актер павел акимкин рост
Эксклюзив: Павел Акимкин очень рад всему, что ним происходит
Он талантливый и разноплановый актер. Композитор. Выпускник Гнесинки и ГИТИСа. Азартный трудоголик, получающий искреннее наслаждение от своего дела. Невероятно обаятелен — и как актер, и как человек. Из всех участников нынешней юбилейной «Золотой маски в Латвии» он тесней всех связан с Латвией и, в частности, с Лиепаей — и Rus.lsm.lv и побеседовал с ним за пару часов до спектакля Театра наций «Шведская спичка» в Лиепайском театре.
Родился 4 сентября 1983 года в г. Курске.
Окончил музыкальную школу по классу баяна.
В 1998 году поступил в ГМУ им. Гнесиных по классу «Руководитель народного хора».
В 2006 году окончил актерский факультет РАТИ (ГИТИС), мастерская О. Л. Кудряшова.
С 2006 года играет в Театре Наций («кудряшей» взял под свое крыло художественный руководитель театра Евгений Миронов). Сейчас играет в постановках «Шведская спичка», «Ромео и Джульетта», «Рассказы Шукшина», «Женихи», «Fарс-мажорный концерт для драматических артистов и оркестра», «Песни военных лет».
Продолжает сотрудничество с режиссером Владимиром Панковым и студией SounDrama. Также сотрудничает с режиссером-постановщиком и хореографом Сергеем Землянским — создает музыку для всех его постановок.
Женат на Нике Гаркалиной, театральном продюсере студии SounDrama. В семье растет сын. Тесть, соответственно, народный артист России Валерий Гаркалин.
На сцене. С баяном и без
— Давайте начнем с вашего музыкального образования.
— Родители в пять лет отдали меня в музыкальную школу, на скрипку. Я год проучился — или промучился, уж не знаю. Потом мы перебрались в Эстонию, потому что отец был военным, и мы много ездили… Там я пошел в первый класс и сказал, что на скрипку больше не хочу. Мама ответила — мол, ну и ладно, зачем тебе мучиться. Но это не помешало мне через какое-то время поскандалить, когда я узнал, что мою скрипку продали какой-то девочке. Потом мы жили в Дании два года, а затем переселились в Подмосковье, родители и сейчас там живут. И
мама с папой решили отдать меня в музыкальную школу, полагается ведь, чтоб ребенок куда-то ходил. Отдали меня на баян, и я поучился четыре года.
— В одном интервью вы сказали, что сами выбрали инструмент.
— Да, мама спросила: «Хочешь на аккордеон или на баян?». Я спросил, какая разница, мама ответила, что у одного инструмента прямоугольные кнопочки, у другого круглые. И я выбрал круглые. Через какое-то время заявил, что не хочу больше заниматься, но мама сказала, что ее это не волнует, ходить я буду, потому что очередной скандал из-за проданного инструмента ей не нужен. Мой дедушка был очень хорошим гармонистом-самоучкой, очень любил этот инструмент, и гармошка мне от него хорошая осталась. А потом я поступил в Гнесинку, точней, мне посоветовали, я даже про это училище и не знал.
— Но поступили на «руководителя народного хора». Почему?
— У нас в музыкалке было фольклорное отделение, и заменять нашего педагога пришла моя будущая хорошая подруга Ксюша Ковтун. Она и убедила меня, что мне надо поступать в Гнесинку, где она сама тогда и училась. Так я туда и поступил. Отучился, но дальше в музыкальное идти не хотелось, потому что понимал — на какой-то инструмент пойти не могу, а углубляться дальше в фольклор. Познакомился тогда с Володей Панковым (художественный руководитель, режиссер и актер студии SounDrama — Rus.lsm.lv), у которого я сейчас в студии SounDrama работаю, он и посоветовал поступать в ГИТИС к его мастеру, Олегу Кудряшову, тот как раз в том году студию набирал. И поступил.
— В другом интервью вы поведали трогательную историю, что на тот момент были не в курсе, что Немирович-Данченко — один человек.
— (Смеется) Ну, не до такой степени. Но для меня было много новостей. Ничего не читал, только подготовил тот литературный материал, который мне помогли выбрать друзья. Я читал Улицкую, Кундеру, еще
мне сказали, что надо сонет выучить и выбирать-учить его пришлось самому. И когда я его читал, услышал голос из зала: «О господи»
(хохочет). Потому что я вытворял на сцене что-то в своем понимании театра — бил в стены, кричал. Так я поступил в ГИТИС.
— Это был режиссерский или все же актерский факультет?
— Режиссерский, но он интересен тем, что там учатся и актеры, и режиссеры, то есть режиссер имеет возможность сразу работать с актерами и наоборот.
— Пыталась посчитать, сколько у вас сейчас ролей в разных театрах. Запуталась.
— Да не так много, недавно считал. В Театре наций четыре спектакля: «Шведская спичка», «Рассказы Шукшина» и два концерта, один по ретро-песням, это «Fарс-мажорный концерт для драматических артистов и оркестра», и «Песни военных лет», мы его к юбилею Победы сделали, получилось у нас смешать Шостаковича, военные и советские песни. В ноябре будем второй раз показывать. Мне кажется, работа получилась интересная. В других театрах я особо не занят. С Володей Панковым работаю в студии SounDrama, а он ставит в разных театрах. Три года базировались в Гоголь-центре у Кирилла Серебренникова, но сейчас закончился контракт с ним, остался один спектакль, который мы доигрываем, это «Двор» по пьесе Лены Исаевой, Володина работа. С остальными его постановками периодически куда-то ездим. Собственно, у меня только Театр наций сейчас и параллельно музыкой занимаюсь.
— В «Шведской спичке» у вас шесть ролей, до какой степени это сложно?
— Да ни до какой. Там роль Лошади, к примеру, занимает три минуты, надо стоять на четвереньках (смеется). У Никиты Гриншпуна (режиссер «Спички» — Rus.lsm.lv) была задача сделать все максимально театрально. Там не только мы играем несколько ролей, там у каждого предмета их несколько. Нас там семь человек. Рома Шаляпин, Женя Ткачук; мы с Артемом Тульчинским ведем музыкальную линию. Это постоянный состав, а остальные менялись по несколько раз. Но все, собственно, кудряшовские. А если нет, то все равно наши по духу.
— Судя по рецензиям, это такое очень правильное и веселое хулиганство. (Через пару часов и лиепайская публика убедилась, что «Шведская спичка» действительно прекрасная, веселая, великолепно поставленная и сыгранная постановка. — Rus.lsm.lv.)
с таким запалом это и делалось. Мы были только после института, еще не было ни у кого никаких моральных обязательств перед семьями, это было как будто продолжение учебы, только без лекций.
— У вас музыкальных ролей достаточно много.
— Эксплуатация моей игры на баяне.
Мне кажется, тот период, когда я в любой работе играл на баяне, уже прошел.
На пианино я не очень хорошо играю, натренькать что-то могу. Но у Володи Панкова очень часто все играют на всем — человеку дается задание, 1,5-2 месяца времени, и он дудит или пиликает.
— Вам интересней драматические роли или с музыкой?
— Да все равно, наверное. Вот прям целиком музыкальной роли мне не предлагали.
— В мюзиклах вы очень мало играли?
— Только Кая в «Нежной королеве», когда учился на 3-м курсе. Есть у меня друг, Рома Игнатьев, он пишет музыку к московским мюзиклам. И мы сделали в Сергиевом посаде «Королеву», раза 3-4 сыграли всего.
— Вы сказали как-то, что мюзиклы — слишком большая нагрузка.
— Нагрузка в том плане, что нет времени для другой работы. Есть, конечно, ребята, которые переходят из одного мюзикла в другой, но я не знаю, успевает ли кто-нибудь из них работать в других театрах. У меня бы не получалось. И участие в мюзикле — это, грубо говоря, на год из всего выпасть, играть каждый вечер. И я бы не успевал играть в драматическом театре. К этому я не готов, потому и отказываюсь от предложений играть в мюзиклах.
«Кайф — это возможность делать то, что хочешь»
— Давайте поговорим про вас-композитора. Как у вас получается объединять?
— Во-первых, я бы сказал, что это музицирование, а не композиторство. Для этого у меня образования нет, так что я не тешу себя надеждами в этом плане. Но у меня, как мне кажется, есть вкус, привитый мастерами. И
я делаю то, что мне нравится. И пока это совпадает с тем, что нравится кому-то еще.
И все равно это делается параллельно, в основном ночами, и это, конечно же, каждый раз ад адский (смеется). У меня есть друзья, композиторы Артем Ким и Саша Гусев, которые в SounDrame работают. Эти люди могут за ночь сделать и принести какой-то материал, про который думаешь — господи, как он родился? И они не пишут полтора часа музыки для спектакля, 700 тем, как я вначале пытался делать — новый номер и к нему новая музыка. Они берут 2-3 темы и потом грамотно их переплетают. Я стараюсь этому научиться, где-то у меня получается, где-то не очень. Поэтому у меня все это занимает кучу времени, я ведь не знаю технической базы, как сделать все быстро и четко.
Самое главное — команда, потому что один вряд ли что-то может сделать, в том плане театра, который я понимаю.
— То есть ни разу вам не предлагали роль, к которой — ну не лежит душа!?
— Наверное, предлагали, но скорей, было непонимание, как ее делать, и от этого был дискомфорт, но всегда рядом были люди, которые четко знали, куда надо идти, и поэтому эта проблема решалась.
В связях с Латвией замечен
— В Латвии вы уже немного свой. Особенно для нас, в Лиепае. И то, что вы сейчас сказали насчет «не получается» — уж извините, «Индулис и Ария» это совершенный восторг, в том числе и музыка. Не просто так вы номинированы как «Лучший композитор» на «Ночь лицедеев».
— Да, это было удивительно. И очень приятно, естественно. Я просто не понимал, как это получилось. Мне кажется, что есть люди, которые профессионально этим занимаются. А тут. Это как если бы человек первый раз в жизни написал стихотворение, а его на какую-то престижную премию выдвинули.
На самом деле, главное — не зазнаться после этого.
— Насколько сложно было для «Индулиса и Арии» писать музыку? Все же это эпос другого народа? Тем более, что для нас Райнис — это святыня.
— Да, по этому поводу я очень переживал. Но с другой стороны, я занимался фольклором, поэтому надеялся, что мое чутье меня не подведет. К тому же были люди рядом, в том числе и актеры вашего театра, и когда я приносил какие-то куски, то следил за реакцией — по актерам всегда видно, нравится или нет. Тут были идеальные условия — в Москве семья, работа, другие обязательства, вот мы сейчас с Сережей (Землянским — Rus.lsm.lv) делали «Жанну д’Арк», это было тяжело, работать приходилось только по ночам. А тут. Чаще ребята говорили, что им нравится, если не очень — шел в выделенную мне студию звукозаписи под крышей и переделывал. Но обычно совпадало. И давало уверенность в том, что правильно иду.
— Как у вас сложилось такое сотрудничество с Землянским?
— Прекрасное оно у нас, я ведь музыку только для него делаю, получилось у нас так сработаться, что ему нравится то, что я делаю и наоборот. Вначале в студии SounDrama мы сделали «Опасные связи». Потом было «Материнское поле» и «Дама с камелиями» в Театре им. Пушкина, затем «Демон» и «Ревизор» в театре Ермоловой, «Индулис и Ария», и вот сейчас опять в театре Пушкина «Жанна д’Арк».
— Сергей говорил, что очень хочет снова ставить в Лиепайском театре.
— Да, он говорил, что у него есть какие-то договоренности с Хербертом (Лаукштейнсом, директором Лиепайского театра — Rus.lsm.lv). Я б с удовольствием поработал, конечно.
— Вы работали с Алвисом Херманисом над «Рассказами Шукшина» в Театре Наций. И как музыкальный руководитель, и играете там. Отличается как-то работа с русскими и латвийскими режиссерами?
— Не знаю, латвийская ли это черта, или Алвис такой человек. Могу сравнить его с Хербертом. Это два человека, очень волевые и, с одной стороны, очень жесткие. Эту жесткость они ни разу не проявляли, но ты чувствуешь, что человек имеет какие-то убеждения и основания для того, чтобы быть режиссером или худруком. Но при этом в них
есть какая-то безумная трогательность, интеллигентность, боязнь тебя ненароком обидеть. Они хотят, чтобы ты оставался самим собой и как-то очень аккуратно к тебе подходят.
И всегда ощущение, что они немного стесняются тебе что-то говорить, боясь в тебе что-то нарушить. Это самое главное, потому что ты с таким же трепетом начинаешь относиться к ним, к тому, что они делают, к вашей какой-то общей работе. Это люди, очень нежные в какие-то моменты, потому что они заботятся о тебе. Вот с Алвисом так было. И с Хербертом тоже самое — он меня первый раз видит, мне не так много лет, у меня нет каких-то наград, но я приехал к нему работать и он относился с большим уважением.
Как я к Алвису попал — это было просто удивительно. Позвонила мне Юля Пересильд, моя подруга и соратница по оружию. Сказала, что надо прийти и разучить какую-то песню для нового спектакля, который они делают. Пришел. Попал прямо внутрь репетиции. Алвис спросил: «Что у тебя есть, какая музыка?» (цитируя Херманиса и Лаукштейнса, Павел очаровательно изображает латышский акцент — Rus.lsm.lv). Я ему поставил какой-то трек на телефоне. Он: «Да-да, мне все подходит, хорошо, все, мы работаем». И все! Начал я с ними что-то делать, потом еще попал туда и как актер.
В Алвисе есть еще такая штука очень интересная — он и не ругает, и особо и не хвалит. Поэтому ты никогда не понимаешь — то делаешь, не то. В общем, это очень трогательный человек, очень приятный. Очень жалко, что он не имеет моральной возможности приехать в Россию, чтобы снова с нами работать. К сожалению, это политика.
— В кино у вас ролей мало, в основном ситкомы, фигня всякая. Я не очень обидно сказала?
— (Фыркает.) Нет, все правильно! Хотя были интересные работы, но в основном — да, фигня всякая.
— И это вам совсем неинтересно или просто только в подобном и предлагают сниматься?
— Есть две вещи. Первая — когда предлагают фигню. Вторая — когда предлагают что-то хорошее, а ты либо не подходишь, либо тупо не имеешь времени в этом участвовать. Последнее — самое обидное.
Вот недавно студия «Рок» Алексея Учителя предлагала мне роль, главную. В кои-то веки предложили мне главную роль, и это совпало с выпуском «Жанны д’Арк» и с гастролями, где я не могу ни замениться, ни поменяться. А у них жесткие сроки, они уже снимают и скоро закончат. И это очень обидно. Но я надеюсь, что еще будут предложения.
Трудоголик и семьянин
— Пишут, трудоголик вы. Это так?
— Знаете, не трудоголик, но мне нравится заниматься тем, чем я занимаюсь. Кажется, люди-трудоголики этим и отличаются. Я понимаю, что у меня есть какие-то сроки, и мне в них надо уложиться. Вот выпускали мы сейчас «Жанну д’Арк», и время у меня было только ночью. Я сроднился с нашими монтировщиками и охранниками!
— Семейное счастье зависит от правильного выбора. То, что ваша жена из актерской семьи — это важно?
— Да, она понимает все, например, когда у меня выпуски и меня нет постоянно. Не всегда понимает, когда я берусь за какие-то работы, не слишком перспективные для меня. Она ведь заинтересована в том, чтобы был рост какой-то. Или когда я больше отдаюсь какой-то работе, а не семье. Но все обсуждается. Я слушаю ее, иногда поступаю так, как она говорит, потому что считаю, что она больше понимает в каких-то вещах. Так что взаимопонимание у нас есть. Это то, на чем строятся отношения в семье моих родителей — на любви и уважении друг к другу. Сын у меня прекрасный. Я вот сейчас приеду и два дня буду с сыном и женой. Дальше начнутся опять спектакли и гастроли, но эти два дня мы будем вместе.
— Надо бы у вас еще и про тестя спросить.
— А что тесть? Можно много про него рассказать, но что касается работы, то он всегда дает очень дельные советы. Самое приятное — ему нравится то, что я делаю. И когда у меня что-то не получается, он умудряется сказать буквально два слова и это меняет все кардинально. А еще он чудесный дедушка! Очень рад, что у меня такой тесть.
Ника Гаркалина: «Паша взял на плечи всю нашу семью»
Дочь Валерия Гаркалина — о том, как в ее жизни появился настоящий мужчина
Ника Гаркалина и Павел Акимкин вместе уже десять лет и официально женаты семь. Их отношения начались в самый страшный для Ники период: сначала серьезно болел папа, Валерий Гаркалин, а потом ушла из жизни мама. И та поддержка и радость, которую дарил ей молодой актер, помогла выстоять. Сейчас их сыну Тимофею уже шесть лет. Это событие стало огромным счастьем и для Валерия Гаркалина. Ника по стопам отца не пошла, но и без театра не смогла, поэтому стала продюсером, работает в ЦДР и с Саундрамой вместе с мужем, где они, кстати, и познакомились, а Павел еще играет на сцене Театра Наций и пишет музыку для спектаклей. Подробности — в интервью июньского номера журнала «Атмосфера».
— Почему вы решили расписаться?
Ника: Это было Пашино решение, а я согласилась. Он мне подарил на день рождения поездку в Копенгаген, мы гуляли по городу, а потом почему-то вдруг пошли в очень красивый дорогой ресторан. Паша начал говорить какие-то приятные слова, стал на колено передо мной и сделал предложение. Я, естественно, ему сказала, что подумаю, а через минуту ответила. (Смеется.)
Павел: Я просто хотел сделать Нике подарок. На самом деле мы понимали, что рано или поздно это произойдет, и я подумал: «А почему бы не сейчас? Чего мы тянем?» Решение оформить наши отношения не было способом удержать ее или какой-то провокацией. Я был уверен и в себе, и в Нике. Все логично вытекло из нашей жизни.
— Ты ни минуту не сожалел, что в достаточно молодом возрасте потерял свободу?
Павел: Нет. Кому она нужна, эта свобода? Что с ней делать? Я не могу сказать, что был какой-то рубаха-парень, и свобода была мне позарез нужна.
— Ника, а ты не пожалела о своем выборе?
Ника: Нет, что ты! Паша оказался рядом со мной в очень тяжелый момент, когда у папы случились инфаркты и они с мамой находились в Литве. Мы работали вместе, часто виделись, общались и как-то незаметно, аккуратно он начал обо мне заботиться. Я такого внимания никогда в жизни не чувствовала ни от кого, кроме родителей и бабушек с дедушками. И потом, когда выяснилось, что мама больна и ее не стало, он поддерживал не только меня, но и моего папу, и бабушку с дедушкой, маминых родителей. Он взял на свои плечи всю нашу семью, вообще-то еще чужую на тот момент. Мы и полугода не были вместе. И я помню, как сказала ему: «Паша, тебе не надо быть со мной только из-за того, что у меня такой тяжелый период. Это слишком большая ответственность». На что Паша очень строго ответил: «Если бы я не хотел, то не делал бы». Поэтому я не то что не пожалела, а мне сразу стало понятно, что с этим человеком не страшно ничего. И ни разу в этом не усомнилась.
— Паша, когда вы стали жить вместе, что новое ты открыл в Нике?
Павел: До этого я ее близко вообще не знал, а когда узнал, не увидел ничего, что бы меня шокировало. Она вся один сплошной достаток (Улыбается.) В Нике развита такая черта, как уважение, а в семейной жизни это очень важно. Когда ты чуток, то можешь пожертвовать своими желаниями и сделать так, как хочется другому. И это мне очень дорого в ней.
— Ника, во время родов Паша тоже поддерживал тебя?
Ника: В конце моей беременности Паши не было в Москве, у нас был в Швейцарии большой проект «Синдром Орфея» Саундрамы и лозанского театра. Я лежала на диване с компьютером на животе, но у меня ни разу не возникло ощущения, что я одна. Паша наполнял собой все мое пространство, контролировал мои действия и по Скайпу, и даже через моих подруг. (Смеется.) И он успел приехать как раз к выписке.
— И в самый ответственный момент ты тоже была на связи с Пашей?
Ника: В самый пиковый момент — нет. (Смеется.) А вообще я там пыталась подключить Скайп, хотела знать, как прошли премьеры, это был очень важный для нас проект, но санитарка мне грозно сказала: «Вы вообще где находитесь? Это же роддом». А когда все случилось, Паша играл спектакль, и после окончания режиссер Володя Панков объявил, что у Павла Акимкина родился сын, и все швейцарцы аплодировали, плакали, это был, как он рассказывал, очень трогательный момент.
— Ника, у тебя ведь до Паши был опыт замужества, совсем другой…
Ника: Да, бывает, что люди ошибаются. И мой первый муж, музыкант, счастливо женат, живет сейчас в Израиле, у него тоже родился ребенок. Так что для нас обоих как будто бы этого брака не было. Я не думаю, что правильно что-либо сравнивать, но у меня действительно ощущение, что сейчас все по-другому.
— Мне кажется, в твоей семье лидером была мама, а папа в хорошем смысле удобно располагался под ее мягким каблучком…
Ника: Удобно было всем. (Смеется.) Мне кажется, это такая женская мудрость. Я бы не назвала маму лидером, она была фундаментом семьи, серьезным плечом, на которое могли опереться все близкие. Конечно, какие-то бытовые вопросы лежали на ней, но она и тут советовалась с папой.
— Когда мамы не стало, вы долго жили все вместе…
Ника: Да, больше двух лет. До этого я жила отдельно, но, когда умерла мама, мы находились у папы. И так и остались там. Я помню, как увидела его однажды перед микроволновкой. Он поставил туда кашу, закрыл и стоял… Стало понятно, что он не знает, как ее включить. То есть ему нужна была помощь в самых простых бытовых вещах, не говоря о его душевном и физическом самочувствии. И мы жили очень дружно. Паша абсолютно органично вошел в пространство нашего дома и в папину жизнь, они очень легко выстраивали отношения. Из-за этого мы долго не могли переехать. Мы ездили вместе с папой на гастроли. И у нас было совершенно великолепное путешествие в Париж.
— А у вас в семье, наверное, Паша — глава?
Ника: Мне кажется, мы живем в состоянии демократии. Я даже не могу вспомнить ситуации, когда бы мы Пашей ругались или выясняли отношения. Безусловно, бывают какие-то обиды, но они столь сиюминутные и кажутся такими нелепыми по прошествии времени, потому что, как правило, связаны с усталостью или недосыпом.
— Кто из вас более эмоциональный и более вспыльчивый?
Павел: Мы как-то синхронно обычно вспыхиваем, но при этом, слава богу, очень быстро гаснем. Совсем не дуться, мне кажется, невозможно. Главное — не расставаться на плохой ноте. Уйти из дома, оставить человека одного в такой атмосфере — погано.
— Ника, Паша очень много работает. Тебе и сыну его не хватает?
Ника: Конечно, его мало, потому что всегда хочется проводить с людьми, которых ты любишь, больше времени. У Паши огромная занятость и слава богу, потому что без работы он мается. Я сама работаю в театре и прекрасно понимаю, что такое выпускной период, что такое написание музыки и сколько на это требуется времени. Но все равно, когда прихожу на спектакль, где Паша создавал музыку, чаще всего у режиссера Сережи Землянского, испытываю чувство гордости и не понимаю, когда он это успел сделать. Если у Паши есть свободные полчаса, то он их полноценно посвятит сыну. Вот сегодня утром они умывались, вместе собирали «Лего» и готовили завтрак. Я надеюсь, что ребенок вырастет и не скажет, что папа все время работал.
— Есть же еще и отдых, путешествия…
Ника: Да, мы очень любим путешествовать. Я счастлива, что и Паша в этом абсолютно такой же. В каждой семье денежный бюджет распределяется по-своему: кто-то строит дома, кто-то откладывает, а у моих родителей деньги всегда шли на путешествия. Первое, что они сделали, когда появилась возможность, отправили меня в четырнадцать лет в Лондон по обмену со школой, а через полгода — в Нью-Йорк к моей подруге. Если у них было три свободных дня, они садились в самолет и летели, например, в Норвегию, а если неделя, выбирались к друзьям в Нью-Йорк. А Паша, поскольку его папа военный, жил и в Эстонии, и в Дании, и на пограничной заставе. И у него есть уникальное качество — он очень открытый миру человек. Ему интересно все, все виды искусства, новые изобретения. Мы стараемся хотя бы раз в полгода на неделю-две уехать куда-то, взять машину и путешествовать.
— Вы без Тимоши никогда не отдыхали?
Павел: Без него мы ездили только один раз на гастроли в Америку. Но отдыху Тимофей не мешает. Пока мы прекрасно себя ощущаем втроем. Мне кажется, романтика у нас с Никой и так существует. Поэтому такой уж зашкаливающей потребности отдыхать вдвоем у нас нет.
— Вы сходитесь в своих предпочтениях относительно мест отдыха и времяпрепровождения там?
Ника: Не совсем. Но легко находим компромиссы, как и во всем. Паша любит горы, озера, спокойный отдых и бесконечные переезды. А я обожаю море, и мне хочется хотя бы неделю находиться на одном месте. (Смеется.) В прошлом году были в Словении. Прилетели в Любляну, взяли машину и поехали в горы. Жили там, потом попутешествовали по округе, а затем неделю провели на море. Еще Паше нравится арендовать квартиры, ему кажется, что так будто живешь жизнью этого города, страны, а я люблю отели, завтраки там, это для меня особый ритуал. В итоге в горах мы жили в отеле, а на море — в квартире. Любое маленькое разногласие можно раздуть в огромную проблему, если стоять на своем.
— Паша легкий в быту?
Ника: Да, ему все это вообще неважно. Быт начинает поедать людей, они раздражаются, цепляются к валяющимся вещам. Я люблю наводить порядок, раскладывать все по полочкам. Но у нас и полежать что-то может, если ни у кого нет настроения убирать. Готовлю я раз в два-три дня, и все это едят с удовольствием. Паша сам может сделать завтрак. Например, Тимофей ест только папину яичницу.
Павел: Я тоже люблю чистоту, но не до паранойи. И понукать Нику никогда не буду. Бросает она все время одну кофту на пол, ну ради бога. (Улыбается.) Если меня это раздражает, я сам уберу. Помощница по хозяйству раз в неделю помогает с делами, на которые нам тяжело время найти: перегладить все белье, перемыть полы, пропылесосить. Но вообще главное — не мусорить. (Смеется.)
— Ты таким же непривередливым был и живя с родителями?
Павел: Мне кажется, я всегда был не особо привередлив. В детстве, как и все дети, не очень любил есть, а в общежитии ел, как и остальные, то, что было. Я могу питаться одним и тем же хоть месяц. Мои друзья, смеясь, говорили раньше: «У Акимкина в холодильнике всегда есть майонез, пельмени, масло и молоко для кофе». Такой джентльменский набор. А Ника готовит разносолы, хотя считает, что у нее все блюда — простые.
— Значит ли это, что во многих вопросах ты консерватор? Касается ли это места отдыха, одежды, с которой с трудом расстаешься?
Павел: Это я абсолютно. Ненавижу выбрасывать вещи, могу годами ходить в одном и том же. Если бы они не пачкались, я бы вообще не переодевался. Но сейчас я приучил себя каждый день надевать что-нибудь новое. Слава богу, гардероб не такой большой: три-четыре вещи, которые я меняю каждый день.
— Паша, а у Ники есть какие-то привычки, которые бы ты изменил?
Павел: Изменить… нет. Есть какие-то мелочи, к примеру, она долго собирается куда-то, но это больше забавляет меня, нежели раздражает. Она меня все время спрашивает: «Как мне это?» И обычно я говорю: «Очень хорошо». Ей надо просто сказать, что не надо мерить тридцатую майку и идти в этой, она прекрасна. Тогда и ей она сразу нравится.
— А у вас есть няня?
Ника: Да, потому что Тимоша не ходит в сад. К тому же, когда ему было восемь месяцев, мне позвонила дочка друзей родителей и сказала, что она уезжает с мужем в Италию, а няня должна остаться в семье! И сейчас Татьяна — ближайший друг Тимофея и родной человек для нас.
— А до восьми месяцев вы справлялись сами?
Ника: Да, хотя было сложно, потому что Тимошка почти не спал, а для меня сон очень важен. Паша, несмотря на то, что утром ему нужно было на работу, проводил бессонные ночи, очень помогал мне. Как и Пашина мама, и Марина, папина сестра, и папа. Он в свободную минуту мог прийти, взять молча коляску и уйти гулять на час. И когда Тимоша плакал, брал его на руки, и тот замолкал и засыпал. У них сложные взаимоотношения, они ссорятся, мирятся, потому что похожи, но при всем этом очень дружат. Недавно папа достаточно тяжело болел, Тимоша сильно переживал, насколько понимал в силу своего возраста. И когда мы приехали на дачу, и он увидел, что дедушка вышел нас встречать, подбежал к нему радостный: «Дедушка, а не очень ты и болеешь».
— Рождение Тимоши что-то изменило в ваших отношениях?
Ника: Любая женщина естественным образом переходит в это новое состояние материнства, когда ты понимаешь, что уже не предоставлена самой себе, не можешь пойти туда, куда хочешь, сделать то, что хочешь. Я пока не встретила той девушки, которую бы это не тяготило, но к этому привыкаешь. Я вообще не уходила в декрет, просто работы стало меньше. А у Паши был тяжелый выпуск в Театре Наций спектакля «Женихи», и он приходил после репетиции и занимался Тимошей. Он мог и меня приободрить, и сходить в магазин, и взять все бытовые функции на себя. Но мы хотели ребенка, ждали его, это не было случайным событием.
— Паша, когда родился Тимоша, ты ощутил что-то новое пришедшее в твою жизнь?
Павел: Первое, что у меня всплывает из новых ощущений — это страх, который появился сразу, как только Тимоша родился. Щенячья безумная радость все время борется с таким же парализующим страхом. Даже больше не по поводу здоровья, а относительно социума: вдруг его кто-нибудь обидит или что-то нехорошее произойдет? Мне мама когда-то сказала: «Не думай об этом, иначе с ума сойдешь». Я спросил: «Мам, но как же об этом не думать?» «А так, — говорит, — переключайся. У меня двое, я же выжила как-то». Весь мир, по сути, для тебя становится враждебен с рождения ребенка. Есть только маленькие островки покоя, а все остальное — это переживания. Но когда он рядом, мне спокойнее.
— Кто у вас главный воспитатель, кто следит за режимом, занятиями, рационом сына?
Павел: Это все знает Ника и наша прекрасная няня. Они нашли для него определенный режим. Кстати, мы четыре года думали, что Тимофей может спокойно ложиться спать тогда же, когда и его родители, то есть поздно и не вставать рано. А однажды он устал и лег в восемь вечера, и на следующий день был такой спокойный, приветливый и не капризничал, что я сказал Нике: надо попробовать снова его уложить в это время. Оказалось, что для него это идеально. И если я дома, мы можем сесть и посмотреть кино с Никой.
Ника: Как-то так повелось, что если мы оба хотим увидеть какой-то фильм или спектакль, то не делаем это отдельно, чтобы никому не было обидно. Если у Паши долгий перелет, он смотрит те фильмы, которые меня точно не заинтересуют. И я так же могу посмотреть какую-нибудь Бриджит Джонс с подругами. Я была со своей подругой в Нью-Йорке, у нас было потрясающее путешествие, но каждую минуту я думала: «Как жалко, что нет рядом Паши, что он не может увидеть то же, что я». И когда лет через пять мы оказались в этом городе вдвоем, мы вместе пошли в те же места. И я была счастлива.
Павел: Ника очень смешно смотрит кино — она все время в телефоне. Начинаются титры, и она говорит: «О! Я где-то видела этого актера, сейчас, одну секунду», — и дальше она иногда поднимает глаза. Есть какие-то фильмы, на которых она откладывает телефон, но это случается достаточно редко.
— При ваших идеальных отношениях ревность к вам никогда не заглядывает?
Ника: У меня не было повода даже задумываться об этом. А что касается девочек, подруг Паши, то я счастлива дружить с ними тоже. С Юлей Пересильд и Леной Николаевой мы даже родственники. Он крестный их дочек. У них замечательный курс, очень талантливые люди, и наблюдать за ними — одно удовольствие. Нам с Пашей повезло с друзьями. Он легко влился в мою компанию, а я в его.
— Паша, а ты по натуре ревнивый человек?
Павел: Судя по прошлому, дониковскому периоду, я бывал ревнив. Сейчас — нет, потому что жена не дала мне, во-первых, ни разу повода для этого, во-вторых, я абсолютно уверен в ней как в человеке. Мне кажется, что для того, чтобы я запереживал, должно что-то такое случиться у нас в жизни… Надеюсь, этого никогда и не произойдет.
— А подарки у вас в доме заведены?
Ника: Да! Паша знает, что я люблю сюрпризы и что я страшно любопытная. Если узнаю о подарке заранее, он теряет для меня всяческий интерес. И каждый раз Паша что-то придумывает, хотя, мне кажется, это очень тяжело. Самым запоминающимся подарком была наша поездка в Копенгаген, в котором мы уже были до того и где и стало понятно, что наши отношения серьезнее, чем мы думали. Он, конечно же, как мужчина считает, что подарок должен быть практичным, и удивляется, как можно получить удовольствие от сто пятого колечка, но даже их он находит необычные, дизайнерские. Он фантазер. И так было у меня дома, потому что папа всегда привозил нам с мамой подарки, когда ездил куда-нибудь, он и сейчас это делает. Все мои лучшие вещи — его. Когда мне говорят: «Ой, какое у тебя красивое платье!», — я отвечаю: «Папа привез». Он всегда, к моему удивлению, знает мой размер и что подойдет мне, вне зависимости от того, худая я или поправилась. Паша предпочитает дарить другое, потому что с папой в этом сложно соревноваться. Мне кажется, что я Пашу удивляю меньше, чем он меня. Мы любим делать и Тимофею сюрпризы, дарим подарки и по поводу и без повода. Подарки — это тоже одна из наших ценностей.