по резкости, по тону – Мария, Мария, когда она окликает Веру. Голос, так мало похожий на человеческий.
Если я опоздаю минут на пять, мать будет просто раздражена – и скажет «иди, мой руки». Если я опоздаю сильнее, мать начнет ругать меня, но потом прекратит, скажет, что так старалась, готовила суп и рис, а я все ездил, ездил на велосипеде – как я мог опоздать? «Ты так меня подвел».
Я больше никогда не должен опаздывать.
Я не хочу опоздать домой очень сильно – так что лучше вообще не… одно воспоминание. Когда голос матери стал походить на… она закричала на меня. Почему вдруг это произошло? И так неожиданно! У меня вдруг все резко заледенело внутри, я будто стал ниже ростом, совсем малюсенький стою на полу…
Моя мать! Это был голос Марии!
С которым она окликает сестру.
Эти сестры – Мария и Вера – очень странные. Они всегда жили в этом доме одни – летом.
В рабочее время они уезжают в какой-то город, но я точно не знаю, в какой. Да и никто, наверное, не знает, потому что… эти две сестры ни с кем не разговаривают и редко когда выходят с участка. К ним никто никогда не приезжал, у них нет детей и, кажется, вообще никаких ближайших родственников. И Марии, и Вере лет по сорок. Сестры ни с кем не разговаривают – если с ними кто-то здоровается, в основном, отвечают едва заметным кивком.
Их лица похожи на бледные треугольники. Глаза, нос, рот… мне сложно описать черты. Я силюсь, силюсь – нет, это что-то… у меня не получается описать их лиц, как ни пытаюсь.
Если Мария – на середине тропинки между первой и второй картофельной грядкой, Вера либо в начале тропинки между третьей и четвертой, либо на середине. Если Вера – в конце тропинки между второй и третьей, то Мария – в начале, между четвертой и пятой. И идет, идет проходит всю тропинку до конца потом обратно, идет обратно – всего шесть грядок.
Еще лавровишня и физалис на западной стороне.
От первой грядки ко второй, от второй – к лавровишне, Мария задевает, иногда задевает случайный лист, от лавровишни – к физалису. На западной стороне. На «фонарики» физалиса каждый день распадается заходящее солнце, а каждую неделю в среду под лавровишню кладется поливальный шланг. На несколько часов – но мне никогда не удавалось увидеть момента, когда под дерево кладется шланг.
Мария и Вера ходят, перемещаются – от первой грядки ко второй, от второй – к лавровишне, потом к физалису. Когда закатное солнце распадается в «фонариках», если Мария и Вера подходят в этот момент, я замечаю, как оранжевые «фонарики» просвечивают сквозь их фигуры. Шарики будто поедают пламенем изнутри. Марию или Веру.
Женщина поспешно отшатывается, будто обожглась (а быть может, так и есть?) Ее лицо… я по-прежнему не в силах описать, но оно гораздо живее обычного – я вижу его, мне хочется сказать, что оно по-настоящему человеческое. Оно раскрасневшееся, как после долгого бега – мне становится страшно.
Другая сестра в это же время ходит по тропинке между третьей и четвертой грядкой – ходит туда и обратно, ходит.
Один раз мне приснилось, что в этой струе, текущей под корень, отражается лицо Марии. Измененное водной текучестью – Мария стоит и пристально смотрит на струю, я вижу это так, будто нахожусь всего в метре. Мария остановилась, взгляд замер, она не моргает, а рот чуть открыт, и поза неестественна – правая нога согнулась в колене, и левая – отставлена назад, зависла над землей. Туловище наклонено к правому колену – окаменелая подготовка к прыжку…
Я ничего не понимаю.
Они ходят с размеренностью хронометра – я никогда не видел, как сестры окучивают картофельные грядки и как-то ухаживают за ними. В сущности, я никогда не видел, что они вообще что-либо делают – только шаги, шаги оживленные, оживленные – поворот – и обратно…
Впрочем, сестры не перемещаются ночью. Только днем и на закате – до темноты. Потом уходят в дом.
Иногда в правой руке Марии покачивается алюминиевый бидон. Пустой или наполненный на две трети…»
Я отрываюсь от чтения… я в недоумении? Меня уже давно колотит всего!! И чем дальше я читаю, тем больше!! От изумления! Что это за тетрадь? Быстро-быстро перебираются мысли в голове: откуда взялись эти записи? Чьи они? «Ребенок… это ребенок пишет? Велосипед… ехать домой обедать, мать будет ругаться – да…»
Но я прекрасно понимаю, что ребенок не мог такого написать! Это писал взрослый человек… как будто бы. Но может быть все-таки…
Кто это написал? Откуда взялась тетрадь? У меня в доме – может, это Игорь написал. Мой двоюродный брат… да, он в детстве любил меня попугать или захватить какой-нибудь выдумкой. Но почерк совсем не его… совсем незнакомый, какой-то очень странный – совершенно прямой и узкий, безо всякого наклона – как странно выглядят буквы!
Но тогда кто? И у меня мелькает нелепая мысль, что это может быть… Сергей. На дом которого я смотрел только что… он живет в бывшем доме Альбины.
Но это, конечно, совершенно невозможно: Сергей здесь два года, а тетради лет пятнадцать. «…как раз времена моего детства…»
Страницы такие пожелтевшие и затвердели… почти как картон.
Это внутри как вскипает, болезненно сцепилось.
Переворачивая страницу, я продолжаю читать:
«Я вошел в дом. Обед совсем скоро, я не опоздал – это хорошо.
Стрекоза… я держу в руке – наверное, надо насадить ее на иглу? Она ведь все равно скоро умрет. И я не знаю, что они едят и как ее вылечить…
Почему она сидела на дороге и не смогла уклониться от велика?
Да, она, видно, больна.
Ты прям как будто о человеке говоришь… вспоминаю, я, как Димыч сказал…
Прям как будто о человеке… она больна.
И все-таки странно, что он так сказал…
Стрекоза скоро умрет.
Идя в дом, я переложил ее из левой руки в правую – тр-р-р! На перемену руки стрекоза ответила коротким стрекотанием крыльев, две секунды. Я знал, что она жива! Похоже на сухую трещотку, два двойных крыла, по два прозрачных «лепестка» с каждой стороны брюшка.
В ее пористых глазах ничего не отражается, они будто ничего не видят.
Синеватое с черными вкраплениями брюшко уже изогнулось крючком.
Быть может все-таки не… что если положить ее в банку? Меня что-то останавливает от того, чтобы насаживать на иглу. Не то, что я боюсь чего-то, нет, а мне просто как-то… что-то стопорит внутри… беспокойство, что ли?
Мне просто как-то не хочется это делать – легче положить в банку. Да ведь она и жива еще.
Посадив ее в банку, я смотрю… этот удивительный соблазн – снова и снова смотреть на глаза стрекозы, не имея возможности ничего разглядеть и определить в них. Чем-то они похожи на… пористый шоколад?
Мать входит в комнату. Прошло всего пять минут с тех пор, как я вернулся – сижу за столом с банкой в руках, стрекоза в банке.
-Стрекоза, не видишь?
-Ты ее поймал? Зачем?
-Я не ловил ее. Это случайно вышло. Стрекозу очень сложно поймать.
Мать просит меня идти мыть руки. Но я сижу, не двигаюсь с места, делаю жест рукой – подожди.
-Что такое? Никак не налюбуешься? – в голосе матери слышится раздражение еще чуть заметное но готовое подскочить…
Я торопливо спрашиваю:
-Скажи, ты помнишь ту передачу, пару месяцев назад… про зрение насекомых.
-Шмели, стрекозы – они видят как-то по-другому. Не так, как люди.
Мне вдруг становится неприятна эта тема – не смотря на то, что я сам же и поднял ее.
-Не знаю. Этого никто точно не знает. И не может знать.
-Да, наверное. Биологи это как-то определяют, изучая строение глаза. Ты идешь мыть руки или нет?
Я хочу, чтобы Мария и Вера исчезли из нашего поселка.
-А помнишь, мам, там даже на экране телевизора показывали, как они видят якобы. На двенадцать секций был экран разделен.
-Или я что-то путаю? Кажется, на двенадцать квадратов. И замедленная съемка в каждом. Что-то такое… как называется зрение насекомых?
-Да, точно. Фасеточное.
Я выхожу на крыльцо и вдруг вижу… возле стены дома Марии и Веры… четыре выкопанные ямы! Небольшие, наполненные цементом, и из него торчат вверх штырьки арматур. Круглые ямы, и расстояние между левыми и правыми совпадает по длине со стеною. На земле образуют прямоугольник, две задние – возле самой стены.
Стена прямо напротив моего крыльца, я очень хорошо вижу ямы и… я смотрю во все глаза, не верю: откуда это взялось? Утром их не было, это точно! Как они могли появиться так быстро. И для чего? Мария и Вера собираются делать… пристройку? Быть может, веранду?
Цемент в ямах еще жидкий, не застыл… Да, конечно!
Штырьки арматур, торча из серой «кашки», посверкивают на солнце.
Впервые я увидел сестер лет в шесть. В самый первый раз когда и приехал на эту дачу. И сколько себя помню, у них ничего никогда не меняется. У них куртки, узкие и брюки с прямыми острыми стрелками – все тоже будто надето в тон ходьбе. Либо Мария и Вера где-то в доме. Что они там делают – едят? Спят? Когда они окликают друг друга резко, отрывочно… иногда я слышу слово «соль» или «тарелка» или «гравий» или…
Но остальные фразы – не то, что я не могу… не то, что не могу… они будто на привычном языке, но я все равно не. но может, я действительно просто не могу расслышать. Впрочем, это повторяется уже много лет.
Я знаю, они, наверное, едят, когда находятся в доме, но я никогда не видел этого.
Иногда в руке Марии покачивается алюминиевый бидон, но сестры могут и «поменяться в этом местами». А вот рука всегда одна и та же – правая. Один раз я услышал, что Вера, окликнув Марию, сказала: «две трети». И я почему-то понял, даже как-то почувствовал, что бидон заполнен на две трети, всегда; либо пуст. Но я никогда не видел, чтобы какая-то из сестер выливала воду из бидона или как-то ее использовала. Просто продолжает ходить, ходить, а бидон покачивается в ее правой руке, ходить, а бидон покачивается, качается…
Раньше мы с Димычем пытались высмотреть, что происходит у них в доме.
Мы сидим на границе их участка, по обе стороны от облепихового дерева, самого углового. Он справа, а я слева.
-Ты что-нибудь видишь в окне?
Наверное, мы хотели увидеть, как сестры обедают.
Площадка перед домом в этот момент пуста. И это была среда – поливальный шланг под лавровишней, журчащая оранжевая струя горит отсюда на расстоянии, ободком лавы.
Мы сидим, сидим, наблюдаем, сидим…
В ободке лавы-воды горячие «жгутики», сейчас они желтые, быстрые, быстрые – они чуть видны отсюда на расстоянии… а фонарики физалиса – слева, тоже горящие, оранжевые. Они как несколько застывших бусинок. А вода журчит-бежит.
-Ты что совсем уже… Как?! – шепотом спрашиваю я; опешив.
-Я не об этом… не надо этого делать! – я почти вскрикиваю в полный голос.
-А чего ты перепугался? Или, может, хочешь местами поменяться?
-Дим, не делай этого!
Местами, поменяться местами – схватывает мозг. Мария и Вера.
-Ага, тебе мамочка сказала, что доломит – отрава, и к нему нельзя прикасаться? – ехидно поддевает он.
Димыч, на самом деле, не особенно боится и сестер, я знаю; даже подхихикивал над ними. Или все же…
Этот ящик с доломитом. Он огромен и высок. Димыч лезет на него, вытягивается в струнку… нет, окно второго этажа все равно выше, ему ничего не удается разглядеть. И тогда он не смотря на мои знаки протеста подкладывает под ноги несколько толстых деревянных досок, лежавших поблизости.
Если Мария окликает Веру, когда та находится между третьей и четвертой грядкой, та сразу поворачивается и идет к физалису. Они могут поменяться местами: Вера окликает Марию, когда та находится между третьей и четвертой грядкой. Но в этом случае Мария тотчас же отправляется в дом. Если Мария окликает Веру, когда та находится между четвертой и пятой грядкой – та идет к лавровишне…
Я чувствую, чувствую! Сейчас Димыч опять вытянется в струнку… может подложит еще одну доску и тогда…
Я чувствую, чувствую – сейчас он увидит Веру или Марию на втором этаже. То, что не положено, нельзя увидеть! Меня колотит, колотит! Он увидит их там потому что их нет на первом этаже и между грядок Где же еще им быть – только наверху только на…
-Боже мой! – восклицаю вдруг я от удивления.
Я тыкаю указательным пальцем вперед, на участок перед домом.
А там: оранжевая струя шланга – ободок лавы – только что исчезла на секунду и снова появилась – это Мария прошла мимо нее. И Вера тоже уже там, рядом. Они ходят между грядками.
Если Вера проходит между пятой и шестой грядкой, либо мимо физалиса…
По участку может ходить и только Мария – а Вера в этот момент находится в доме.
И они могут поменяться местами.
Как-то раз я увидел, что они… поменялись местами.
Я сидел у себя в доме… и вдруг этот страшный крик на улице – а-а-а-а-а-а-а-а! Нечеловеческий, на их участке – я услышал в окно. Выбежал из дома и увидел, что Мария стоит у лавровишни. Ее руки! Одна страшно выставлена вперед, как клешня, другая на щеке. И лицо искривлено от ужаса – а-а-а-а-а-а-а-а!
Что такое случилось. Внутри у меня все клокочет, клокочет, от ее предсмертного крика.
Но она больше не кричала, а только страшно, искривленно смотрела в сторону дома.
Мария нелепо широченными шагами полусогнутых ног побежала к дому как тарантул – с ужасом, с так и отставленной рукой, а второю держась за щеку. И ее тело не меняло позы выше пояса. И когда Мария скрылась в доме, оттуда еще долго доносилась жуткая возня и звуки опрокидываемых кастрюль.
Я так и стоял на крыльце, еще минут десять не меньше, а внутри у меня все кричало, голосом Марии, ледяным шоком.
А на следующий день! У меня все еще больше остановилось от ужаса, когда я увидел… лицо было залеплено у Веры! У нее была вата, прикрепленная пластырем к левой щеке. У Веры – а не у Марии!
Но ведь вчера… как это может быть? И я вспомнил Марию, схватившуюся за щеку. Стоящую в лучах закатного солнца. В голове сразу стало лихорадочно подбираться: «я ведь не видел ссадины царапины не видел за рукой прижатой к щеке не видел – и Мария смотрела на дом… Так может, это Вера и порезалась?»
Нет! Крик! Почти как предсмертный – я уверен, кричала Мария! Это был голос Марии!
Это она – оцарапалась о ветку. А на следующий день щека была залеплена у Веры.
Крик Марии так до сих пор и стоит в моих ушах.
Это было уже давно – несколько лет назад.
Теперь я вышел из дома помыть руки к обеду. И с удивлением смотрю на эти штырьки арматур, торчащие из зацементированных ям. Посверкивают на солнце. Утром арматуры не было – это точно. Откуда она появилась?
И тут думаю: а может, и когда четверть часа назад проезжал мимо их участка со стрекозой… да, тогда я тоже ничего не видел!
Что-то мне подсказывает…
Но я мог и не разглядеть эту арматуру. И я ведь выискивал самих сестер.
Веранда появлялась постепенно. Она появлялась, но я не видел никаких рабочих на протяжении строительства. Подозреваю, что вообще никто их не видел, и уж тем более, чтоб Мария и Вера кого-то нанимали – это для всех для нас стало сюрпризом. Сначала – вязка арматуры, потом появилась опалубка, потом постепенно стал появляться фундамент и т. д. и т. д. На ленточный фундамент положили несколько рядов белых кирпичей, потом стали делать деревянный каркас… но кто? Может, Мария и Вера сами строили? Нет, конечно, нет. Они все так же перемещались по участку, либо были в доме. Но я слышал слово «веранда», иногда проскальзывавшее в их разговорах после того, как они окликали друг друга. По едва уловимым тонам… мне казалось или голоса сестер стали оживленнее, обновленнее?
Веранда просто появлялась.
Впрочем, в самом конце я увидел… не рабочего нет, а только… но обо всем по порядку.
Каждый раз, когда я выходил из своего дома или наоборот возвращался откуда-то с Димычем, я замечал, что у будущей веранды появляется какая-нибудь новая деталь – ряд кирпичей, несколько досок… иногда только одна доска…
«Строительство» шло полным ходом.
Главное, было отсутствовать какое-то время. Не смотреть на веранду… больше двух-трех часов. Где-то так. Но, во всяком случае… не пять, не десять минут…
Как-то раз я подумал: а может быть мне стоит… сидеть на своем крыльце и подолгу следить за верандой, следить, следить… в надежде увидеть хоть одного рабочего.
Нет, я избегал это делать. Потому что это все равно, что нарушить ежедневное перемещение сестер на участке, ежедневный ход. Пойти против них. Это было чувство… похожее на страх – когда не можешь перешагнуть через некий барьер, очень великий и тяжелый – и ощущаешь всю его тяжесть.
Тяжесть перемещений. И это давило на душу.
Ну да, это был страх.
Я хочу, чтобы Мария и Вера исчезли из этого поселка.
Но как им теперь исчезнуть? Теперь уж этого точно не произойдет – раз они даже решили веранду поставить. Впрочем, я, на самом деле, и до этого не понимал, как бы они могли исчезнуть. Но мне просто этого очень хотелось……………………………………………………………………….
Веранда появлялась. Потом, когда я уехал в город на несколько дней, вернувшись, увидел, что в ней уже застеклено одно из трех окон и покрыта крыша…
Веранда была почти готова.
-Зачем тебе к Мишке-то идти, скажи мне?
-В приставку играть.
-Ну не ходи-и-и-и. – передразнивает меня Димыч ноющим голосом и ехидно высовывает язык. – Я пойду, а чё тут-то делать?
Сейчас день. Мы стоим и переговариваемся возле Димкиного участка.
Мишка, к которому он собирается, появился здесь всего пару месяцев назад. Я с ним не очень общаюсь, а вот Димыч – сразу стал дружить; он ходит теперь к Мишке домой играть в приставку. Но я с Димычем не могу туда пойти – меня просто не звали. И он это знает.
Но он не спешит уходить, я вижу. Хочет, чтобы я его поупрашивал: а может, и предложу что-то интересненькое, что его удержит тут. Но в конце концов, он все равно решит идти к Мишке – я знаю.
-Димыч! Ну не ходи. Давай в бадмент поиграем.
-Да играли уже сто раз.
-Ну тогда давай в карты.
Потом срывает нераспустившиеся цветки ромашек с длинных стеблей и бросает в меня; дразнит.
-Давай в «часового» поиграем!
-В «часового»? – Димыч замирает.
Я сделал последнюю попытку, но меткую – он обожает эту игру.
Да, Димыч обожает эту игру.
-Ладно, давай! – соглашается он.
Все то время, пока мы разговариваем, я краем глаза наблюдаю за верандой. Она строится, когда не смотришь на нее. Но если…
Я стою, смотрю на веранду, смотрю, потом отворачиваюсь и тут же поворачиваюсь и снова смотрю… нет, от этого ничего не изменится. Надо не смотреть не меньше пяти-десяти минут…
Но так ли это? Я же толком не проверял.
Главное, не делать ничего специально. И если я буду подолгу следить за верандой, чтобы увидеть рабочих… я тоже это буду делать специально – и никогда их не увижу. И я боюсь пойти против Марии и Веры.
И тут я вдруг понимаю… игра в «часового»! Если я «часовой»… может, я все-таки увижу рабочих на веранде! Я иду, иду вперед, затем поворачиваюсь, иду назад – в поле моего зрения попадает веранда. Я иду, иду, опять отворачиваюсь, иду обратно уже не видя ее. Потом, когда я опять повернусь – увижу ее.
Она не может продолжать строиться и останавливаться так быстро.
Значит, я могу увидеть рабочих.
И ведь уже конец строительства – может, я хоть раз увижу их?
Но тут меня стопорит: я боюсь это делать. Опять я чувствую этот тяжелый барьер. Я не видел рабочих, потому что Мария и Вера не хотели мне показать их. Я все равно как бы иду против них, покушаюсь на ежедневный порядок, ежедневный ход. И перемещение сестер. И они знают, должны это знать… да и ведь…
И вдруг меня вовсе сковывает, я осознаю: ходя как «часовой», я все больше буду походить на…
Он, тем временем, уже отыскал, что прятать в куче песка – стоит против меня, держа смятую банку «кока-колы».
-Передумал? В смысле?
-Лучше иди к Мишке, хорошо?
-Чего? Да что с тобой такое, не пойму?
-Ничего. Я не хочу ни во что играть.
Я разворачиваюсь, чтобы идти к себе на участок и вдруг вижу… что на веранде теперь открыто одно окно. Только что не было открыто – и вдруг открыто! И на нижнюю раму легла мужская рука в грубой темно-серой варежке, облепленной бетонными крошками. Рука совершенно не двигается, просто покоится на раме; ее видно по локоть, остальное – скрывает стена. «Мертвая» рука – но я слышу змеистые голоса внутри веранды, внутри – рабочие обсуждают, переговариваются, обсуждают.
Но я не могу разобрать ни одного слова.
Это и было окончание строительства – потом веранда остановилась.
Насовсем – хотя рабочие ее так и не доделали. Почему-то они не застеклили остальные два окна, и кажется, не провели свет.
Я не знаю, с чем это связано.
Теперь по вечерам Мария и Вера сидят на веранде своего дачного дома. Когда уже темно – обычно, после десяти-одиннадцати. Сестры сидят без света, в темноте веранды. И я думаю, что рабочие могли и не дообшить что-то внутри. Но в любом случае, они уже… уехали? Но разве можно считать, что они здесь были? Только эта рука, которую я увидел в самом конце.
После этого веранда остановилась. В ней уже не появлялось никаких новых деталей.
Когда я увидел руку в темно-серой варежке, я подумал: веранда достроена. Но сейчас… нет, прекрасно видно, что она не закончена.
Теперь Мария и Вера часто сидят на ней, и всегда в это время распахнуты все окна (пустые рамы тоже выдвинуты настежь). Сестры переговариваются, переговариваются – я слышу резкие голоса в вечернем мраке. Вижу бледные, неясные треугольники лиц – будто слабо подсвеченные. Головы обернуты капюшонами.
Как-то раз, когда Мишка зашел на наш проезд к Димычу… (тот пил чай, сказал, что выйдет минут через пятнадцать, и Мишка его ждал)… я тоже ждал Димку, мы с Мишкой стали переговариваться. Он спрашивал, есть ли у меня здесь телевизор и как часто я приезжаю сюда – обычные вопросы, но я видел, что он не горит желанием со мной общаться, и спрашивает только для того, чтоб не стоять, не молчать.
А потом вдруг кивает подбородком в сторону веранды Марии и Веры.
-А они. Они что, сидят на этой веранде по вечерам?
-Ну… да. А откуда ты знаешь?
-Не достроили – и сидят? – повторил он опять.
Мишка больше ничего не говорит, в этот момент появляется Димыч.
Потом позже, через несколько часов… до меня доходит – и это меня попросту сражает! Димыч сказал Мишке, что я его сосед, но не сказал, в каком именно доме я живу. И Мишка подумал… что я живу с Марией и Верой, что они мои родственницы!! А значит… он подумал, что одна из них моя мать!
…Один раз, когда я опоздал домой, материн голос – она так ругала меня – ее голос – в какой-то момент! Такое сходство по резкости, по тону – Мария! Моя мать – это был голос Марии!
А-а-а-а-а-а! – крик Марии! – она порезалась. Острая ветка лавровишни.
У меня часто все кричит внутри – нечеловечески, немо.
Сегодня ночью мне приснился сон.
Я вижу Марию, сидящую на веранде. Вернее, я вижу ее лицо – так, как если бы я встал к нему почти вплотную. Взгляд женщины абсолютно недвижен. Я смотрю на ее лицо. Мне страшно и неприятно притягательно. Никогда еще я не видел его так близко от себя – и чувствую свои малюсенькие ноги, ошалело бегущие на одном месте где-то чуть пониже горла…
Справа позади лица виднеется фрагмент застекленной оконной рамы, открытой вовнутрь веранды (тогда как наяву окно открывается наружу).
На стекле отражены оттенки заката – причем очень странно, они как разлагаются на фиолетовый, бирюзовый и лимонный цвета. А истинный закатный цвет – алый – я угадываю только по искрам, играющим в белках Марии.
Закат где-то там, за пределами сна и яви. Сон сохранил только его отражения.
Я изучаю ее лицо. Я понимаю, понимаю, что опять не могу, не в силах описать его – не смотря на то, что оно прямо передо мной. Нервы напряжены, напряжены – малюсенькие ноги под горлом бегут, бегут на одном месте, бегут, разгоняя, распаляя внутри жар и испарину.
Голова Марии закована в курточный капюшон. Ткань на краях – в морщинках; вроде тех, что образуются на старушечьем рту.
Почему она так странно смотрит? Будто ничего не видит.
Бледное лицо освещено чем-то желтым. Может, закатом? Но нет, как раз непохоже. Или на веранде провели свет?
Но ярые искры заката так и играют в белках Марии. И тут только осознаю… Она сидит на веранде на закате! Наяву такого никогда не бывает! А Вера в этот момент перемещается по участку – теперь я это понимаю, я чувствую, что Вера там, между грядок – но не могу, не могу увидеть, – я изучаю лицо Марии.
Ее глаза будто ничего не видят – почему? Она смотрит мимо меня. Что освещает ее лицо? Не могу понять. И вот это уже нездоровая, печеночная желтизна – и изнутри лица тоже, – постепенно бледность отступает…
Лицо Марии напрягается, губы стискиваются. Это мучительная гримаса боли. Ресницы подрагивают, но кровь не приливает, лицо только очень желтое. В белках разгораются искры заката. Гримаса – Марии невыносимо больно, но она вынуждена терпеть. Я понимаю, в чем дело: на участке Вера подошла к физалису, и оранжевые фонарики как всегда поедают изнутри ее фигуру…
Вере не больно, она наоборот оживляется – подпитывается жизнью от физалиса. Больно Марии, продолжительно больно – быть может, Вера не отошла от растения поспешно, как они делают это наяву?
Я хочу это увидеть, но не могу.
Я вижу только лицо Марии.
Трехчастное разложение цветов на оконном стекле давно потухло.
Сон явился предвестником попросту необычайных вещей.
Наутро после завтрака я достаю из-под кровати банку со стрекозой – я совсем и забыл о ней с тех пор, как принес домой. Стрекоза сидит в банке. Так, как будто жива. Но я знаю, она уже давно должна была умереть.
А может, она все-таки не умерла? Я ведь закрыл банку марлей, а не крышкой, чтоб туда проходил воздух… но нет, все равно уже должна была умереть.
Даже когда глаза Марии превратились…
Потом решаю достать стрекозу из банки – все-таки очень хочется посмотреть на нее не за стеклом. А заодно проверить… да нет, по тому, как она бездвижно «ездила» по дну, ясно, что…
Я снимаю марлю, просовываю руку внутрь, подцепляю стрекозу пальцами, вынимаю… Однако в последний момент рука дергается, пальцы дрожа выпускают стрекозу – она падает на стол.
В соседней комнате отворяется дверь на улицу. Это мать идет. Я вижу ее через стекло двери в эту комнату. Мне вдруг становится неловко, почему-то. Я пугаюсь – будто мать чего-то не должна знать. Чего?
-Что? – спрашиваю я, когда она входит в комнату.
-Ты что-то говорил? – спрашивает она.
-Мне показалось, ты звал меня.
Мать переводит взгляд на стрекозу, лежащую на столе. Я тоже смотрю… и только теперь понимаю, что… стрекоза ударилась о стол слишком сильно, когда я ее выронил. Одно из четырех лепестков-крыльев переломилось пополам. Половинка крыла лежит на столе отдельно.
Я уронил стрекозу. Сожаление? Да, капелька есть. Но почему-то мне хочется сказать, что я… сломал стрекозу.
А ведь раньше, эти слова Димыча… ты прям как о человеке говоришь – когда я предположил, что она, наверное, была больна.
Нет, теперь мне наоборот хочется сказать, что я сломал стрекозу – будто речь идет об игрушке.
Марию и Веру я вижу где-то около полудня. Я выхожу на крыльцо – Вера прохаживается по дорожкам. Мимо картофельных грядок. В руке бидон, не до конца наполненный водой. Вроде все как всегда, но нет – я сразу чувствую, что привычная хронометражная размеренность нарушилась – бидон покачивается чуть более резко, чем обычно.
Потом вижу Марию. Она стоит возле лавровишни. Я вижу ее замершую, она чуть согнулась в пояснице, куртку на спине избороздили морщины. Левая рука отставлена в сторону и заслонена стволом дерева. Видимо, женщина опирается на какой-то недоступный моему зрению предмет – я вижу только небольшую часть руки, от туловища до середины плеча. Но не успеваю я…
Эта левая рука. я вдруг понимаю, что остальная ее часть, на самом деле, не скрыта от меня лавровишней, но… я замечаю узенький просвет между стволом дерева и видной частью руки.
Я приглядываюсь, затем протираю глаза. Холодею, у меня гулко постукивает в висках. Нет, я по-прежнему вижу этот узенький просвет… остальной руки просто нет? Не мерещится ли мне это все?
-Мария! – вдруг окликает Вера.
Я четко слышу это слово – «Мария» – а не так, как всегда. Но голос у Веры очень странный, глухой и, в то же время, пронзительный – сейчас это словно два разных голоса, объединившиеся в одном. А бидон в руке все скрипит, но… как-то изношенно. Как заржавелые петли.
-Что такое, Вера? – отвечает Мария.
Ее голос – обыкновенный. То есть он такой, какой должен был бы быть у обычного человека. Но ведь у Марии отсутствует… разве ей не страшно – почему она так спокойно говорит?
Я опять смотрю на узенький просвет между частью руки и стволом лавровишни.
Сейчас Мария двинется сейчас Мария двинется к Вере и я уже точно пойму…
Нет, я не хочу смотреть!
Резко бросаюсь в дом сажусь на стул и следующие минут пятнадцать сижу в одном положении изогнувшись – так словно у меня живот болит. Я не могу прийти в себя, а в голове оркестр – танцует, танцует!
Стрекоза. Крыло, переломившееся пополам. Мария, ее рука! Рука – у Марии исчезла… нет, этого просто не может быть! Рука! Я думаю о руке Марии…
Потом, когда я постепенно начинаю приходить в себя… наверное, мне все это померещилось. Но в груди продолжает пульсировать онемение, страх… но все же я чувствую, любопытство пересиливает. Еще некоторое время я не выхожу на улицу, решаюсь, решаюсь, чтобы выйти и снова посмотреть. И если так получится, что у Марии отсутствует рука…
В конце концов, все, что происходило до этого…
Я выдыхаю и выхожу на крыльцо.
И вижу, что Мария все так же стоит у лавровишни. Как будто с места не сходила – а быть может, так и есть? И рука по-прежнему отставлена и заслонена стволом. Малюсенький просвет тоже виден. Рука как обрезана ножницами почти по контуру по линии ствола.
Мария зависла. Стоит ко мне затылком. Ее черные волосы чуть всклокочены.
А Вера куда-то делась. Быть может, ушла с участка? Но сейчас меня больше интересует… надо, посмотреть на Марию с какого-то другого ракурса. Да, да, так и надо сделать.
Я осторожно спускаюсь с крыльца и, проходя зеленый стол, над которым нависают ветви черноплодной рябины, иду в другой конец своего участка – да, вот отсюда можно осторожно поглядеть. Но я вижу, что пока шел, Мария тоже уже слегка переместилась. Она повернулась как против часовой стрелки. Теперь я лучше могу разглядеть ее лицо, но она все так же стоит боком ко мне, рука отставлена и «заслонена» деревом. И я опять не могу… все тот же тоненький просвет между частью руки и стволом.
Значит… надо еще с другой позиции? Надо, наверное, выйти на проездную дорогу – посмотреть оттуда.
В продолжение следующего часа… меня тянет, хочется разглядеть, есть у Марии рука или нет, но так пока и не удается это сделать. Я бегаю, бегаю по проездной дороге, подпрыгиваю, бегаю, смотрю, бегу опять на свой участок, приседаю, смотрю, вытягиваюсь в струнку, снова бегу на проездную дорогу. Потом даже иду на соседний пролет – может, оттуда удастся увидеть. Но рука Марии всегда чем-нибудь заслонена. Женщина как маневрирует – если я смотрю на нее из-за облепихового дерева, ее рука за умывальником. Если я подбегаю к ящику с доломитом, ее рука за углом сарая.
Если я бегу влево, Мария перемещается вправо; если бегу вправо, Мария перемещается влево.
В конце концов, я уже утратил робость и страх – свободно бегаю то туда, то сюда… но конечно, не захожу на их участок. И женщина уже давно в тех частях, где раньше никогда ее не замечал. В какой-то момент я вижу ее и внутри дома, через окно – раньше так хотел там увидеть! Нет, сейчас важнее…
Рука Марии. Она всегда прячется от моего зрения, прячется.
Да, Мария уже не ходит туда-сюда непрестанно, а Вера куда-то растворилась.
Листья облепих такие паутинно-, пресно-зеленые. Над верхушками розово-синее небо с прозрачными, невесомыми облаками.
Если рука Марии за наслоением листьев… я чуть-чуть отклоняю голову… но кажется, листья сами поворачиваются как створки – и снова заслоняют.
Я бегу на самый угол участка… ага, Мария уже в доме, ее тень за легкой занавеской, а тень руки за какой-то другой тенью… маленький белый промежуток между – как разрез ножницами.
Если я подбегаю и вытягиваюсь в струнку выше ветки облепихи… а Мария как-то наоборот чуть понизилась, и ее рука заслонена старой бочкой.
Я подбегаю к другой облепихе, вытягиваюсь в струнку, смотрю. Подбегаю к третьей, клоню голову вправо, смотрю. Снова ко второй, наклоняюсь влево…»
…на этом конец. Дальше в тетради пустые страницы… я начинаю лихорадочно перелистывать, еще раз, еще – руки дрожат неимоверно. Да, ничего больше нет.
Я плохо соображаю от нервов.
Но ни капли не понятно, откуда она вообще взялась. «В моем, в моем доме. Кто мог придумать такое – эти сестры… Нет-нет, конечно, все это выдумка – как иначе может быть! Это писал нездоровый человек, нездоровый…»
-Леш, ты наверху? Ты на второй этаж залез? Что ты там делаешь? – слышу голос матери снизу.