Бабий яр книга о чем книга
„Бабий Яр“: свидетельства и пропаганда Анатолия Кузнецова
„Бабий Яр“: свидетельства и пропаганда Анатолия Кузнецова Выпуск 10
Как писатели-шестидесятники приближали киевский майдан
Вышедший более пятидесяти лет назад (впервые – в 1966 году) роман киевлянина Анатолия Кузнецова был всегда мне интересен – слишком много о нём говорили. Да и события «Бабьего Яра» происходят на улицах, где я живу уже 35 лет. Хотя прочитать роман удалось не так давно.
Свою критическую статью я разделил на две условные части. В первой речь пойдёт больше об авторе и истории издания книги. Во второй мы разберём сам роман.
Часть 1
Неприятные подробности
Как вспоминает моя мама, после выхода «Бабьего Яра» в сокращённом (как утверждает сам автор, подвергнутом жестокой цензуре) виде в журнале «Юность» романом-документом, как назвал его Анатолий Кузнецов, зачитывалась вся киевская молодёжь. И не только киевская.
Несмотря на постоянные сетования автора на цензуру, примеры которой мы ещё разберём, общий тираж журнала составил два миллиона экземпляров. Наверное, общий тираж всех российских «толстяков» сегодня не дотягивает до этой цифры. Позже, в 1967 году, роман вышел в «Молодой гвардии», а это ещё 150 тысяч экземпляров.
Я читал роман в финальной (как утверждает Анатолий Кузнецов в предисловии, «действительной») редакции, опубликованной вначале в 1986 году нью-йоркским POSSEV-USA и переизданной в 1991 году киевским «Оберигом». Впервые, в 1970 году, «Бабий Яр» был опубликован в Frankfurt am Main: Possev-Verlag, после бегства Анатолия Кузнецова в 1969 году в Лондон, и переиздан там же в 1988 году.
Также стоит отметить, что с тех пор – за 25 лет, роман особо не переиздавался. Пару изданий было в 1991 году (тираж «Оберига» – 200 тысяч экземпляров), после чего «Бабий Яр» в 2001 году издал «Захаров», а в 2010-м – «Астрель» и Corpus. Были небольшие переиздания, и это всё.
Переиздавали, как мы видим, в РФ. На Украине же роман писателя-киевлянина фактически забыт. Книгу на раскладке букинистов «Петровки» я нашёл за 50 гривен. Купить новое российское издание со скидкой будет в пять-шесть раз дороже, и то нужно поискать.
Такое равнодушное отношение к одному из самых значимых (при всех очевидных и преднамеренных пропагандистских изъянах) романов украинских писателей последнего полстолетия, при желании, тоже можно объяснить. Да и вообще складывается впечатление, что до «Бабьего Яра» просто не дошли руки цензоров, которые бы действовали намного жёстче советских коллег.
Анатолий Кузнецов пишет на неприятные и закрытые сегодня темы. В частности, об украинских полицаях в Бабьем Яру. Они к тому же ещё и в вышитые сорочки одеты. Или о том, как украинцы сдавали нацистам евреев – за награду, кто-то даже делал из этого настоящий бизнес. Или захватывали квартиры уехавших из Киева партийных и военных. Он даже восторгается некоторыми советскими диверсантами.
При этом автор нелестно противопоставляет своих героев – меркантильных украинцев и решительных и принципиальных русских. При всём своём антисоветизме.
Да и сам герой не ассоциирует себя с Украиной: он хоть и называет иногда себя украинцем, но будто вскользь. Да и про русских говорит «наши». Над «украинской» пропагандой оккупантов, полицаями и даже нынешним национальным флагом автор скорее иронизирует. Почти как Михаил Булгаков в «Белой гвардии».
Текст писался в шестидесятые, а его наброски в виде дневников и просто записей в тетрадях делались прямо по ходу действия – ещё в детском возрасте. Поэтому «Бабий Яр», после того как автор дописал его, покинув Советский Союз, в сегодняшних условиях, спустя полстолетия, выглядит саморазоблачением писателя. А сам текст, несмотря на нескрываемый антисоветский крен, во многом искренен, даже когда автор заблуждается в своих домыслах или откровенно врёт. Тем интереснее разбирать на примере «Бабьего Яра» и советскую цензуру той эпохи (и примерять на нынешнее время), анализировать антисоветскую пропаганду автора после его бегства, изучать её природу.
Да и вообще «Бабий Яр» – это во многом действительно документальные свидетельства оккупации Киева, переданные Анатолием Кузнецовым. Просто текст нужно читать между строк, пропуская через внутренний фильтр.
Невозвращенец-коммунист
Проблема в том, что Анатолий Кузнецов не только назвал свой роман документом, но и всячески подчёркивает это в предисловии к книге, настраивая читателя на соответствующий лад, буквально требуя верить тексту.
Сама структура последнего издания романа интересна. Обычным шрифтом подаётся версия, опубликованная в «Юности», курсивом – по словам Анатолия Кузнецова, вычеркнутое цензурой. Наконец, в квадратных скобках идёт то, что автор дописал после своего бегства из Советского Союза. Примеры пропаганды мы ещё разберём. Сейчас я просто приведу вам одну характерную цитату из романа:
«Села не было: одни пепелища с яркими белыми печами, трубы которых, как указательные пальцы, торчали в небо. [Значит, тут был бой одних благодетелей человечества с другими – за лучшее, значит, счастье в мире».]
Ещё тогда, в 1960-е, невозвращенец Анатолий Кузнецов не просто ставил знак равенства между нацизмом и коммунизмом, автор открыто называл нацистов «благодетелями человечества» и «борцами за лучшее счастье в мире». Даже если это была ирония, то я весьма сомневаюсь, что подобное пропустила бы российская или украинская цензура. Такое сегодня позволяют себе лишь самые отбитые персонажи, а тут – уважаемый писатель.
Интересно, что коммунистом был не только отец Анатолия Кузнецова, о котором подробно написано в романе, и его образ весьма показателен для раскрытия сути текста.
Сам писатель в 1955 году вступил в КПСС. Перебежчики потом всегда рассказывают одно и то же: дескать, все так делали, нужно было крутиться. Не все, мой дед-рабочий, например, прошёл всю войну беспартийным и, вернувшись из Берлина в Киев, за все тридцать с лишним лет после Победы в партию так и не вступил. Наверное, ему не нужно было крутиться?
Благодаря членству в КПСС Анатолий Кузнецов в том же году поступил в Литературный институт. Как говорил сам писатель, ранее его не брали в Москву из-за того, что он киевлянин и был «под оккупацией». Сбылись его мечты только после смерти Иосифа Сталина.
До того как стать писателем, Анатолий Кузнецов занимался балетом, а в детстве, ещё до войны, во времена «тотальной нищеты» имел отличную даже по нынешним временам библиотеку. Он сам об этом пишет.
Анатолий Кузнецов дважды вступал в комсомол, что не мешало ему рассказывать после об отвращении, которое он испытывал при этом. Причём сразу дважды.
Для Анатолия Кузнецова, если я правильно понял «Бабий Яр», авторитетом с детства был малограмотный меркантильный дед, мечтавший, что немцы подарят ему корову, о которой он грезил ещё с царских времён, а не отец-революционер. И, думается, не из-за того, что тот ушёл из семьи. Просто жизненная философия и система ценностей (корова от немцев) деда была ему ближе. Что и продемонстрировал дальнейший жизненный путь Анатолия Кузнецова.
Неприкрытая пропаганда
Герой «Бабьего Яра» – сам автор, которому на момент оккупации Киева было 12 лет, вряд ли мыслит, как антисоветчик.
Антисоветчик в романе – его дед, которому автор противопоставляет своего отца – героя Гражданской войны, о чём мы ещё поговорим. Сам же мальчик в большинстве неоднозначных ситуаций мыслит вполне адекватно.
Именно оценочные суждения автора, большинство из которых были дописаны после бегства из СССР, стали пропагандистским багажом к роману, который всё же можно назвать документом. Если только, как я уже говорил выше, отделять реальные, практические хронологические свидетельства очевидцев и самого автора от пропагандистского наслоения, которым Анатолий Кузнецов обильно сдобрил текст.
Впрочем, несмотря на то что двенадцатилетний Анатолий Кузнецов, учитывая обстоятельства и оккупацию, был в общем-то типичным киевским пацаном, по самому тексту романа уже угадывалось общее настроение автора – свалить из этой страны. Несмотря на скрытый патриотизм и даже глухую любовь к Родине.
Кроме «Бабьего Яра» у Анатолия Кузнецова я больше ничего не читал, как не изучал (лишь поверхностно) биографию писателя. И не собираюсь больше ничего читать или изучать. Не по принципу «не читал, но осуждаю». Просто «Бабий Яр», как и жизненный путь писателя, красноречивее любых измышлений его современников или его собственных заявлений.
Со своим бегством на Запад Анатолий Кузнецов выдумал целую легенду, отдельная история в которой – тайный «вывоз» романа. Во-первых, как уже было сказано выше, в СССР «Бабий Яр» вышел более чем двухмиллионным тиражом, поэтому говорить о том, что рукопись была запрещена и вышла из «подполья», смешно. Во-вторых, что касается цензуры, которая якобы сильно повлияла на суть текста, то это тоже неправда. По тексту романа это отлично видно. Многие моменты, действительно выброшенные цензурой, – это откровенная антисоветская пропаганда, когда коммунизм сравнивается с нацизмом, и всё в том же духе. Причём преимущественно выбрасывались не какие-то хронологические данные этого романа-документа, а рефлексия героев – их внутренние переживания и собственные оценки тех или иных событий, которые не несут никакой смысловой нагрузки, зачастую даже, наоборот, размывают текст.
Пропаганда же – это фактически весь текст в квадратных скобках, который появился в финальной версии романа. По ходу прочтения «Бабьего Яра» иногда хотелось автоматически пропускать подобные моменты. Например, вот так цинично Анатолий Кузнецов описывает расстрел советских военнопленных:
«Кричали и дрались они уже в самом Бабьем Яре, когда окончательно увидели, что их расстреливают. Они кричали: «Да здравствует Сталин!», «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует коммунизм!». [Они верили, что умирают за всемирное счастье, и немцы косили их из пулеметов во имя того же»].
Часть 2
И ещё раз о советской цензуре
Анатолий Кузнецов сам облегчает работу для критического анализа, разбивая роман на три условные части.
Первая – та, что вышла под цензурой в журнале «Юность» (а позже – в «Молодой гвардии»). Вторая – выброшенное советской цензурой. Третья – написанная уже после бегства из СССР, в период работы на радио «Свобода» – отдельными блоками в квадратных скобках.
Если разбирать роман именно на основании того, как подаёт его Анатолий Кузнецов – в трёх отдельных частях, то следует признать, что литературную и историческую (причём значительную!) ценность представляет лишь первая редакция «Бабьего Яра». Та самая, «порезанная», по словам автора, цензурой и вышедшая при этом гигантскими тиражами.
Это действительно хроника эпохи, причём глазами маленького мальчика, что придаёт ей искренности. Герою хочется не только верить, но и сопереживать.
Украинская власть также позиционирует роман как некий документ того времени. Не так давно рядом с памятником мальчику (подразумевается, что юному Анатолию Кузнецову) на пересечении улиц Кирилловской и Петропавловской восстановили табличку, посвящённую писателю и его книге.
Отмечу ещё один момент: работая над статьёй, я использовал как бумажную книгу, так и её электронную версию, в которой писательские выделения текста отсутствовали, из-за чего «Бабий Яр» воспринимается как откровенный винегрет и существенно теряет в первую очередь в художественном плане.
То, что Анатолий Кузнецов отмечает в тексте курсивом – моменты, выброшенные советской цензурой, – зачастую воспринимается даже сегодня, как то, что мы привыкли называть «геббельсовской пропагандой».
Приведу вам пару цитат из текста, чтобы вы понимали, на какого рода цензуру жаловался Анатолий Кузнецов.
Уже в начале романа он так описывает отступление советских войск:
Но это лишь цветочки. Дальше – больше. Тут же, в первой части, Анатолий Кузнецов описывает ту радость, с которой киевляне якобы встречали немцев:
«Мне было двенадцать лет. Многое для меня в жизни происходило впервые. Немцы пришли тоже впервые. Я прежде всех вылетел из окопа, зажмурился от яркого света и отметил, что мир стал какой-то иной – как добрая погода после шторма, – хотя внешне как будто всё оставалось по-прежнему. Елена Павловна, захлёбываясь, взмахивая руками, говорила умилённо, радостно: –. молоденький, такой молоденький стоит. Мои же окна на улицу. Машина ушла, а он, молоденький, хорошенький стоит. »
Странные откровения
Немного отвлекусь. Такими художественными приёмами сегодня никого не удивишь. В частности, в современном «военном кино» подобное умиление оккупантами происходит буквально в каждом фильме.
Я сомневаюсь, что Анатолий Кузнецов, выражаясь нью-языком, пытался «троллить» читателя. Вряд ли это было и проявлением глупости, необразованности, как у тех же киношников. Всё же у Анатолия Кузнецова имелась хорошая библиотека, да и сам он был очевидцем тех событий.
Уже тогда, во время написания первой версии повести – ещё без пропагандистских вставок, Анатолий Кузнецов сознательно готовился к тому, чтобы покинуть «эту страну». Создавал себе соответствующий «бэкграунд».
Как видно из того, что вырезала цензура, автор рисковал. Роман вообще могли зарубить на корню и не издать. Но ещё не остыла хрущёвская «оттепель», и молодой писатель органично вписался в конъюнктуру литературного процесса своими разоблачениями «тоталитарного прошлого».
Интересно, что некоторые нападки на Иосифа Сталина брежневская цензура, как, например, этот момент в начале романа, не пропустила:
«И вот стало тихо – та тишина, которая кажется страшнее всякой стрельбы. И было неизвестно, где мы: ещё под Сталиным, уже под Гитлером или на узкой полосе посредине?»
На этом моменте Анатолий Кузнецов особо акцентирует внимание в своих иностранных изданиях, рассказывая о том, какой «беспощадной» была советская цензура.
Вот ещё один колоритный момент:
«– Ах, подорвали-таки мост, проклятые босяки! Э! – сказал дед, подходя к забору и высовывая нос, чтобы тоже поглядеть на первого немца. – Фью-фью, вот это да. Ну куда ж с ними Сталину воевать, Господи прости. Это же – армия! Это не наши разнесчастные – голодные да босые. Ты посмотри только, как он одет!»
А ещё вот так Анатолий Кузнецов смакует, как в первый же день оккупации все (и он вместе с ними) бросились грабить магазины:
«Измолоченный, покачиваясь, я вышел наружу, увидел, как из продовольственного волокут мешки с солью, но, пока я добежал, там остались лишь бумага да пустые ящики. Я готов был зарыдать, я сроду не был жадным, был у бабушки таким воспитанным, вежливеньким внучком, и вдруг этот грабёж захватил меня, как горячая лавина, у меня горло сдавило от жадности и азарта. И, главное, я понимал, что это был неповторимый, редчайший случай – так богато, так великолепно, так безнаказанно пограбить. А я всё пропустил, опоздал на какую-то малость. Что значит отсутствие опыта. «Ну, ладно же, – подумал я, утешая сам себя. – Зато уже в следующий раз. ». А когда же он будет, этот следующий раз. Собрал с горя по прилавкам гири от весов и понёс всё добро домой».
Взрывы Крещатика и заложники
Отдельно спекулирует Анатолий Кузнецов на теме работы в Киеве диверсионных групп, хотя действия диверсантов во время освобождения города (когда благодаря точным действиям удалось избежать жертв среди мирного населения, в первую очередь во время ночных бомбардировок).
В частности, спекулирует на взрывах Крещатика, после которых, как проводит красной нитью по всему тексту автор, оккупанты начали массово убивать не только евреев.
Другой вопрос – морально-этический. Напомню, что до начала оккупации население Киева составляло 850 тысяч и за два года сократилось почти в пять раз. Автор же показывает киевлян жадными циничными идиотами (как своего деда, мечтающего, что немцы подарят ему корову), радостно встречающими оккупантов.
В конце романа есть интересная сцена, где немцы, отступая, убивают киевских официанток, обслуживавших оккупантов:
«Однажды прибыла душегубка с женщинами. После обычной процедуры, когда утихли крики и стуки, открыли дверь, из неё вышел лёгкий дымок, и оказалось, что машина битком набита голыми молодыми девушками. Их было больше ста, буквально спрессованных, сидящих на коленях друг у друга. У всех волосы были завязаны косынками, как это делают женщины, идя в баню. Вероятно, их сажали в машину, говоря, что везут в баню? У многих в косынках оказались запрятаны кольца, часики, губная помада и другая мелочь. Пьяные немцы хохотали, объясняли, что это официантки из киевских кабаре, и кричали заключённым: «Берите их себе! А ну-ка полюби её, трахни её!». »
Ещё интересный момент: Анатолий Кузнецов пишет, что немцы начали покидать Киев летом 1943 года, что в очередной раз опровергает пропагандистскую басню о том, что Москва приказала взять украинскую столицу к ноябрьским праздникам. Положение сил на фронте было таким, что сдача Киева была делом времени.
 |
| Памятник Анатолию Кузнецову в Киеве |
Послесловие
Несмотря на критику, «Бабий Яр», конечно, нужно читать. Просто – включая внутренние фильтры. Сегодня это не так сложно сделать.
Да и в художественном плане роман хорош. Если отбросить пропаганду и «лирические размышления» Анатолия Кузнецова, вырезанные советской цензурой, текст будет по-стейнбековски точен и лаконичен. Жаль, что сам автор, нагромоздивший сверху несколько «этажей» собственной редактуры, так этого и не понял.
Конечно, нужно делать скидку на то, когда это было, отсутствие телевидения в современном понимании и, конечно, интернета, когда подобная неприкрытая пропаганда действительно могла сработать и, судя по развитию спирали советской истории, сработала.
Упомянутые в статье эпизоды – лишь малая толика палитры жизни Киева и его окрестностей в годы оккупации. Анатолий Кузнецов подаёт хронику, может быть, немного сбивчиво, но максимально скрупулёзно, не зацикливаясь на себе и своей семье, а давая слово всем своим персонажам – очевидцам тех событий.
Бабий Яр
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 20
Подростком прочитала эту книгу и до сих пор вспоминаю ее как одну из тех, что произвела наибольшее впечатление, одну из самых «настоящих» книг. Читала тайно, родители прятали ее от меня, возможно жалели мою психику. В те годы (70-е), не было столько сильных впечатлений в жизни, дети оставались детьми.
Читать было больно, но нисколько не жалею, что сделала это. Книга стала одной из тех, что сформировали мое мировоззрение. До сих пор считаю ее драгоценностью.
Подростком прочитала эту книгу и до сих пор вспоминаю ее как одну из тех, что произвела наибольшее впечатление, одну из самых «настоящих» книг. Читала тайно, родители прятали ее от меня, возможно жалели мою психику. В те годы (70-е), не было столько сильных впечатлений в жизни, дети оставались детьми.
Читать было больно, но нисколько не жалею, что сделала это. Книга стала одной из тех, что сформировали мое мировоззрение. До сих пор считаю ее драгоценностью.
Книга производит огромное впечатление. Подросток, бывший очевидцем страшнейших событий в истории нашей страны, не смог промолчать и написал шокирующую правду. Потрясает до глубины души! Это надо читать!Надо знать! Необходимо помнить! Не допустить повторения этого кошмара!
Книга производит огромное впечатление. Подросток, бывший очевидцем страшнейших событий в истории нашей страны, не смог промолчать и написал шокирующую правду. Потрясает до глубины души! Это надо читать!Надо знать! Необходимо помнить! Не допустить повторения этого кошмара!
Это полезно знать всем.
Очень полезная книга. Особенно для молодежи. Человеческая низость и подлость существовать будет всегда и каждый должен выбрать свой путь. Ужасы, бывшие в истории, могут повториться в любой момент.
Очень полезная книга. Особенно для молодежи. Человеческая низость и подлость существовать будет всегда и каждый должен выбрать свой путь. Ужасы, бывшие в истории, могут повториться в любой момент.
Книга представляет особый интерес именно в виду прямого изложения воспоминаний от лица, непосредственно причастного к событиям. Конечно, это в свою очередь предполагает и субъективные моменты, с частью из которых я согласен с автором, однако, не со всеми. Например, в главе из будущего, где Анатолий Кузнецов всячески упрекает советский режим и утверждает, что все люди, живущие в СССР несчастны и несвободны. Нужно понимать, что автор пережил определенные тяжелые обстоятельства, которые в итоге сформировали его личность, и тем не менее, обобщать всю страну в своеобразную тюрьму это, по-моему мнению, перебор. Хотя на то личное мнение автора, которое имеет право на существование.
В целом книга очень понравилась, приведено много примеров жизни в условиях войны, интересно описаны люди и их судьбы. Рекомендую к прочтению для общего развития и знания истории своей страны.
Книга представляет особый интерес именно в виду прямого изложения воспоминаний от лица, непосредственно причастного к событиям. Конечно, это в свою очередь предполагает и субъективные моменты, с частью из которых я согласен с автором, однако, не со всеми. Например, в главе из будущего, где Анатолий Кузнецов всячески упрекает советский режим и утверждает, что все люди, живущие в СССР несчастны и несвободны. Нужно понимать, что автор пережил определенные тяжелые обстоятельства, которые в итоге сформировали его личность, и тем не менее, обобщать всю страну в своеобразную тюрьму это, по-моему мнению, перебор. Хотя на то личное мнение автора, которое имеет право на существование.
В целом книга очень понравилась, приведено много примеров жизни в условиях войны, интересно описаны люди и их судьбы. Рекомендую к прочтению для общего развития и знания истории своей страны.
Очень хорошая книга, прочла больше года назад, но она до сих пор не отпускает. В книге описаны страшные события, которые, к сожалению, были частью нашей истории. Судьбы людей описана без прикрас, становится страшно, как все это люди смогли пережить и не сломаться? По другому начинаешь относиться к своей жизни, свои проблемы становятся очень «мелкими» по сравнению с описаны событиями.
Очень хорошая книга, прочла больше года назад, но она до сих пор не отпускает. В книге описаны страшные события, которые, к сожалению, были частью нашей истории. Судьбы людей описана без прикрас, становится страшно, как все это люди смогли пережить и не сломаться? По другому начинаешь относиться к своей жизни, свои проблемы становятся очень «мелкими» по сравнению с описаны событиями.
1. Роман-документ Анатолия Кузнецова Бабий Яр
Памятник подростку Толе Кузнецову
Мальчик читает приказ немецкой комендатуры. Этот мальчик – Толя Кузнецов из Куреневки на окраине Киева рядом с Бабьим Яром. Тогда в конце сентября 1941 года ему было 12 лет.
Через четверть века, в 1966 году мы будем читать в журнале «Юность» (№№ 8-10) его роман-документ «Бабий Яр», свидетельство злодеяний нацистов. Читать и ужасаться, даже несмотря на то, что это был сильно сокращенный и измененный, вопреки воле автора, вариант.
Потом через некоторое время роман вышел отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия», но тоже в сильно урезанном виде. Вскоре книгу издали и в «Детгизе», и тоже со значительными купюрами.
Но даже в таком виде «Бабий Яр» производил на читателя сильнейшее действие, практически шоковое. И, я помню, подумал тогда, что власти “опростоволосились”, разрешив его опубликовать. Настолько это шло вразрез с правилами ими же самими установленными касающимися евреев. А в этой части моей души я мгновенно улавливал малейшие нюансы.
Борис Полевой, главный редактор «Юности», видимо, очень захотел напечатать роман о расстрелах евреев в Бабьем Яре и придумал хитрый ход, как опубликовать его – он заявил в письме в идеологический отдел ЦК КПСС, что этот роман должен быть напечатан как бы в противовес поэме Евтушенко «Бабий Яр».
Удивительно, но это прошло! Я не знаю, что «прочли» в этом романе цековские инструкторы. Возможно, они читали только подчеркнутые места, где обосновывался этот тезис. Возможно, они недооценили силу его воздействия на читателей. Возможно, они не поняли, какую взрывную силу имеет эта тема. Прочитал ли весь роман сам Суслов, я не знаю, но разрешение на публикацию было одобрено им самим. Джин был выпущен из бутылки.
Полевой очень хотел напечатать «Бабий Яр»
Анатолий Кузнецов – автор романа-документа «Бабий Яр»
Автор романа Анатолий Кузнецов был в это время уже широко известен своей повестью «Продолжение легенды». И он был вполне советским писателем, знающим, что, как и о чем можно писать и что нельзя. Писать можно было, только соглашаясь по требованию цензоров выбрасывать целые куски из написанного и, наоборот, дописывать оптимистические концовки. Все советские авторы шли на это, пытаясь оставить в своих произведениях хоть крошечный намек на то, что они собирались рассказать. Такие издатели, как Борис Полевой, тоже хотели хоть что-нибудь сохранить из того, что было задумано автором, но им приходилось еще более считаться с идеологическими установками ЦК, резать, кромсать и править талантливые и правдивые произведения.
Повесть «Продолжение легенды», несмотря на явственно видимую редакционно-цензурную правку, сразу стала бестселлером. Ее читали все. Меня, помню, в этой повести потрясло то, что она поставила под сомнение главный миф моего поколения. Миф о том, что перед нами открыты все пути-дороги в большую жизнь. Я и так знал, что перед одними пути открыты, а перед другими закрыты. Одни поступают в любой ВУЗ, другим отказывают. Евреев не принимают на работу. Примеров у меня было много. Я знал, что надо прорываться, если хочешь чего-либо достичь. Я и прорывался через все препятствия. Но чтоб это было написано в книге! Этому я просто не мог поверить. Читал это и перечитывал много раз. Несмотря на жестокую цензуру сохранить основную идею повести – это было искусство и автора, и редактора. Внимательный читатель это понимал.
Анатолий Кузнецов с его внешне благополучной биографией быстро стал членом Союза писателей и считался одним из самых успешных молодых писателей того времени, основателем прозы, получившей название исповедальной. Советской прозы. Но главная его работа, ставшая делом всей его жизни, была впереди. Он знал это и готовился написать свою главную книгу.
Анатолий Кузнецов прожил всего пятьдесят лет, и жизнь его была непростой.
В детстве Анатолий Кузнецов жил в Куренёвке, районе Киева по соседству с Бабьим Яром. Он видел в конце сентября и начале октября 1941 года, как нескончаемыми колоннами шли на расстрел евреи – старики, женщины и дети. Он не видел, как их раздевали, выстраивали на краю оврага, не видел, как расстреливали. Но он слышал выстрелы. И расстрелы в Бабьем Яре продолжались потом еще в течение двух лет, пока немцев не прогнали из Киева:
«Мы только слышали пулеметные очереди через разные промежутки: та-та-та, та-та. Два года изо дня в день я слышал, и это стоит в моих ушах до сего дня».
А когда расстрелы завершились, видел трупы людей… и шевелящуюся землю, которой засыпали еще живых людей.
А потом он видел, как нацисты пытались скрыть следы своих преступлений, сжигая трупы. Как со стороны бабьего Яра шел черный дом, и пахло горелым мясом.
Довелось ему увидеть, и как советская власть замалчивала гибель сотен тысяч людей в Бабьем Яре, пытаясь уничтожить саму память о погибших, не упоминая вообще о евреях. И, как пытаясь уничтожить Бабий Яр, власти Киева сами совершили преступление, утопив в жидкой грязи полторы тысячи человек.
События в Бабьем Яре не просто врезались в память мальчика, он записывал все, что видел и слышал, в дневник. Эти строки и стали впоследствии документальным свидетельством потрясающей силы того, что происходило в Бабьем Яре:
«. Первый вариант, можно сказать, был написан, когда мне было 14 лет. В толстую самодельную тетрадь я, в те времена голодный, судорожный мальчишка, по горячим следам записал все, что видел, слышал о Бабьем Яре. Понятия не имел, зачем это делаю, но мне казалось, что так нужно. Чтобы ничего не забыть. Тетрадь эта называлась «Бабий Яр», и я прятал ее от посторонних глаз».
Анатолий Кузнецов подростком учился в балетной студии при Киевском оперном театре. Впоследствии он написал, что именно там он и был принят “скопом” в комсомол. Ненавидя с детства любую ложь, он впоследствии напишет:
«Нас, пятнадцатилетних балетных мальчиков и девочек, привели в райком на бульваре Шевченко и в каких-нибудь полчаса пропустили через приемный конвейер. В 1949 году, на двадцатом году жизни, я, кипя яростью, решил, что не буду участвовать в комедии, творящейся вокруг. Снялся с учета в райкоме, сказал, что уезжаю в Хабаровск, получил на руки учетную карточку — и уничтожил ее вместе с комсомольским билетом. Легко решить — не участвовать. Но как?»
Потом работал на строительстве Каховской ГЭС – работать приходилось много и тяжело — разнорабочим, плотником, мостовщиком, в котлованах, при земснарядах, на шлюзе и даже единственным литсотрудником в выходившей через день днепростроевской многотиражке «Всенародная стройка». На стройке «…проводили стопроцентную комсомолизацию, и я вторично “скопом” оказался в комсомоле. Мы все под диктовку написали заявления: “прошу”, “обещаю быть”, “выполнять заветы”, потому что если все это делают, а ты один нет, то изволь объяснить, а ну объясни, что ты имеешь против…
Это теперь, бывает, и объясняются. Но в 1952 году не объяснялись.
Со всей трезвостью я увидел тогда, что обречён жить в обществе, где не погибают те, и только те, кто глубоко в себе погребет свое искреннее лицо. Бывает, так глубоко погребет, что уже и сам потом откопать не может. ».
Видите, Анатолий Кузнецов, по сути, утверждает, что «свое истинное лицо было им тогда погребено». В отличие от него, я в свое время вступил в комсомол потому что хотел, даже мечтал об этом. Впрочем, я тоже видел, что принимали всех “скопом”. Кто-то, возможно, больше осознавал, что он делает, кто-то меньше. Но установка была принимать всех, кому исполнилось 14 лет.
В 1954 г. Кузнецов поступил в Литературный институт им. Горького. И уже как начинающий писатель по командировке «Юности» отправился на строительство Братской и Иркутской ГЭС, где работал бетонщиком наравне со всеми. Понемногу писал повести, и его печатали. Но пока что эти повести не выделяли его из массы писателей. И вдруг в журнале «Юность» в 1957 г. появилась его повесть «Продолжение легенды».
Она сразу стала бестселлером. А литературоведы назвали ее «знаковой». Впоследствии они сочли, что эта повесть – начало, я повторю, «исповедальной» прозы. И теперь считают, что Кузнецов стоит особняком от своей эпохи, но вслед за ним появились такие писатели, как Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Георгий Владимов (все впоследствии, как и Кузнецов, стали эмигрантами).
Через три года в том же журнале «Юность» увидел свет и один из лучших рассказов Анатолия Кузнецова «Юрка, бесштанная команда», по мотивам которого был снят фильм «Мы — двое мужчин», ставший призером на одном из Московских кинофестивалей.
Кузнецов в ту пору был полностью советским писателем. Он не бузил, не провозглашал никаких «оттепельных» настроений. Послушно выбрасывал пессимистические куски из повести и дописывал оптимистические, которые опытным глазом легко распознавались. Тем не менее, мы находили у него что-то такое, что было созвучно нашему взгляду на мир, и была там еще какая-то чрезмерная смелость, непривычная для нашего поколения, выпирающая, бросающаяся в глаза. Она была завуалирована, но была! И мы могли ее разглядеть, почувствовать.
«Продолжение легенды» было сразу переведено на несколько языков и опубликовано в Англии, Германии, Франции и других странах. Но оказывается даже за зарубежными изданиями следило недреманное око советской цензуры. Книга, вышедшая во Франции, привлекла внимание зорких цензоров. И они «попросили Кузнецова предъявить иск издательству, которое с подачи Луи Арагона, выбросило дописанный в конце повести «оптимистический» кусок (распознав отличие этого куска от стиля автора, увидев в нем цензурный довесок), «неправильно» назвало книгу – «Звезда во мгле», а на обложке разместило колючую проволоку, тем самым «исказив направленность» произведения. Кузнецов послушно предъявил иск, выиграл судебный процесс, за что впоследствии, эмигрировав на Запад, извинился, заявив, что его заставили это сделать.
По окончании Литературного института в Москве Кузнецов уезжает в Тулу, где ему дали квартиру, поскольку идеологические работники Тульского Обкома КПСС, создавая писательскую организацию, возлагали на него большие надежды.
Кузнецов прожил в Туле почти десять лет, и он расценивал эти годы жизни как ссылку. Возможно, именно это и сыграло определенную роль в его решении стать невозвращенцем. Возможно…
После бегства за рубеж официальные круги начали лить грязь на него и его образ жизни в Туле, но всё это фантазии тех, кто писал о нем, и я оставляю трактовку событий на их совести. Факты его жизни можно трактовать по-разному. Я предпочитаю верить тому, что он пишет сам.
Сейчас, читая о событиях, происшедших более 50 лет назад (Кузнецов остался в Англии в 1969 году, став «невозвращенцем»), ясно видно, как многие люди тогда, по горячим следам, пытались его очернить. Принцип был один: если уехал на Запад, – значит предал Родину, если не советский, значит, грязный, пьяница, развратник и еще, бог знает, кто.
В то же время есть документы, в частности, его письма. Есть его выступления по радио «Свобода», есть поступки, которые он совершал, хотя и они трактовались по-разному, очень часто не в его пользу. Но чем больше проходит времени, тем лучше видны события, произошедшие в ту эпоху, потому что с течением времени появилась возможность привлечь новые материалы и переосмыслить многие события.
Переписка Анатолия Кузнецова с Шломо Эвен Шошаном
Вот один из примеров того, что им написано и как можно это понимать.
Возьмем отрывок из его третьего письма издателю в Израиле Шломо Эвен-Шошану, с которым он состоял в дружеской переписке.
Шломо Овен-Шошан был родом из Вильнюса, откуда в 1925 году уехал в Палестину. Он переводил с русского на иврит многих поэтов и писателей, редактировал их произведения и сыграл выдающуюся роль в ознакомлении ивритоговорящих жителей страны с русской культурой.
Первые известные нам письма Анатолия Кузнецова в Израиль шли из СССР. Всем было хорошо известно, что письма за рубеж перлюстрируются. Естественно, что Анатолий Кузнецов многое в них недоговаривал.
Шломо Эвен-Шошан (Самуил Розенштейн)
В письме из Тулы 28 октября 1964 года он писал:
«… В этот приезд в Киев я снова видел Бабий Яр, он становится неузнаваем, вокруг идет колоссальное строительство жилых домов, сам овраг засыпается, и на его месте, говорят, будет то ли парк, то ли стадион. Наш домик (вернее, теперь мамин) еще стоит, но вот-вот ждут сноса. Жизнь оптимистично движется вперед, и не исключено, что в следующий приезд я застану маму уже в квартире какого-нибудь девятиэтажного дома с видом на Днепр или Подол, а в Бабьем Яру будет идти футбольный матч».
На первый взгляд, кажется, что здесь проявлена элементарная черствость человека, сообщающего об оптимистичном движении жизни, при котором в Бабьем Яре кости погибших людей будут топтать футболисты. Для меня же, привыкшего читать между строк, здесь приведена серьезная, даже трагическая информация о попытках властей построить в Бабьем Яре стадион, вместо установки памятников.
Анатолий Кузнецов не мог об этом написать открыто, – такое письмо цензура бы не пропустила. Более того, у него могли быть крупные неприятности. Но он считал своим долгом сообщить об этой гнусности властей. И, на мой взгляд, очень профессионально закамуфлировал информацию.
Всё, что Анатолий Кузнецов написал потом, после «Продолжения легенды», не выходит за рамки общепринятого в среде советских литераторов. Оно типично советское: и его рассказы, и повесть «У себя дома», и роман «Огонь». Всё, кроме романа «Бабий Яр», главной работы его жизни, впервые изданного в 1966 году.
первая попытка прорвать стену молчания
К слову сказать, первым, кто рассказал о попытке забыть Бабий Яр, вычеркнуть его из памяти людей, был другой киевлянин Виктор Некрасов (ставший знаменитым после того, как он написал роман «В окопах Сталинграда»). В 1959 году он опубликовал в «Литературной газете» яркую статью об уничтожении оврага, о стремлении уничтожить память о погибших, об отсутствии памятников в Бабьем Яре.
«Кому это могло прийти в голову — засыпать овраг и на месте величайшей трагедии резвиться и играть в футбол? Нет, этого допустить нельзя! Когда человек умирает, его хоронят, и на могиле ставят памятник. Неужели этой дани уважения не заслужили 195 тысяч киевлян, зверски расстрелянных в Бабьем Яру, на Сырце, Дарнице, в Кирилловской больнице, в Лавре, на Лукьяновском кладбище!»
Именно с подачи Виктора Некрасова Анатолий Кузнецов привел в Бабий Яр в 1961 году Евгения Евтушенко, тотчас написавшего и опубликовавшего ставшую сразу знаменитой поэму «Бабий Яр».
«Над Бабьим Яром памятников нет…»
По моим ощущениям, именно Виктор Некрасов и Евгений Евтушенко вдохновили Анатолия Кузнецова на его подвиг – создание бессмертной книги памяти «Бабий Яр».
роман-документ «Бабий Яр» – прорыв стены молчания
Роман «Бабий ЯР» стоит в творчестве Анатолия Кузнецова особняком. Это роман-документ. Роман свидетеля злодеяний. И не простого свидетеля. Он еще эти злодеяния понял, прочувствовал и осмыслил.
Впервые я прочитал «Бабий Яр» в журнале «Юность», не зная, конечно, ни о том, что его сильно сократили и сильно «причесали». Но и в таком виде «Бабий Яр» произвел шок. Я знал о злодеяниях нацистов, об истреблении евреев на оккупированных ими территориях, я знал еще с войны, что в Бабьем яре немцы расстреляли десятки тысяч евреев, знал о геноциде еврейского населения Украины, Белоруссии и всех стран, которые немцы оккупировали. Но такой ПРАВДЫ я не читал. Это было честное и поэтому страшное свидетельство очевидца. И, с ужасом читая строки романа о хладнокровных убийствах тысяч евреев – стариков, женщин и детей, я удивлялся, как идеологи партии могли ТАКОЕ пропустить. Я уже привык тогда, что о евреях не писали, а говорили о мирных советских гражданах.
Я понимал, что стена молчания прорвана. Было заявлено во весь голос о массовых убийствах евреев. Не на фронте, в бою, а в расистском угаре. Евреям было отказано в праве жить на земле. Всем – и старикам, и молодым и даже только что родившимся.
Читая эти строки, я понимал, что если бы мы волею судеб оказались бы на оккупированной немцами территории, то и наша семья была бы расстреляна в каком-либо рву. Я читал и содрогался от этих жутких картин и во мне вскипала ненависть к расистам и фанатикам, ослепленным ненавистью к людям, отличающимся от них внешним видом, языком, религией. К людям, ни в чем, ни перед кем не виноватым. Мирным. Добрым. Любящим…
Я их и сейчас ненавижу – этих фанатиков, кем бы они ни были. Они и сегодня делают свое черное дело как могут. Одних сажают в тюрьмы, но если бы им было позволено, сжигали бы на костре. Других взрывают в поездах и автобусах, направляют захваченные самолеты на здания, но если бы им было позволено, взорвали бы весь мир. Особенно плохо то, что это безумие распространяется как заразная болезнь. Еще ужаснее, что при этом огромное число людей предпочитают это не видеть, – так спокойнее им жить.
Эта патологическая агрессивность – болезнь человечества. Как излечиться от нее?
Анатолий Кузнецов писал не только о Бабьем Яре. Он писал о том времени, о войне и о событиях, свидетелем которых он невольно стал.
Например, он рассказал и странную историю сдачи и последующего уничтожения исторического центра Киева и его святынь (отнюдь не немцами и не евреями, как утверждали немцы, а отступавшими советскими войсками), а описывая нацистские зверства в Киеве, привел не просто факты этой бойни, она у него приобрела смысл трагедии еврейского народа!
борьба за каждую строчку
Некоторые сравнивают «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына с «Бабьим Яром». Не хочу сравнивать! «Архипелаг» писался в стол, и, следовательно, самоцензуры не было. Солженицын и не мечтал его опубликовать в СССР. «Бабий Яр» писался, чтобы быть немедленно опубликованным, в тех условиях, под идеологическим прессом, при невозможности рот раскрыть и слово лишнее сказать. Поэтому у Кузнецова, как у писателя, была страшная самоцензура. Он прекрасно знал, что может быть написано и опубликовано, и что не может. Поэтому, наступая самому себе на горло, он оставлял лишь документально подтвержденные факты. И он был потрясен, когда еще треть того, что он написал, была вырезана, а отдельные места (их много) сглажены, искажены или изменены цензурой редактора и официальной цензурой. Но Кузнецов шел на любые сокращения и изменения, лишь бы донести оставшуюся правду, а ее оставалось еще очень много, и она должна была дойти до людей. Он боролся с редакторами и цензорами до конца, до последней минуты за каждую строчку. Боролся даже за ремарку, которую он требовал внести, что это «сокращенный вариант», но которую все же изменили на нейтральную ремарку – «Журнальный вариант».
Приведу слова самого Кузнецова. Он рассказывает о борьбе за книгу:
«Когда я увидел, что из «Бабьего Яра» выбрасывается четверть особо важного текста, а смысл романа из-за этого переворачивается с ног на голову, я заявил, что в таком случае печатать отказываюсь, – и потребовал рукопись обратно.
Вот тут случилось нечто, уж совсем неожиданное. Рукопись не отдавали. Дошло до дикой сцены в кабинете Б. Полевого, где собралось все начальство редакции, я требовал рукопись, я совсем ошалел, кричал: «Это же моя работа, моя рукопись, моя бумага, наконец! Отдайте, я не желаю печатать!» А Полевой цинично, издеваясь, говорил: «Печатать или не печатать – не вам решать. И рукопись вам никто не отдаст, и напечатаем, как считаем нужным».
Борис Николаевич Полевой (Кампов, 1908-1981)
Но и в таком виде «Бабий яр» производил сильнейшее впечатление. Его немедленно стали переводить на все основные языки.
Вот как Кузнецов описывает свое состояние. Это уже, когда страсти поулеглись, и он рассчитывал, что издание отдельной книгой будет более полным:
«С моей стороны книга с надписью [Щломо Эвен-Шошан просил сделать на книге дарственную надпись. МК], конечно же, будет. Только вот сейчас справлюсь с подготовкой текста, делаю ряд дополнений, которые, собственно, были написаны и раньше, но ”Юность“ сочла, что для журнальной публикации они – ”излишняя роскошь“. В отдельной книге такую роскошь я могу себе позволить. Как только будет упорядочен и согласован с издательством дополнительный текст, я его вышлю Вам».
Это он пишет в Израиль, поэтому опять весьма дипломатично, не допуская никаких высказываний, которые бдительные идеологи могли бы «превратно» истолковать.
«Бабий Яр» читают и критикуют