В чем главная мысль произведения задонщина
Анализ произведения «Задонщина»
Крупнейшее произведение начала XV века о Куликовской битве — «Задонщина», названная так по месту битвы на Куликовом поле, «за Доном». Уже первые повести об этой победе, возникшие вскоре после событий 1380 года, характеризуются поисками героического стиля, способного отобразить величие события. В «Задонщине» этот героический стиль был найден: он явился в сочетании манеры «Слова о полку Игореве» и народной поэзии. Автор «Задон-щины» верно ощутил поэзию «Слова. », не ограничившись только поверхностными заимствованиями, сумев изложить героические события Куликовской битвы в той же художественной системе, создав произведение большой эстетической силы.
«Задонщина», по существу, представляет собой обширное прославление победы, которое соединяется с печалью по павшим. По выражению автора, это «жалость и похвала»: жалость по убитым, похвала живым. Моменты славы и восхваления сочетаются в ней с мотивами плачей, радость — с «тугою», грозные предчувствия — со счастливыми предзнаменованиями.
Начало и конец «жалости земли Русской» (так называет автор монголо-татарское иго) во многом схожи, но во многом и противоположны. События сопоставляются и противопоставляются на всем протяжении «Задонщины». В этом сближении событий прошлого и настоящего — пафос исторического замысла «Задонщины», отразившей обычное в исторической мысли конца XIV — начала XV веков сближение борьбы с половцами и борьбы с татарами как двух этапов единой по существу борьбы со степью, с «диким полем» за национальную независимость.
Центральный момент в «Задонщине» — битва «с погаными», которая драматично развернута в двух эпизодах. Исход первой половины битвы грозит разгромом русскому войску, а вторая половина приносит победу. Зловещие знамения сопутствуют здесь походу татарского войска: птицы под облака летят, вороны часто грают, а галицы свою речь говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, а лисицы на костях брешут. Русские сыны широкие поля кликом огородили, черна земля под копытами костьми татарскими была посеяна. Восстонала земля «татарская», бедами и «тугою» покрывшись, а по Русской земле простерлось веселие и буйство.
Начало того исторического периода, с которого Русская земля «сидит невесела», автор «Задонщины» относит к битве на Каяле, когда были разбиты войска Игоря Новгород-Северского; «Задонщина» повествует, следовательно, о конце эпохи «туги и печали», эпохи чужеземного ига, о начале которого говорится в «Слове о полку Игоре-ве».
Центральная идея «Задонщины» — идея отплаты, Куликовская битва рассматривается как отплата за поражение, понесенное войсками князя Игоря на Каяле, сознательно отождествляемой автором с рекой Калкой, поражение на которой в 1223 году явилось первым этапом завоевания Руси татарами.
Вот почему в начале своего произведения автор приглашает братьев, друзей и сынов русских собраться, составить слово к слову, возвеселить Русскую землю и ввергнуть
печаль на восточную страну, на страну исконных врагов — татаро-половецкую степь, провозгласить победу над Мамаем, воздать похвалу великому князю Дмитрию.
Сопоставляя события прошлого с событиями своего времени, автор «Задонщины» тем самым ориентировал и само «Слово о полку Игореве» на современность, придал новое, злободневное звучание его содержанию, дал новый смысл призывам «Слова. » к единению, во многом проделав ту же работу, что и московские летописцы, вводившие в обращение аналогичные идеи «Повести временных лет».
Художественная литература. Задонщина (1380-е — начало 1390-х)
Это эмоциональный отклик на события Куликовской битвы. Самый ранний из списков «Задонщины» составлен монахом Кирилло-Белозерского монастыря Ефросином.
Традиционно считается, что автором произведения является Софоний Рязанец (он назван автором в двух списках), брянский боярин по Тверской летописи. Но, возможно, Софоний — автор другого, не дошедшего до нас поэтического произведения о Куликовской битве.
Основная идея «Задонщины» — величие Куликовской битвы, слава о которой донеслась до разных концов земли. Сам автор характеризует свое произведение как «жалость» (плач по погибшим) и «похвалу» (прославление мужества и доблести русских воинов).
По характеру произведения «Задонщина» тесно связана со «Словом о полку Игореве». В ней много оборотов, почерпнутых из «Слова»: «вещий Боян», «живые струны», «храбрые полки», «острые мечи», «борзые кони», «кровавые зори».
Но есть и оригинальные: «славный град Москва», «щиты московские» и т.д. В «Задонщине» встречаем выражения, ставшие хрестоматийными: «за землю за Русскую и за веру христианскую» и т.д.
В победе над ордынцами автор «Задонщины» увидел воплощение призыва своего предшественника, автора «Слова о полку Игореве», к объединению всех сил русской земли, которое дало возможность победить доселе непобедимую Орду.
Более пространно те же события изложены в «Сказании о Мамаевом побоище». В нем есть подробности, отсутствующие в других текстах: о поединке инока Пересвета с ордынским богатырем, решающей роли засадного полка князя Владимира Серпуховского и т.п. В «Сказании» четко проводится мысль о необходимости единения князей в борьбе с монголами под руководством великого князя московского.
Не обойдено вниманием и последовавшее через два года после Куликовской битвы взятие Москвы Тохтамышем.
О нем рассказывается в «Повести о нашествии Тохтамыша на Москву». В отсутствие Дмитрия Донского и сбежавших из города митрополита и бояр Москва была взята обманным путем после трехдневной осады.
Тохтамыш пообещал, что только посмотрит город и не причинит ему вреда. Когда же ворота города были открыты, ордынцы учинили в нем резню, о которой автор повести пишет так: «Увы мне! Страшно сеслышати, страшнее же тогда было видити…»
Еще об одном завоевателе, вторгшемся в пределы русских княжеств в 1395 г., рассказывает «Повесть о Темир-Аксаке» (Тимуре). В ней приведен эпизод об избавлении России от нашествия с помощью иконы Владимирской Божьей Матери, самой почитаемой на Руси.
С этой византийской иконой Андрей Боголюбский бежал из Киева во Владимир, а после нападения Тимура она была торжественно перенесена из Владимира в Москву. В тот же день Тимур, подошедший к границам Рязанской земли, без всяких видимых причин повернул назад и покинул пределы Руси.
В XIV—XV вв. широкое распространение получили легендарно-исторические сказания, которые располагаются на границе жанров жития и повести.
В частности, в «Сказании о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим» рассказывается, как архиепископ новгородский крестным знамением «заклял» беса, залезшего в его рукомойник, и в награду за освобождение бес за одну ночь доставляет Иоанна в Иерусалим и возвращает в Новгород.
Данный сюжет, восходящий к фольклору, использован затем в «Житии Авраамия Ростовского» (XV в.), повести «О Василии, епископе Муромском» (XVI в.) и в «Ночи перед рождеством» Н. В. Гоголя.
В дополнение к воинским повестям в XV в. появляется то, что можно назвать беллетристикой, хотя уже в легендарно-исторических сказаниях сделан шаг к этому.
К числу таких произведений относится «Повесть о Дракуле», в основе которой лежат сказания о румынском князе середины XV в. Владе Цепеше, прославившемся своей жестокостью.
Дракула вероломен, но по-своему справедлив и к тому же отличается мрачным остроумием; это веселящееся чудовище, испытующее свои жертвы.
Данная повесть, как и многие подобные ей, сходна с произведениями литературы Западной Европы XIV—XVI вв. Объясняется это тем, что и в Западной, и в Восточной Европе устные рассказы стали записываться на вошедшую в обиход бумагу и перешли из фольклора в литературу, распространяясь в широких массах населения и приспосабливаясь к их запросам.
Жанр хождений в XV в. продолжило, пожалуй, самое знаменитое на Руси произведение данного типа — «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина.
Это путевой дневник, записки о разнообразных приключениях, перечисление географических пунктов с указанием расстояния между ними. Афанасий Никитин описывает быт народов Индии, ее природу и социальные отношения.
Особняком стоит тема тоски по родине, с которой тверской купец был разлучен на шесть лет. Автобиографичность повествования стала новым моментом в русской литературе, который через два века еще сильнее проявится в «Житии» протопопа Аввакума.
К жанру бытовой повести, актуальной и в наши дни, относится «Повесть о Петре и Февронии».
Основные идеи произведения
Одним из предметов пристального внимания составителя «Задонщины» оказывается, явно почерпнутая им из летописи, идея славного прошлого русских князей. Причем, в отличие от скрупулезных и точных указаний на сложные генеалогические переплетения многочисленных Ольговичей, Мономашичей, Всеславичей, которые столь занимали автора «Слова о полку Игореве» и, очевидно, имели не малую значимость для представителей той или иной княжеской ветви в эпоху феодальной раздробленности, в «Задонщине» рассуждения такого рода носят сугубо символический характер. В этом памятнике мы найдем лишь несколько упоминаний наиболее достойных предков московской княжеской династии. Так, и Дмитрий Донской, и Владимир Серпуховский оказываются здесь внуками «святаго великаго князя Владимера Киевскаго», который в другом отрывке поименован их «прадедом»; сродниками обоих князей названы также святые Борис и Глеб. Прославление первых русских правителей – Владимира Святославича, Ярослава Владимировича, и очевидно по ошибке, смешав двух летописных Игорей, Игоря Рюриковича, − автор вкладывает в уста легендарного Бояна.
Отличительной особенностью московской поэмы является также стремление её составителя подчеркнуть единение всех русских земель вокруг Москвы.
Если верить «Задонщине», перед сражением «вси князья русские съехалися к славному граду Москве», а в самой битве принимали участие и посланцы Новгорода (в реальности никак в происходивших событиях не задействованные), и литовские паны, большинство из которых были союзниками Мамая и не успели подвести свои войска к месту сражения, и даже рязанские бояре, тогда как на самом деле рязанцы, на чьей земле и состоялась Куликовская битва, до её начала пытались проводить собственную политику и начали переговоры с ордынцами.
Главной ценностью объединяющей всех русичей в борьбе с иноверцами изображается в памятнике православная вера. «Они сражаются за землю за Рускую и веру християньскую», заявляет автор, тем самым весьма значительно перефразировав «Слово о полку Игореве».
Тема христианства, православия вообще оказывается очень сильна в «Задонщине», составитель которой называет татар не иначе как поганые, особо отмечает участие в Куликовской битве чернецов Осляби и Пересвета, а также целых два раза на протяжении своего небольшого повествования упоминает, что день сражения пришелся на почитаемый православный праздник − Рождество Пресвятой Богородицы.
В то же время очевидно, что для книжника XIV века окончательно утратили свой былой смысл заимствованные им языческие по происхождению элементы «Слова». Так, московские и коломенские жены в своем плаче обращаются не только к рекам, но и к великому князю Дмитрию Ивановичу, а зловещий Див под его пером и вовсе превращается в непонятное «Диво», союзное не то татарам, не то русским.
С христианской тематикой так или иначе оказываются связаны попытки составителя «Задонщины» заглянуть вглубь истории. Поэма начинается с небольшого исторического экскурса. Опираясь на «Повесть временных лет» или какие-то сходные с ней источники, также включавшие в себя легенду о разделе земли сыновьями Ноя (сам он признается, что «восписах» кое-что «от кних»), автор рассказывает о различном происхождении будущих непримиримых противников. Согласно «Задонщине», Русь ведет свое происхождение от «жребия Афетова», тогда как «поганые татаровя бусормановя» «родися» из восточных стран, рода Симова. Далее в тексте памятника упоминается событие, положившее начало татарскому нашествию на Русь, – битва на Калке. В финале своего повествования автор вновь возвратился к событиям начала ига, сопоставляя завоевателей XIII и XIV столетия. При этом русский книжник ведет мысленный диалог с Мамаем. «А не бывати тобе в Батыя царя», – говорит он, ибо тот «воевал всю Рускую землю от востока и до запада»; так руками завоевателя Бог наказал русичей за прегрешения.
Таким образом, если правы большинство современных исследователей, считающие эти исторические отступления не поздней вставкой, а частью самого древнего первоначального текста памятника и книжника, столь уверенно подразделявшего в своем сочинении русскую историю на обширные периоды, не отделяло от прошедших событий хотя бы некоторое время, то нам придется признать, что уже в сознании автора-современника Куликовская битва стала тем историческим рубежом, который положил символический предел времени татарского господства на Руси.
«Задонщина» и «Слово о полку Игореве»
Число словесных и образных перекличек между двумя памятниками огромно. Элементы сюжета, отдельные образы и даже выражения «Слова о полку Игореве» оказываются вкрапленными то тут, то там в текст куликовской поэмы, словно бы фрагменты старой, разбитой мозаики, использованные мастером при собирании новой картины. Подобно автору «Слова о полку Игореве», составитель «Задонщины» посчитал необходимым в начале своего повествования отдать дань собственным литературным предшественникам. При этом он упоминает не только некоего Софрония Рязанца, но и вещего Бояна, «горазна гудца в Киеве», читателю XIV века уже совершенно неизвестного, так что его личность пришлось даже объяснять.
Как и в памятнике XII столетия в центре внимания оказываются здесь два персонажа – великий князь московский Дмитрий Иванович и его двоюродный брат – Владимир Андреевич Серпуховской, причем в портрете последнего отчетливо прослеживаются знакомые нам черты Буй Тур Всеволода Курского. Описанию Всеволодовой дружины из «Слова о полку Игореве» в «Задонщине» соответствует не только изображение большого войска серпуховского князя, но и зарисовка литовской конной рати, ведомой братьями Ольгердовчами. Передан в тексте куликовской поэмы и плач московских и коломенских жен, очевидно обязанный своим происхождением аналогичным отрывкам «Слова о полку Игореве».
Еще в целом ряде случаев ориентируясь на текст более раннего памятника, составитель «Задонщины» выстраивает свое повествование как бы от противного. Так, если в «Слове» показана сначала победа Игоря Новгород-Северского над небольшим отрядом половцев, а потом уже поражение и пленение князя, то в «Задонщине», наоборот, поражение русских сменяется их финальной победой. Началу княжеского похода в «Слове о полку Игореве» сопутствует солнечное затмение, автор же «Задонщины», напротив, особо оговаривает, что солнце ясно «въстоцы сияет», указывая путь Димитрию Донскому.
О том, что вторичной, подражательной из двух сходных памятников является именно «Задонщина», а не наоборот, как утверждали в своих работах представители так называемой скептической школы, свидельствует множество случаев, когда автор повествования Куликовского сражения просто не понял отдельных выражений «Слова» или же использовал заимствованные из этого памятника образы менее мастерски.
Так, очевидно, что множество ярких и наглядных зарисовок «Слова о полку Игореве», заключавших в себе одновременно описательное и символическое значение превращаются для автора «Задонщины» в простые риторические формулы. Например, с замечательной точностью описанные в памятнике XII столетия сцена ночной грозы полная нехарактерных для этого времени суток тревожных птичьих криков, призванных, по мысли автора, насторожить новгород-северского князя, в сочинении XIV века превращается в прямое предостережение войскам Мамая непосредственно на границах Руси. И вправду, из текста Куликовской поэмы следует, что не успели татарские отряды достигнуть реки Красивая Меча, как тут же, словно бы находившиеся там на боевом посту, «гуси возгоготаша и лебеди крилы всплескаша», заранее предупреждая завоевателей о будущей гибели. К тому же, в отличие от составителя раннего памятника, автор «Задонщины», судя по всему, не был особым знатоком донской и вообще дикой природы, ибо подчас он с легкостью смешивает в рамках одного перечисления хищников – орлов и их добычу – гусей и лебедей, а также, явно исчерпав свои познания в орнитологии, – неких «птиц крылатых». В общем, если в «Задонщине» что-то и остается от первоначальной зарисовки опытного наблюдателя, тонко подметившего зловещие, но обычные природные явления (сбор птиц-падальщиков к месту грядущего сражения), то лишь благодаря следующей затем обширной цитате из «Слова о полку Игореве».
Подобных подмен всяких зарисовок на утратившие всякую наглядность условно-риторические высказывания в тексте «Задонщины» можно найти великое множество. Так, автору XIV века, судя по всему, весьма запомнился почерпнутый из «Слова о полку Игореве» яркий образ битвы-бури, поэтому гроза в его сочинении начинается два раза, всякий раз сопровождая боевые передвижения татар. Успешные же действия русских войск заставляют составителя вновь и вновь упоминать победный блеск их золоченых доспехов. Порой же современник битвы на Дону бывает в своих риторических построениях как-то чересчур умозрителен. Так, если русские князья ассоциируются у него, вполне в традициях «Слова», с разнообразными хищными птицами – соколами, кречетами и белозерскими ястребами, то татары в «Задонщине» неожиданно превращаются в гусей и лебедей. Остается только гадать: то ли интересующий нас книжник XIV века был сугубо столичным придворным жителем, то ли он слишком преувеличивал легкость победы русских. Однако, похоже, что весь круг «птичьих» ассоциаций «Слова о полку Игореве» почему-то оставил у него впечатление соколиной охоты.
В XIV веке русские воины сражались, судя по всему, уже из других побуждений, – защищая славные земли от «поганых» или, по крайней мере, выполняя свой вассальный долг «за веру крестьянскую и за землю за Русскую, и за обиду великого князя Дмитрея Ивановича».
Совершенно иное отношение проявляет автор «Задонщины» и к боевым трофеям. Если для книжка XII столетия разнообразные «паволоки» и «оксамиты» были, похоже, материальным эквивалентом все той же чести и славы, настолько презренными сами по себе, что дружина Игоря тут же начинает ими «мосты мостить», т. е. укрывать труднопроходимые для конницы места дорогими тканями, лишь бы продвинуться как можно дальше вглубь половецкой степи, то книжник XIV в аналогичном эпизоде проявляет уже рачительность и бережливость. Покончив с описанием всех перипетий боя, он затем во всех подробностях рассказывает читателю о том, как русские воины «разграбиша» (так и сказано!) ордынский обоз, вывозя оттуда «доспехи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие». Таким образом, в отличие от древнего автора, в глазах которого ценными трофеями были, помимо пленников, предметы роскоши, составитель «Задонщины» обращает внимание и на домашний скот, и на разнообразные припасы. Подобные хозяйственные настроения оказываются, по наблюдениям исследователей, свойственны вообще все русской литературе XV столетия. Вот уже поистине, что для повелителя маленького княжества XII века честь и слава, то для послушного вассала конца XIV − законная «зарплата» за выполненный ратный труд.
Однако наиболее ярким свидетельством вторичности текста «Задонщины» по отношению к «Слову о полку Игореве» оказывается целый набор литературных курьезов, который можно найти в этом памятнике. Не совсем удачные выражения и образы возникают иногда из желания автора несколько дополнить, распространить древний текст построенными по старым образцам риторическими фигурами собственного сочинения. И вот уже дружинники братьев Ольгердовичей оказываются не только подобно бывалым воинам-курянам «конець копья вскормлены», но и зачем-то «поены с острого меча». В других случаях книжник XIV столетия или еще более поздние переписчики просто-напросто не поняли выражений древнего памятника, попытавшись истолковать по-своему. Так, горестный вздох автора «Слова» о скрывшейся за холмами горизонта русской земле («О, Русская земле! Уже за шеломянемъ еси», − для метафорического значения холма здесь использовано древнерусское слово «шелом», что означает «шлем») превращается в странное утверждение о том, что русская земля «за царем Соломоном побывала». Одной из причин подобной ошибки составителя «Задонщины» может быть соседство одного из списков этого памятника с «Повестью о Давиде и Соломоне». А известное ныне каждому школьнику описания Бояна, «растекшегося мыслию по древу», в «Задонщине превращается в загадочную фразу «Не проразимся мыслию но землями», которую современные переводчики даже не решаются толковать.
Помимо произведений указанного цикла для литературы второй четверти XIII – третьей четверти XV характерны, как уже было сказано, и агиографические сочинения и развитие путевой литературы.