В чем выражалась антикризисная политика французских правительств
Французская модель социального государства и антикризисная политика Саркози
Говоря о роли социального государства в преодолении последствий глобального финансового кризиса во Франции, следует, на наш взгляд, отметить следующую особенность. Финансовый кризис застал французское социальное государство как раз в период его интенсивной перестройки, начатой президентом Саркози.
Как известно, новый президент страны пришёл к власти с идеей разрыва с предыдущей социально-экономической политикой, проводимой последние два десятилетия, и, прежде всего, разрыва с французской социальной моделью. В ходе предвыборной кампании Саркози резко критиковал эту модель, которая, по его мнению, была прогрессивной в первые послевоенные десятилетия, но с 80-х гг. «заблокировалась» и стала не только неэффективной, но даже «несправедливой».
Квинтэссенцией социальной программы Саркози стала идея «выработки нового социального контракта» на базе «восстановления ценности труда», «вознаграждения по заслугам», соблюдения «равенства шансов». А основной политический лозунг президента выразился во фразе: «Больше работать, чтобы больше получать». Модернизация французского социального государства предполагала решение следующих задач: 1) коренная модернизация рынка труда, придание ему большей гибкости, повышение трудовой мотивации и преодоления отрицательных последствий введения 35–часовой рабочей недели правительством Л. Жоспена в 2000 гг. (это решение неоголлисты считали корнем всех социально-экономических бед страны); 2) пересмотр правил предоставления социальных пособий и пособий по безработице («чтобы работать было выгоднее, чем получать пособия»), а также глубокое реформирование службы занятости и системы профессиональной переподготовки; 3) реформа специальных пенсионных режимов, и дальнейшая рационализация системы медицинского страхования («нахождение нового баланса между солидарностью и ответственностью»; 4) реформа школы и университетов; 5) модернизация социального диалога и деятельности профсоюзов; 6) реформирование «общественных служб», их частичное акционирование и сокращение штатов;
В целом вектор социальной политики Саркози был направлен на переход от welfare state к workfare state, что должно было создать предпосылки для решения ключевых социальных проблем: увеличения покупательной способности наёмных работников, снижения безработицы (до 5% к 2012 г.) и уровня бедности на треть за пять лет. Политика Саркози во многом перекликалась с идеями «третьего пути» Блэра-Шрёдера. По сути лидер неоголлистов избрал правоцентристский курс, на который не отважились пойти французские социалисты по идеологическим мотивам. Саркозизм – это французский вариант блэризма.
Следует отметить, что за полтора года социальных реформ был проделан большой путь в деле модернизации французского социального государства, который был немыслим ещё несколько лет назад. Казалось, что неоголлисты были уже близки к заветной цели – приданию нового качества французской социальной модели, её приспособлению к условиям современного финансового капитализма. Однако неожиданно кризис смешал все карты и заставил пересмотреть некоторые неолиберальные догмы, казавшиеся бесспорными ещё несколько месяцев назад. На первый план выдвинулась задача борьбы с глобальным финансовым кризисом, глубина и последствия которого до сих пор неясны.
Почему, в отличие от своих ближайших соседей, французы решили стимулировать экономический рост с помощью инвестиций, а не накачки потребительского спроса? Дело в том, что, во-первых, в примерно аналогичных двух ситуациях (середина 70-х гг. и начало 80-х гг.) попытки выйти из кризиса за счёт увеличения спроса с треском провалились. Во-вторых, по мнению Саркози, покупательная способность французов поддерживается на высоком уровне за счёт социальных трансфертов (550 млрд. евро в этом году, увеличение на 17 млрд. за 2008-2009 гг. – это почти мировой рекорд!) В-третьих, в расчёт принимался, видимо, и тот отрадный факт, что, несмотря на кризис, накопления на счетах граждан выросли. Причём, речь идёт о банковских вкладах рядовых французов.
Однако экономические резоны правительства явно не совпали с политическими реалиями. Правящие круги не ожидали, что профсоюзы страны смогут сплотиться и организовать 29 января с.г. массовые забастовки и манифестации по всей стране. По данным полиции, в них приняли участие около 1 млн. человек, недовольных как ростом стоимости жизни и смутными экономическими перспективами, так и проводимыми реформами. Профсоюзы требовали дополнить антикризисный «инвестиционный» план пакетом социальных мер по поддержке населения.
Обеспокоенность манифестантов и забастовщиков была услышана исполнительной властью: в полуторачасовом телевыступлении 5 февраля президент постарался успокоить общественность, признав обоснованность чувства социальной несправедливости и возмущения многих французов. Н. Саркози изложил конкретные меры, направленные на поддержку наиболее уязвимых слоёв населения и особенно среднего класса, и предложил обсудить их на «социальном саммите» (профсоюзы – государство – предприниматели) 18 февраля.
Решения, принятые на трёхсторонней встрече в Елисейском дворце 18 февраля, можно рассматривать как определённую корректировку проводимых социальных реформ и их адаптацию к условиям современного кризиса, несмотря на заверения президента Саркози о неизменности курса на модернизацию страны и даже на интенсификацию реформ.
Какие меры были приняты на «социальном саммите»? Главные из них сводились к следующему: 1) увеличение оплаты частичной безработицы с 60 до 70% от заработной платы; 2) создание фонда социальных инвестиций на период с 2009-2010 гг. с бюджетом 2,5 – 3 млрд. евро (по предложению профсоюза ФДКТ); 3) выплата единовременной премии размером в 500 евро безработным, зарегистрированным в службе занятости с 1 апреля с.г. 4) частичная отмена подоходного налога на низкие доходы (эта мера коснётся 6 млн. семей, они дополнительно в этот год получат примерно по 200 евро); 5) единовременная выплата размером в 150 евро семьям, получающим «школьные пособия» (её получат примерно 3 млн. семей); 6) создание системы «бонов» для оплаты оказания услуг на дому в размере 200 евро на семью; 7) отмена бонусов руководителям компаний, прибегающих к практике частичной безработицы или экономических увольнений; 8) рекомендация банкам пересмотреть условия выплаты кредитов работниками, оказавшимся в положении частичной безработицы. Всего пакет предложенных мер оценивался в 2,6 млрд. евро. При этом глава государства исключил повышение минимальной заработной платы, снижение НДС, а также отмену т.н. «финансового щита» (ограничение налогообложения 50% дохода), на чём настаивали профсоюзы. Вместе этого Н. Саркози в создавшихся условиях призвал социальных партнёров обсудить вопросы более справедливого распределения прибылей предприятий в пользу рабочих.
Однако анонсированные решения показались профсоюзам и левым не только недостаточными, но просто оскорбительными. Они решили не ослаблять давление на власть, для чего запланировали на 19 марта проведение новых забастовок и манифестаций. Некоторые левые политики стали говорить о «бунтарском» настроении значительного числа французов, что было расценено властями, как явная провокация. В преддверии новой волны манифестаций и забастовок премьер-министр Фр. Фийон заявил, что правительство не пойдёт на проведение нового «социального саммита» и не увеличит размер «социального пакета».
Во-вторых. Менее прочно выглядят политические «активы» руководства Франции. Дело в том, что Саркози за время нахождения у власти и неуёмной политической активности (чрезмерное «медиатизирование») сумел вызвать к себе стойкую антипатию значительного числа французов, в том числе и из числа среднего класса (чиновники, учителя, научные работники, студенты, даже военные). Зачастую неприятие носит личностный характер. В этом случае доверие уже не восстановить экономическими методами. Наверное, это проявление естественной реакции людей на болезненные реформы, которые персонифицируются с первыми лицами государства. В такие периоды для политика важно стать «отцом нации», фигурой усмиряющей страсти и объединяющей. Этого, на наш взгляд, Н. Саркози сделать не сумел, хотя и пытался. Никто не гарантирует, что этот, на первый взгляд, второстепенный момент не послужит детонатором социального взрыва.
В-третьих. Оппозиция и профсоюзы, критикуя правительство за антикризисную политику, по большому счёту не в состоянии предложить внятный альтернативный курс. Это утверждение, на наш взгляд, хорошо иллюстрируют данные опросов общественного мнения. Так, хотя 62 % французов считают социально-экономическую политику плохой, более 70% полагают, что социалисты в данный период руководили бы страной не лучше неоголлистов.
Резюмируя вышесказанное, можно сделать вывод о том, что и на этот раз власти сумеют договориться с профсоюзами и не допустить развитие событий по негативному сценарию. Риск трансформации социальной напряжённости в социально-политический кризис есть, но он, на наш взгляд, невелик. К тому же в арсенале президента имеется такой апробированный ход, как смена кабинета министров. Как показывает история Пятой республики, французы не выдерживают любое правительство, какое оно ни будь замечательное, более двух лет. Так что не исключено, что, в случае обострения социальной обстановки после забастовок и манифестаций 19 марта и возможных неудач СНД на предстоящих европейских выборах, Фр. Фийону придётся поменять кресло премьер-министра на карьеру депутата или партийного функционера.
Какие уроки для России можно было бы извлечь из французской антикризисной политики, конечно, принимая во внимание все различия, существующие между нашими странами как в уровне развития гражданского общества и политической системы, так и в национальном менталитете и политической культуре? Не говоря уже об экономике, банковской системе и пр. Хотелось бы выделить несколько, на наш взгляд, принципиальных моментов.
Во-вторых, значение гражданского диалога. То, что гражданское общество во Франции активно, и от него зависит самочувствие власти, идёт стране только на пользу, особенно в сложные периоды, как нынешний. Образуется система обратных связей, которая не даёт власти изолироваться и принимать решения келейно. Как привлечь гражданское общество к обсуждению важных проблем и сделать причастным к принятию политических решений? Конечно, здесь ничего не решить разовыми мерами. Требуется длительная кропотливая работа. Но всё-таки можно указать на проверенные опытом инструменты активизации гражданского общества. Так, во Франции уже длительное время используется такая, на наш взгляд, удачная форма консультаций власти с гражданским обществом, как «публичные доклады». Смысл их состоит в том, что руководство страны заказывает экспертному сообществу проработку определённой социально значимой темы, которая затем в виде открытого доклада широко распространяется и дискутируется. Смысл очевиден: это не столько информация властей, сколько подготовка общественного мнения к восприятию определённых решений. Представляется, что подготовка и обсуждение публичных докладов (с активным привлечением представителей гражданского общества) куда как более эффективно, чем наши заседания расширенного Госсовета с последующим показом по телевидению фрагментов выступления президента и полусонных лиц губернаторов и прочих участников этих мероприятий.
В-третьих, вопросы социальной справедливости. Именно они сегодня доминируют в дискуссиях и выступлениях французских политиков и профсоюзных деятелей. Президент Саркози в своих речах постоянно делает акцент на «морализации капитализма», на необходимости большего контроля со стороны государства за поведением компаний, получивших материальную поддержку государства, требуя от руководителей проявления этичности и умеренности. Во Франции не только сразу установили жёсткий контроль за банками, которым была оказана помощь (вплоть до назначения в них специальных представителей), но и всё больше склоняются к принятию специального закона, ограничивающего зарплаты и бонусы топ-менеджеров, связывая их в частности с социальными результатами деятельности компаний. На повестке дня и принятие решения об обязательном участии трудового коллектива в дележе прибыли компаний (конечно, если она имеется).
В этой связи представляется, что российскому руководству, что называется, сам бог велел в настоящее время поднять вопросы о социальной справедливости. И не только поднять, а приступить наконец к их решению. Вопросы кричащие, крайне отяжелённые воспоминаниями о «бандитской приватизации», выходках олигархов и пр. В конце концов, это вопрос доверия к властям, которое сегодня столь необходимо. Необходимо немедленно перейти от причитаний по поводу «чудовищного разрыва» в доходах населения к принятию мер по уменьшению этого разрыва. Что мешает, хотя бы в виде исключения, на этот год пересмотреть плоскую шкалу налогообложения, избавив самые низкооплачиваемые слои от уплаты 13% с нищенских доходов и компенсирую потери бюджета увеличением налога на наиболее богатых? Почему не ввести налоги на крупные состояния, элитную недвижимость и дорогие автомобили? Не говоря уже о контроле за вознаграждением руководителей корпораций, особенно с государственным участием. Да, кто-то скажет, что это популистские меры. Но этого «популизма» ждёт от руководства страны 70% (если не больше) населения. Именно этот шаг, на наш взгляд, стал бы лучшим социальным и политическим амортизатором кризиса, восстановлением доверия народа к власти.
И, в-четвёртых, в продолжение предыдущего пункта, вопросы имиджа руководства в кризисный период. Опыт Франции в лице её президента Саркози убедительно демонстрирует важность проявления политической воли руководителя и умения убеждать людей. Французский лидер не боится поставить на карту свою популярность и принимать трудные решения. Но одновременно он, подобно «политическому психотерапевту», изо дня в день ведёт постоянный диалог с обществом, рассказывая о своих планах и тревогах (более 30 выступлений за последние кризисные месяцы). В этой пропаганде (в хорошем смысле этого слова) задействована вся администрация президента и правительство. Находясь постоянно в режиме диалога с обществом, власть снимает избыточную напряжённость части французов (а их немало), очень недовольных проводимой политикой.
Россия в глобальной политике
Кандидат экономических наук, проректор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Кандидат исторических наук, советник проректора Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Франция позже других стран столкнулась с Великой депрессией, но справиться с ней не могла на протяжении почти целого десятилетия. Не только экономика, но и политическая и социальная жизнь страны пережили период тяжёлых испытаний, которые сомкнулись с событиями Второй мировой войны. Уроки кризисного времени извлекли уже по её окончании.
Подъём экономики в 1920-е гг. не позволил быстро преодолеть инерцию в подходах к экономической политике. Несмотря на то, что в 1930-е гг. во многих странах в качестве реакции на кризис формируется устойчивая тенденция государственного вмешательства в экономику, во Франции эти идеи только зарождаются, и в полной мере реализуются уже в 1940–1950-е гг.: французский дирижизм в значительной степени – следствие осознания прежних ошибок.
Одной из главных причин затяжного характера экономического кризиса во Франции стала нестабильность политической системы, которая находилась под влиянием постоянной борьбы различных сил. Противоречия во взаимоотношениях исполнительной и законодательной ветвей власти усугублялись идеологическими размежеваниями: с одной стороны, трансформация правого блока и формирование крайне правых сил, с другой – укрепление позиций левого блока, заложившего основы политики «социального государства». Поляризация политического спектра ещё больше затрудняла оценку социально-экономической ситуации и принятие адекватных антикризисных мер.
Большую роль кризис 1930-х гг. сыграл и во внешней политике Франции, где она пыталась сохранить позиции страны-победительницы и активного участника международного взаимодействия. Однако в условиях радикальных изменений во внешней обстановке и серьёзных внутренних проблем Франция не только потеряла внешнеполитическую инициативу, но и вплотную подошла к дипломатической и военной катастрофе.
Начало кризиса
Во Франции завершалось послевоенное десятилетие восстановления. Помимо нефтяной и автомобильной промышленности, в 1920-е гг. начали развиваться химическая и текстильная отрасли, проходила электрификация страны[1]. Активно росла туристическая индустрия[2]. Но на фоне всеобщего подъёма в конце 1930-го – начале 1931 гг. во Франции появились первые симптомы грядущего кризиса. Детонатором стало свёртывание экспорта, вызванное валютными войнами. В 1931 г. фунт стерлингов девальвировался, и французские товары в условиях сохранения золотого стандарта подорожали на 22–25 процентов. У предприятий, не прибегавших к банковским займам, собственные ресурсы быстро истощились, инвестиционные возможности сошли на нет. Не удалось избежать паники и в банковской сфере: в 1931 г. закрылись 118 банков – около 40 процентов от их общего числа[3].
При узости внутреннего рынка и резком сокращении внешнего спроса (в сочетании с переходом основных внешнеторговых партнёров Франции к политике протекционизма) кризисное падение стало стремительным и глубоким: промышленное производство и экспорт в 1930–1932 гг. сократились более чем на треть[4].
С учётом колоссальных людских потерь в Первую мировую войну (почти 1,5 млн убитых) и специфической демографической ситуации (один из самых низких уровней рождаемости в Европе с конца ХIХ – начала ХХ века) Франция в период экономического роста 1920-х гг. была страной «полной занятости». А дефицит трудовых ресурсов восполнялся за счёт массовой иммиграции из Бельгии, Италии, Польши, Чехословакии, Португалии и Испании[5]. В канун кризиса во Франции насчитывалось около 3 млн трудовых мигрантов[6], сотни тысяч которых в течение короткого промежутка времени были вынуждены покинуть страну как в связи с ухудшением экономической ситуации, так и из-за ужесточения миграционного законодательства. Спад производства привёл к резкому росту безработицы, которая достигла 700–800 тысяч человек[7].
Глубина кризиса и шок на рынке труда во многом объясняются уязвимостью традиционных экспортоориентированных отраслей лёгкой промышленности. Здесь сконцентрировалось до 50 процентов занятых в промышленном производстве, причём в основном на малых предприятиях, использовавших в том числе надомный труд: это были самые технологически отсталые и зависимые от внешней конъюнктуры отрасли. Бегство капиталов, спровоцированное перипетиями внутриполитической борьбы, и недостаток инвестиций практически остановили модернизацию производства. В конце 1930-х гг. средний возраст оборудования на французских предприятиях составлял 25 лет, тогда как в Германии – 3–4 года, в США – 5–7 лет, в Великобритании – 7–8 лет[8].
Все эти проблемы предопределили особую важность централизованной государственной политики, направленной не только на преодоление кризиса, но и на структурную перестройку всего экономического механизма. Дискуссия о формах и целях государственного регулирования стала ключевой темой общественно-политической жизни – и даже борьбы – во Франции.
С ноября 1929 г. по май 1932 г. сменилось восемь правительств. В 1929 г. – ещё под влиянием прежних успехов в экономике – на выборах победили правые, получив большинство мест в парламенте. 3 ноября 1929 г., всего за несколько недель до «чёрного вторника», премьер-министром стал Андре Тардьё[9], который на волне экономического бума 1920-х гг. предпринял первые шаги по изменению бюджетной политики и увеличению государственных расходов. Акцент в его программе был сделан на транспорт, энергетику и связь. При нём большие средства выделялись на борьбу с туберкулёзом, а также на развитие школ. В предложенных мерах финансирования крупных проектов (программа строительства жилья[10], «Линия Мажино») угадывались совершенно новые подходы к роли государства в экономике, которые были бы уместны в условиях надвигающегося кризиса. Но это оказалось лишь коротким эпизодом в политической жизни Франции, и шаги последующих правительств по преодолению экономических трудностей оставались весьма консервативными.
Лейтмотивом экономической политики стал открытый протекционизм (квотирование импорта, запретительные таможенные пошлины) в сочетании со стремлением всеми силами удержать принятый в 1928 г. золотой стандарт франка. По существу, речь шла лишь о мерах реагирования на внешние факторы, малоэффективные в условиях, когда отход от золотого стандарта и девальвация становятся глобальной тенденцией. Государственный бюджет столкнулся в 1930–1932 гг. с падением доходов и возникновением дефицита. Реакция правительств опять не выходила за рамки консервативных схем в духе экономического либерализма: реструктуризация государственного долга (в первую очередь обязательств, связанных ещё с Первой мировой войной) и сокращение расходов госбюджета, где возможности манёвра весьма ограничены (снижение заработных плат государственных служащих и пенсий ветеранов войны). Об увеличении государственных расходов для стимулирования экономики речи не было.
В тупик зашло и политическое развитие страны: это выражалось в посредственности и ограниченности депутатов, парламентской коррупции, борьбе групп интересов, министерской нестабильности, параличе законодательства. Депутаты Третьей республики принадлежали к тем слоям, основной деятельностью которых были словопрения (адвокаты и профессура), что при несовершенстве работы институтов ещё больше усложняло процесс принятия решений[11].
Разразившийся экономический, политический и социальный кризис 1930-х гг. во многом был связан и с изменениями во внешнеполитической обстановке. Франция зависела от «невообразимой мешанины долговых обязательств»[12]: репарации, межсоюзнические долги, русские займы. В условиях кризиса они постепенно сходили на нет, а отмена репараций по итогам конференции в Лозанне в 1932 г. означала, что Франция окончательно лишилась внешних источников финансирования.
Тогда как в большинстве стран дно кризиса было достигнуто в 1933 г., экономика Франция продолжала падать.
Попытки выхода из кризиса
Чтобы ослабить воздействие кризиса, правительство создало «защищённый сектор» экономики, включив в него крупнейшие банки и промышленные предприятия. По примеру США принимались меры для ограничения сельскохозяйственного производства. Крестьянам выплачивались премии за сокращение посевных площадей, уничтожение части урожая, ликвидацию виноградников и так далее.
С 1932 г. протекционизм во внешней торговле сочетался с быстрым распространением картельных соглашений. Они фиксировали объёмы производства и условия сбыта в металлургии, химической промышленности, угледобыче, производстве электротехнического оборудования. Неизбежным эффектом стало снижение конкуренции в промышленности и темпов технического перевооружения производств.
Ещё одним естественным, хотя и малоэффективным решением проблем стала переориентация промышленного экспорта на колонии. Если в середине 1920-х гг. на них приходилось 20–25 процентов экспорта метрополии, то в 1930–1936 гг. – около 50 процентов[13]. Но эти рынки не нуждались в новых и технологически передовых продуктах, поэтому колониальная «автаркия» также не способствовала конкуренции и промышленному развитию.
Более системный подход к антикризисной политике во Франции наметился лишь летом 1932 года. Социалисты и радикалы, вновь объединившись в правительство, образовали так называемое «Второе издание левого блока» (1932–1934 гг.). Радикально-социалистическая партия стремилась стабилизировать экономическое положение путём умеренных преобразований, которых, впрочем, тоже оказалось недостаточно.
Правительство попыталось исправить ситуацию за счёт корректировки внешнеполитического курса. Поняв, что политика франко-германского сближения прежнего десятилетия провалилась, Второй картель левых активизировал советское направление. В августе 1932 г. заключён крупный контракт о поставках советской нефти, однако взаимное недоверие и политическая нестабильность Франции не позволили французско-советскому сотрудничеству развиться[14]. К тому же скандал по делу Ставиского[15] дискредитировал левые партии и выдвинул на политическую арену правый блок.
К этому времени стала очевидна необходимость реформы государственных институтов. Технократы выступали, прежде всего, за усиление исполнительной власти, предлагали усилить роль Экономического и социального совета, созданного ещё в 1925 г., чтобы подключить к выработке экономической политики предпринимательские круги и рабочие организации. Премьер-министр Пьер Этьенн Фланден перенял опыт Франклина Рузвельта и создал аппарат советников. Однако все эти идеи не стали системными для государственных институтов.
После забастовки правых в Париже 6 февраля 1934 г. к власти пришла вторая коалиция «Национального единения» (1934–1936 гг.), куда вошли «независимые» правые политические деятели. Большое внимание стало уделяться внешней политике, завоеванию позиций в дипломатии и попытке завершить нерешённую в Локарнских договорах задачу о восточных границах и общеевропейской безопасности. В длительной серии переговоров по заключению Восточного пакта приверженец антигитлеровских позиций министр иностранных дел Жан Луи Барту выступил за франко-советское сближение. Однако в октябре 1934 г. он был смертельно ранен, а сменивший его Пьер Лаваль попытался повернуть курс в сторону сохранения европейского единства и сближения с Германией и Италией. Но по итогам плебисцита в Саарской области и начавшейся открытой милитаризации Германии Франция окончательно потеряла инициативу в делах европейского урегулирования.
Внутри страны премьер-министр Гастон Думерг просил у парламента чрезвычайных полномочий на ограниченный срок и получил право принимать меры по сокращению бюджетного дефицита путём декретов-законов (правительственных распоряжений), имевших силу законов и подлежащих одобрению парламентом. В результате в апреле 1934 г. кабинет Думерга принял 14 декретов-законов, в том числе об увольнении 10 процентов государственных служащих и сокращении заработных плат в государственном секторе, уменьшении бюджетных субсидий социального страхования и льготных промышленных кредитов, введении дополнительных налогов на потребление газа и электроэнергии.
Одновременно государство пыталось стимулировать экономическую активность с помощью фискальных мер. В 1934 г. ставки налога на прибыль были снижены с 15 до 12 процентов, на заработную плату – с 10 до 6 процентов, на доходы – с 36 до 24 процентов, отменён налог на роскошь и на доходы сельскохозяйственных предприятий. Основной смысл принятых мер заключался в стимулировании «предложения» (предприниматели должны были проинвестировать освобождающиеся средства) и сокращении издержек. Государственная политика носила откровенно дефляционный характер с целью поддержать конкурентоспособность французских производителей на внешних рынках и удержать золотой стандарт франка.
Но эти меры не дали должного эффекта. Для малых предприятий «традиционных» отраслей их было недостаточно, а для тяжёлой промышленности создание картелей и колониальная «автаркия» представлялись более простыми и эффективными способами преодоления трудностей. Правительство же всеми силами стремилось одновременно сбалансировать государственные финансы, чтобы удержать золотой стандарт, сдерживать рост цен и сокращать издержки, чтобы поддержать экономику.
Но вслед за Великобританией (1931 г.) в апреле 1933 г. от золотого стандарта отказались США. Стало очевидно, что золотовалютная система, воссозданная после Первой мировой войны, терпит крах. Несмотря на это, Банк Франции продолжал тратить золотые резервы на поддержание франка, а правительства Франции прилагали немалые дипломатические усилия для того, чтобы «наведение порядка» на валютных рынках стало источником экономического роста. Так, в 1933 г. по инициативе Франции был создан «Золотой блок», в который кроме неё вошли Бельгия, Италия, Нидерланды, Люксембург, Польша и Швейцария. Но их цель – сохранить паритет национальных валют на основе золотого стандарта – не выдержала испытания Великой депрессией. К 1936 г. блок развалился.
Такая последовательная приверженность золотому стандарту французских правительств требует отдельного разъяснения, в том числе потому, что существуют версии о «равной ответственности» Франции и Соединённых Штатов за кризис 1929 г.: именно эти две страны накопили в конце 1920-х гг. крупнейшие валютные резервы, в 1930 г. на их долю приходилось около 60 процентов мировых запасов золота (2/3 – в США)[16]. Для Франции, у которой «франк Пуанкаре» был, по существу, недооценён, в условиях экономического роста такая ситуация не создавала больших проблем. Но крах на Нью-Йоркской бирже проявился и как кризис ликвидности, который поставил страны золотого стандарта перед дилеммой: дефляция или девальвация. США и Великобритания достаточно быстро сделали выбор в пользу девальвации. Франция продолжала придерживаться дефляционной политики даже в условиях кризиса. Этот выбор носил политический характер: свою роль сыграли национальный престиж, «историческая память» о послевоенной инфляции, приверженность догмам золотовалютной стабильности. Но именно здесь крылись ключевые причины затяжного кризиса во Франции и отличия его динамики от кризиса в Америке.
Таблица 1. Последствия дефляционной политики во Франции (1929 г. – 100%)
Источник: P.Beaudry, F.Portier. The French Depression in the 1930s // Review of Economic Dynamics — 5, 2002, p. 80, 81, 83.
Из данных, приведённых в таблице, хорошо видно, что до девальвации своей валюты в 1936 г. Франция находилась в состоянии хронической стагнации и не могла «разогнать» экспорт, чему препятствовали дефляция и отсутствие роста денежной массы.
Прямое вмешательство государства в экономику на этом фоне было крайне ограничено и носило эпизодический характер. Операции по спасению банкротов оставались единичными: речь шла о нескольких банках в 1931 г. (Banque Nationale pour le Commerce, Banque d’Alsace-Lorraine) и о слиянии в 1933 г. четырёх авиатранспортных компаний, что привело к созданию авиакомпании Air France, 25 процентов капитала которой перешло к государству.
К этому времени Национальное собрание Франции окончательно превратилось в арену постоянных межфракционных конфликтов и открытого политического торга. На фоне нового витка экономического кризиса началась поляризация политических сил. Первое правительство Фландена (ноябрь 1934-го – май 1935 гг.) сменилось правительством Лаваля (июнь 1935-го – январь 1936 гг.), но экономический курс остался неизменным: сокращение государственных расходов, снижение заработных плат, предотвращение девальвации франка.
В ответ на антипарламентские выступления крайне правых в Париже в феврале 1934 г. произошло объединение в единый блок социалистов, коммунистов и радикалов. Их крупнейшая демонстрация прошла 14 июля 1935 г., и эта дата считается началом создания «Народного фронта».
Леон Блюм с самого начала назвал «Народный фронт» «не комбинацией партий, а сильным массовым движением». Это определило и социальный характер реформ нового правительства: сокращение рабочей недели до 40 часов, повышение заработанной платы наёмных работников на 7–15% и заключение коллективных договоров на предприятиях. Изменения были важными, но всё ещё не антикризисными. «Народному фронту» не удалось оживить экономику. Отчасти это произошло из-за того, что правительство Блюма не смогло отойти от старых догм в экономической политике, в частности, всё ещё продолжало переговоры о заключении «перемирия» в валютных войнах.
Только в сентябре 1936 г. правительство пошло на девальвацию франка, что, впрочем, не компенсировало потерь, связанных с предшествовавшей девальвацией фунта и доллара и с ростом издержек предпринимателей от повышения заработных плат, сокращения рабочей недели и введения оплачиваемых отпусков. В феврале 1937 г. правительство Блюма объявило «передышку от реформ» в связи с неустойчивым финансовым положением. В июне 1937 г., после провала законопроекта по «оздоровлению финансов», оно было вынуждено уйти в отставку.
Левый блок вступил в тяжёлый кризис, связанный с внутренними противоречиями. Социалисты (в том числе сам Блюм) и радикалы сблизились в своих позициях по внешней и монетарной политике, тем самым отодвинув коммунистов. Французская коммунистическая партия (ФКП) вышла из «Народного фронта», не поддержав его позицию о невмешательстве в дела Испании. В 1938 г. «Народный фронт» распался.
Его реформы не только не привели к выходу из депрессии, но и усугубили ситуацию. ВВП Франции, достигнув минимума в 1932 г., стагнировал до начала Второй мировой войны. Промышленное производство к 1939 г. так и не вышло на докризисный уровень. Франция показывала наихудшую экономическую динамику среди европейских стран.
Рисунок 1. Индексы промышленного производства Франции, Германии, Италии и Великобритании (1937 г. = 100%)
Источник: Рассчитано по B.R.Mitchell. Op. cit., p. 411-412.
В апреле 1938 г. главой кабинета стал радикал Эдуард Даладье. Новое правительство подняло налоги, провело третью с 1936 г. девальвацию франка, но одновременно разрешило увеличивать продолжительность рабочей недели и ввело обязательную отработку часов, проведённых в забастовках. В результате принятого в 1936 г. четырёхлетнего плана модернизации вооружённых сил промышленность получила новые заказы. Государственные расходы в 1936–1939 гг. возросли в 3 раза после почти семи лет стагнации[17].
Курс правительства, направленный на завоевание доверия бизнеса, оправдал себя: в страну начали возвращаться капиталы, наметилось оживление промышленного производства. В сущности, выход из кризиса и депрессии во Франции начался именно в 1938–1939 гг. в результате сильных политических потрясений и перехода к экономическому курсу, которым следовали правительства других стран уже более пяти лет. У Франции наконец появилась надежда если не на процветание, то, во всяком случае, на выход из затяжного периода экономических трудностей. К сожалению, времени для этого уже не оставалось – в мае 1940 г. была открыта новая драматичная страница в истории страны, связанная с участием во Второй мировой войне.
Выход из кризиса: новое в экономике, политике, социальной жизни
Франция не смогла выйти из депрессии до начала войны, но именно в 1930-е гг. возникли условия и, возможно, осознание необходимости глубокой трансформации.
Создание клубов, сообществ, социопрофессиональных групп и групп давления стало новшеством политической жизни Третьей республики. Беспомощность французских политиков перед лицом социально-экономических проблем привела к появлению во Франции своего рода «интеллектуальной оппозиции». Наиболее ярким примером стал «Политехнический центр экономических исследований» (или “X-Crise” по букве Х, которая является символом Высшей политехнической школы Парижа). Созданный в конце 1931 г. небольшой группой исследователей парижского Политеха, в 1936 г. он уже насчитывал около 2 тысяч членов[18].
Несмотря на широкую известность, дискуссии и публикации, X-Crise не способен был оказать прямого воздействия на политические круги. Лишь в 1936 г. несколько членов Центра стали на непродолжительное время советниками министра национальной экономики в правительстве «Народного фронта». Но идеи Центра получили признание позже и легли в основу послевоенного французского дирижизма. Большое внимание уже в послевоенной Франции стали уделять и созданию научной базы социального и экономического анализа, к которой призывал X-Crise. В 1939 г. был создан, а после 1945 г. – перемоделирован CNRS (Centre national de la recherche scientifique, «Национальный центр научных исследований»), который стал главным центром аналитики для правительства. В 1945 г. появился Институт демографии, а в 1946 г. – Институт статистики.
Другое важное последствие периода Великой депрессии – изменение расстановки сил во внутриполитической системе Франции. Третья республика в целом была режимом партий, а в период кризиса обострилась их борьба и потребность в самоидентификации. В это время формируются традиции массовости в партийном движении. Каждый человек (в случае с избирательным правом – пока только мужчина) становится политическим объектом и как гражданин, и как личность. Появляется универсальность политической жизни.
В 1936 г. впервые в истории Франции, пусть и на весьма непродолжительное время, к власти пришёл левый блок, который изначально формировался социалистами и коммунистами. Подобного рода ситуации складывались впоследствии и в ряде других стран, но для межвоенного периода Европы это было выдающееся и уникальное событие. И если последствия политики «Народного фронта» для страны были неоднозначны (и возможно, в большей степени – негативны), то перспективы, которые они открыли для развития политической и социальной жизни Франции (и других стран) выходят далеко за пределы рассматриваемого периода. Вхождение левых в парламент и общественно-политическую жизнь позволило на несколько десятилетий создать классический механизм балансировки между «правыми» («голлистами») и «левыми» (социалистами), в том числе с формированием «левых» правительств.
«Народный фронт» впервые дал возможность коммунистам в европейской стране войти в «большую политику». Именно их результаты на парламентских выборах 1936 г. можно считать главной победой «левых» (по сравнению с предыдущим составом парламента коммунисты увеличили число мандатов более чем втрое – с 23 до 72). Сразу по окончании Второй мировой войны Коммунистическая партия Франции на несколько лет стала ведущей политической силой в стране и входила в состав правительства. Несмотря на то, что впоследствии её роль постепенно снизилась, ФКП до 1980-х гг. оставалась одной из трёх наиболее многочисленных и влиятельных коммунистических партий Западной Европы.
Образование Французской социальной партии во главе с полковником де ля Роком в 1936 г. заполнило лакуну среди правого блока. Это была первая во французской политической истории массовая партия правых сил, которая состояла в большинстве своём из военных. Несмотря на неоднозначные оценки её дальнейшей деятельности, ФСП стала первым опытом массового движения в правом блоке и заложила основы будущей голлистской партии.
Другим важным новшеством кризисного периода были социальные достижения. Во Франции сформировалось мощное профсоюзное движение, явившееся весомой политической и социальной силой. Первая (многомиллионная) всеобщая забастовка с захватом предприятий прошла в стране в 1936 г., с неё берут начало традиции забастовочного движения, которое постепенно стало во Франции общепринятым инструментом достижения политических изменений. Во времена Великой депрессии во Франции введены 40-часовая рабочая неделя, оплачиваемые отпуска и коллективные трудовые договоры. Независимо от оценок целесообразности этих мер в сложных экономических условиях, все они стали «реперной точкой» для аналогичных преобразований во всех индустриальных экономиках.
Наконец, «особым экспериментом» Третьей республики стали изменения в свободе прессы, печати, публикаций, выступлений и собраний. О них начали говорить, учитывать и фиксировать в законодательстве. Это сыграло роль в массовизации политики. В инструменты не только жизни общества, но и политической борьбы превратились активно развивающиеся СМИ. Без них уже невозможно было построить политическую карьеру[19].
Все эти достижения легли в основу послевоенной французской модели, в первую очередь Пятой республики, которая была создана в конце 1950-х гг. и учла многие, слишком прогрессивные для 1930-х гг., идеи развития общества в новых условиях. К власти пришли профессиональные политики – технократы – которые стали символом успехов Франции в XX веке.
И наконец, последняя ремарка. В 2005 г. исследователи и выпускники Высшей политехнической школы Парижа создали “X-Sursaut” – Think Tank, к которому примыкает сегодня более тысячи человек. Опираясь на традиции “X-Crise”, он ставит своей задачей выработку предложений для качественного «скачка» в экономическом развитии Франции. Несмотря на то, что в истории нельзя проводить аналогии, в данном случае они напрашиваются сами собой.
Отложенные уроки
Главный урок, который необходимо извлечь из опыта выхода Франции из Великой депрессии, заключается в том, что экономика не должна быть заложницей политической неустойчивости и косности, которые тормозят внедрение новых моделей социально-экономического и технологического развития даже (и особенно) в кризисных условиях.
Опыт Франции по преодолению последствий Великой депрессии вряд ли можно считать удачным. Ключевую роль здесь сыграли специфика политического устройства Третьей республики и отсутствие «политической воли» к преодолению традиционных подходов в социально-экономической политике.
Государственные институты в этот период так и не создали эффективную систему. В какой-то степени они оказались даже вредными для французского общества, так как не объединяли, а ещё больше разделяли его. Из политической жизни вплоть до 1936 г. были практически исключены военные, после Первой мировой войны составлявшие большое сообщество с ещё свежими воспоминаниями о защите интересов своей страны и с особыми взаимоотношениями братства, но не поддержанные социально в мирной жизни. Наконец, французский парламент не отличался широким представительством и в него не входили новые – массовые – партии как левого, так и правого блока.
Промышленный подъём 1920-х гг. заложил основы для последующего развития целого ряда передовых для своего времени отраслей, таких как авиастроение и авиационное двигателестроение, автомобильная и электротехническая промышленность, нефтедобыча и нефтепереработка. Все они были в послевоенный период и остаются до сих пор основой высокотехнологичной французской промышленности. Однако в 1930-е гг. французским правительствам не удалось идентифицировать и поддержать перспективные отрасли, «точки роста», которые стали бы основой не только для выхода из кризиса и депрессии, но и для последующего социально-экономического движения[20].
Пример Франции показателен: неспособность определить приоритеты экономической политики и адекватные меры реагирования на меняющиеся социально-экономические условия могут иметь серьёзные последствия. По существу, дипломатическое и военное поражение Франции в 1938–1940 гг. и режим Виши – следствия не только неспособности французских правительств выдерживать последовательную и жёсткую линию по отношению к «Оси», но и потери экономических позиций. Франция не смогла ответить на вызовы кризиса и депрессии и использовать их для того, чтобы заложить основу необходимой социально-политической и экономической модернизации. Решение этих вопросов осталось отложенным на послевоенный период.