дьявол начинается с пены на губах ангела что означает
майдан
Григорий Померанц: «Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое правое дело. Все превращается в прах – и люди, и системы. Но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело. И благодаря ему, зло на Земле не имеет конца. С тех пор, как я это понял, считаю, что стиль полемики важнее предмета полемики».
Евгений Евтушенко.
Дай бог!
Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно.
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
«Он показал нам, как можно не лгать» Памяти Григория Померанца
16 февраля в Москве на 95-м году жизни скончался Григорий Соломонович Померанц — философ, культуролог, писатель, диссидент, моральный авторитет.
Григорий Померанц родился в марте 1918 года в Вильно, с семи лет жил в Москве; в 1940 году он окончил знаменитый ИФЛИ (Институт философии, литературы и искусства) по отделению русской литературы. В 1941 году пошел добровольцем на войну, был дважды ранен — в 1942-м и в 1944-м — и закончил Великую Отечественную лейтенантом. В декабре 1945 года Померанца исключили из партии за «антисоветские разговоры», а в 1949-м году арестовали и приговорили к 5 годам по обвинению в антисоветской деятельности; он пробыл в лагере до 1953 года, а реабилитирован был еще три года спустя.
Померанц дважды писал диссертацию: первый раз, о Достоевском, еще в ИФЛИ — ее уничтожили после ареста как «документ, не относящийся к делу». Вторую кандидатскую, в которой подробно комментировались основы дзен-буддизма, философу не дали защитить в 1968 году после подписи под «Письмом 224-х» в защиту диссидентов Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга (известно, что авторефератом диссертации пользовался Андрей Тарковский при работе над «Сталкером»). Вскоре философа прекращают печатать в СССР; его научные работы публикует самиздат и перепечатывают эмигрантские издания — «Континент», «Синтаксис», «Страна и мир», «Поиски». КГБ интересовался Померанцем и в 1980-е: в 1985 году при обыске был конфискован весь его архив.
В 1965 году Померанц прочел в Институте философии знаменитый антисталинский доклад «О нравственной роли личности»: «Народы, которым было о чем петь, переносили века угнетения и рассеяния, снова подымались и собирались. А великая Ассирийская держава не смогла подняться после первого поражения и рассыпалась в прах, потому что у ассирийцев не было за душой ничего, кроме культов воинских доблестей, грубой силы солдата».
Другая его знаменитая ипостась — оппонент Солженицына. Критикуя его за «почвеннический утопизм» и увлечение национализмом, Померанц одновременно обращает также и внимание на «дух мстительности и непримиримости» в публицистике писателя и отстаивает необходимость вести спор корректно. Знаменита его максима: «Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое и правое дело Вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и благодаря ему зло на земле не имеет конца».
До конца жизни Померанц преподавал и выступал с лекциями, а совместно с женой — поэтом и переводчиком Зинаидой Миркиной — вел религиозно-философский семинар. «Совершив переход «от марксизма к идеализму» («Я начал комментировать Достоевского по Марксу, а закончил толкованием Маркса по Достоевскому»), Померанц пришел к обоснованию религии и глубинной философии как основ человеческого бытия. Отказ от наукообразных и мифологизирующих идеологий, «самостоянье» личности в религии и культуре, путь вглубь себя взамен растворения в массе — таков предложенный Померанцем выход из духовных и политических кризисов современности», — говорится в биографии философа на его официальном сайте.
По просьбе «Ленты.ру» написать о Померанце любезно согласился Алексей Владимирович Муравьев — историк, религиовед, византинист, публицист, внук Григория Соломоновича.
Я буду субъективен, но тут иначе нельзя. Григорий Померанц — явление для нашей культуры совершенно уникальное уже потому, что ничего подобного вспомнить практически невозможно. В нем было так много настоящего и своего, что обычная процедура постижения через сравнение с, например, Ганди или Толстым мало что дает.
Померанц — дитя советского контекста, Глеб Павловский верно заметил, что он почти «придумал» советскую интеллигенцию, вытащив это понятие из склада оксюморонов. Но его текст — не советский уже потому, что он глубоко русский.
Чему научил нас Григорий Померанц? Он научил нас слушать внимательно и говорить спокойно. Его максима о пене на губах ангела — это открытие новой дискурсивности. Но при этом она опирается на антропологические модели еще Аристотеля. Не смысл отдается, а строится диалектическая иерархия.
Померанц объяснил нам, что такое парадокс на примере дзен-буддизма. Его диссертация о религиозном нигилизме поставила вопрос о соотношении нашего религиозного мировоззрения с великими традициями Востока.
Померанц создал стилистическое поле, на котором современный человек может встретиться с Божеством как своим внутренним текстом. Это исключительно важно сейчас, когда мы переживаем тотальный кризис институализованной религии.
И наконец, Померанц показал нам, как можно не лгать. Ведь можно призывать жить не по лжи, но врать по мелочи. А Григорий Соломонович не объяснял, а просто рассказал, как это делается. Эта видимая граница праведности и порока, правды и лжи, которая столь очевидна, что про нее никто не вспоминал. Он научил нас слушать себя и слушать Бога в себе. Это ведь и есть большая Традиция.
Дьявол начинается с пены на губах ангела что означает
Посвящается моей жене
ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
Достоевский – мой спутник в течение полувека. Я прочел его, том за томом, на третьем курсе и сразу, на всю жизнь, был захвачен.
Шел двойной процесс: Достоевский объяснял мне меня самого – и я в себе заново постигал его pro и contra и пытался пройти сквозь них по-своему и, по-своему сводя концы с концами, как-то понимал Достоевского. Я был сыном «случайного семейства». Меня обуревали «двойные мысли». Я начинал с ситуации «беспочвенности», оторванности от корней, и искал тверди – хотя и не так, как почвенники: моя беспочвенность была прежде всего метафизической. Идея, которая ушибла меня, была идеей бесконечности. Всякое число, деленное на бесконечность, есть нуль. От этой простой математической операции почва обрушивалась у меня под ногами и я летел в бездну.
Этим мучился и Левин, и герой «Записок сумасшедшего» Толстого, пережившего «арзамасский страх». Об этом идет разговор Мышкина с Рогожиным у «Снятия с креста», об этом – и исповедь Ипполита.
Впоследствии я прочел у Гегеля, что «истинная бесконечность» замкнута в круг и отличается от «дурной бесконечности» ньютоновского пространства, а потом изучал дзэнские парадоксы, коаны, созерцание которых освобождает от метафизического страха. Но в 1938 году я знал только, что у Маркса и Ленина ничего о моей проблеме нет. Следовательно, проблема человечеством не решена, и надо решать ее самому. Я сосредоточился и месяца три созерцал один самодельный парадокс: «Если бесконечность есть, то меня нет; а если я есмь, то бесконечности нет». Шли лекции, а я сидел и ворочал в сознании свой коан (интеллектуальному анализу он не поддавался. Можно было только глубже и глубже вглядываться). Шли комсомольские собрания с тогдашними делами о притуплении и потере политической бдительности; я думал о своем. В конце концов дома, придя с занятий, я как-то увидел, как абажур распредметился, исчез (если воистину все единичное – нуль, то и абажур нуль), а вскоре пришли и два решения проблемы, на которых я не останавливаюсь (главным было психическое состояние, преодоление страха бездны. Слова могли прийти в голову другие, реальным было чувство). Вскоре я прочел «Бесов». Можно представить себе, как меня поразила встреча с Кирилловым. Мы были братья по любви к своей Настасье Филипповне, к вечности, и по наивности своих попыток прикоснуться к вечности. Хотя я не понимал и до сих пор не совсем понимаю, зачем от такой еретической любви стреляться? Разве всякая ересь непременно ведет к гибели? По крайней мере у меня еретические (то есть наивно прямолинейные) подступы к вечности были всегда только первой ступенькой, с которой я постепенно переходил на вторую и т. п. То есть решительно никакой пропасти между ересью и догмой я в своем опыте не находил; а у Достоевского здесь всегда разрыв, пропасть, и герой в нее проваливается. Достоевский боится бездны. Но никто так не закруживал в бездне, как Достоевский, так не бросал вплотную к последним вопросам, не извлекал из моих лопаток крылья. У Тютчева – отдельные стихи, у Толстого – несколько страниц, а у Достоевского – весь роман и один роман за другим.
Я понимаю людей, которые не могут выдержать этого напряжения, которых приводят в ужас темные двойники, идущие следом за Мышкиным, за Алешей. Они есть, эти двойники, и Достоевский вынимал их из собственной души, ужасавшей его своей «широкостью». Но они меня не пугали.
Роман провоцировал идти в глубину, втягивал в созерцание бездны, а там я находил что-то свое; и мои статьи и эссе и доклады о Достоевском – одновременно мои собственные опыты, попытки взглянуть на сегодняшний день сквозь Достоевского. Большая часть текстов, вошедших в книгу, – подобие личной встреч и с Достоевским (отсюда и название книги). Я думаю, что открытое признание субъективности – один из лучших путей к объективной истине.
Несколько лет тому назад я попытался дать нечто вроде резюме своих встреч. Вышел достаточно связный текст, около 60 страниц машинописи. Но что-то в нем было потеряно: неповторимое состояние, в котором писался именно тот или иной отклик. Мне кажется, встреча личности с личностью больше дает читателю, ищущему собственной встречи с Достоевским, чем внешняя научная строгость. Во всякой логичной концепции Достоевского или другого гения гений этот несколько теряется. В гении непременно есть восстание против системы. И есть своя ценность в попытке подойти к творческой личности несколько раз с разных точек зрения, не сглаживая различий (в оценке Ставрогина или Кириллова, например).
Первая моя встреча с Достоевским была взрывом восторга. Восторга мысли, выпущенной из клетки готовых обязательных решений в воздух открытых вопросов. Восторгаться Достоевским тогда (в 1939 году) было не принято, а настаивать на преимуществах открытого вопроса – прямой политической ошибкой. Руководитель семинара, Н. А. Глаголев, пытался удержать меня от прыжка в пропасть, ссылаясь на Щедрина, Горького, Ленина. Я (в том же восторге) объяснил, что Щедрин, Горький и Ленин, по разным историческим причинам, видели только темные стороны Достоевского и не заметили его света. Уравновешивая негативные цитаты, привел позитивную: социалистические убеждения не помешали Розе Люксембург любить Достоевского.
Время было серьезное; Николай Александрович решил перестраховаться: обсудить мою ересь на кафедре. Заседание состоялось в мае 1939 года под председательством А. М. Еголина. Впоследствии он попадал в некрасивые истории: был назначен в Ленинград, проводить в жизнь постановление о Зощенко и Ахматовой; а в 50-е годы попался в качестве одного из постоянных клиентов подпольного публичного дома. Человек он был, впрочем, скорее добродушный: утвердил оценку «4» за доклад; взглянул сквозь пальцы на то, что с заседания кафедры я вышел, хлопнув дверью; а через месяц, принимая экзамен по русской литературе второй половины XIX века, ограничился одним вопросом:
– Почему вам не нравится роман «Что делать?»?
– Но «Обломова» тоже скучно читать.
– Что вы! – воскликнул я в ответ и прочел дифирамб эпическому стилю Гончарова. Александр Михайлович послушал меня минуты три, взял зачетку и поставил оценку «5». В нем не было никакой мстительности. Просто рычаг.
В мае 1939 года господствовала усталость от казней, Берия демонстрировал либерализм, и меня очень мягко, либерально отстранили от аспирантуры. Но не забыли скандала. Десять лет спустя следователь, старший лейтенант Стратонович, добивался от меня признания, что давняя курсовая работа была не только антимарксистской, а прямо антисоветской.
Еще десять лет спустя редактор «Вопросов литературы», увидев мою фамилию, приказал выбросить уже набранную рецензию на две фрейдистские книжки о Гоголе. Пришлось бросить попытки печататься в журнале и уйти в востоковедение.
Текст, вызвавший скандал, уцелел. Я привожу несколько выдержек в «Открытости бездне». Развернутое сравнение Достоевского с Толстым было повторено в «Направлении Достоевского и Толстого», поэтому возвращаться к первоначальному наброску не имело смысла. «Направление Достоевского и Толстого» – рудимент моей диссертации, почти законченной в 1946 году, потом заброшенной и наконец, в 1950 году, сожженной как «документ, не относящийся к делу». Как только представилась возможность, в 1954 году, я восстановил по памяти самое интересное. В том числе – заметки об ускоренном развитии европеизированных литератур. Некоторые аналогичные идеи были высказаны Г. Д. Гачевым, занимавшимся историей болгарской литературы. Думаю все же, что «Направление Достоевского и Толстого» сохраняет свою ценность.[1]
Дьявол начинается с пены на губах ангела что означает
дааа. 
А что у Вас что-то конкретно случилось? Кто-то требует справедливости от Вас наверное?)) А Вы не хотите поделиться?)) Справедливость понятие субъективное..У каждого свое понимание..надо конкретный случай рассматривать..поделитесь..и Вам тут насоветуют))
несомненно! «Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое правое дело. Все превращается в прах — и люди, и системы. Но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело. И благодаря ему зло на Земле не имеет конца».
Г. Померанц
капец. что то не туда совсем или о том же. но при чём здесь Дух?
а Дух здесь каким боком в Мамоне?смотрит фильм не вовлекаясь:)
Дьявол так же как и ангел начинается с твоего(моего) рождения и идут по разные руки, один уговаривая, другой назидая. И так всю жизнь. Кто возьмёт вверх, одному Богу ведомо. 
Ох, мил моя, стих пишится а жизнь делается. И очень редко когда совпадает одно с другим.
Как занятно,что Вы видели пенящегося диавола,а я не видел,хотя могу предположить, что ангелы не жрут еду,чтобы у них что-то пенилось.
а вам на спрашке не скуШно,как философу?
Вот с Вами поговорил,а Вы не удивились,что я поддерживаю единство Духа,а твержу о дуальности Мироздания.Или Вы куда-то приглашаете?Вам хуже чем мне.Вас нечем удивлять,а я удивляюсь жизни.Вы похоже на бога,который лежит на боку и поплевывает, нажравшись деликатесов. Вроде все сделал и так ему скучно,хоть волком вой. Я стараюсь дозированно переваривать «деликатесы». Мой Путь долог,до внетелесного развития,а спешка может привести к закрытым воротам,как барана.
Александр Шульга онлайн +друг
Вот с Вами поговорил,а Вы не удивились,что я поддерживаю единство Духа,а твержу о дуальности Мироздания.
*
нет,абсолютно не удивляет.
Александр Шульга онлайн +друг
Или Вы куда-то приглашаете?
*
приглашаю,на Эспаво (сайт эзотериков,где очень интересный букет взглядов и сильных личностей)
Александр Шульга онлайн +друг
Вам хуже чем мне.
сие сужденте относительно,как и относительны противоположности)))
Александр Шульга онлайн +друг
Мой Путь долог
*
Вы и есть Путь без Пути:)и. философия мну не интересна. хотя может быть изыскано красивой,логичной. но. тишина ума ближе)имхо
Колумнистика
03.06.2015
Редактировать статью
03.06.2015
Редактировать статью
«Дьявол начинается с пены на губах ангела. Всё рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца. В полемике 1970-х годов я упорно, в мучительной борьбе с собой, смахивал с губ эту пену и сформулировал второй догмат: стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию». Растиражированные цитаты, как и растиражированная музыка и стихи, превращаются в банальности. Вот, боюсь, и эта великолепная мысль Григория Померанца скоро обессмыслится. Но пока она прекрасна как никогда. Потому что никогда еще полемика не была столь скорой и легкой на разгон, как в наше виртуальное время.
Эпистолярный жанр и в прошлом не гарантировал взвешенности. Достаточно вспомнить полемические трактаты Средневековья, чтобы понять: механизм «комментов» действовал и до эры Цукерберга по тем же законам. Разница только в том, что технически всё было сложнее: нажал sent, и жди полгода ответа оппонента. Да и эпоха всеобщей грамотности не пошла на пользу уровню аргументации.
Советского человека приучили читать между строк. Подразумевать фигу в кармане. Тем более что она и правда там была. И только там и могла быть. Но занятие сие любо и людям «других формаций».
Умберто Эко так описывает процесс:
– Можно читать между строк даже надпись в метро «Не прислоняться».
– Ну да. Сексофобия катаров. Страх перед воспроизводством. Телесное соитие запрещено, ибо это ловушка Демиурга. И чтобы шли иным путем.
А дальше начинается спор, за развитием которого всегда упоительно следить. Сначала оппонент оспаривает предполагаемый спрятанный смысл. Конечно, он не утверждает, что автор на самом деле сказал не то, что сказал. Он просто так считывает.
Полемический задор – страшная штука. Спроси потом, когда всё уляжется, у человека, как он относится вот к такой идее, процитировав в точности его собственный тезис из того спора, – назовет это несусветной чушью, недостойной разумного существа.
А пока же главное – ущучить врага. Медленно, с ленцой говорят вроде бы разумные вещи. Не воспринимая, конечно, разумные контрдоводы: они ведь только замутняют абсолютно прозрачное видение ситуации. Но постепенно и собственные доводы кажутся недостаточными, а других нет. И спорщики начинают жать на газ. Горючего маловато? Ничего, на агрессии поедем!
По правде говоря, такому оппоненту стоит дать выговориться. И тогда он произнесет в полемическом азарте столько глупостей, что и опровергать ничего не надо будет.
Бокс по переписке – дело немудреное, и вот почему: расквашенных физиономий не видать, да и самому оплеуху не получить. Это притупляет инстинкты сочувствия и самосохранения. Именно поэтому, встретив «в реале» виртуальных боксеров, мы так часто бываем потрясены робкой интеллигентностью заправских грубиянов.
Искусство спора у евреев – это национальный вид спорта. Оба Талмуда, Вавилонский и Иерусалимский, – это собственно и есть стенограмма споров наших древних мудрецов. Часто накал полемики весьма высок. И это при том, что уровень участников спора запредельный. Разрешено почти всё. Однако была и опция «бана» – выведение из дома учения. За переход «с личности на неприличности», распространение порочащей оппонентов информации. Неприлично доводить идеи оппонента до абсурда. То есть использовать приемы интеллектуального шулерства, которые сейчас составляют самую суть любого спора.
Был у меня один разговор на телевидении, которым я очень горд. Я тогда, наверное, проиграл вчистую. Мне, наверное, не надо было соглашаться на разговор с таким собеседником. Но я всё равно горд. Потому что уверен: ни для какой победы в диспуте нельзя опускаться до уровня наглого собеседника. Нельзя вслед за ним перебивать, брать глоткой, оскорблять. Всё это сложно не сделать, и поэтому я горд, что смог сохранить душевное состояние цивилизованного человека. В тот момент, когда вы начинаете разрешать себе рамки поведения оппонента, вы становитесь с ним на одну доску. И значит, он победил. И значит, я тогда не проиграл.
До шестнадцати лет я жил в Одессе. Этот факт биографии оставил неизгладимый след: я и сейчас, прожив большую часть жизни в Москве, ощущаю себя одесситом. В застойные годы моего детства в доме висели мезузы и по всем правилам отмечался Песах. Так что я одесский пасхальный еврей. Как всякий одессит, хорошо устроился: зарабатываю на жизнь любимым времяпрепровождением. Чтением. Много издал, что-то написал, кое-что перевел. Главное событие в жизни — встреча с Любавичским Ребе. Сначала виртуальная, потом материализовавшаяся. Его взгляд на миссию человека, наложившийся на одесскую жовиальность, и сделали меня мной.
Мнения редакции и автора могут не совпадать.